В мире безмолвия - Жак-Ив Кусто

Наши попытки увидеть рыб в пору спаривания дали еще меньше результатов. Наиболее беззастенчива в этом отношении кефаль. Она празднует свадьбы в сентябре в теплых прибрежных водах Средиземноморья. Самки важно прогуливаются вверх и вниз, в то время как возбужденные самцы мечутся около и трутся о своих подруг. В брачную пору даже высокомерные морские караси забывают о своем пристрастии к гордому одиночеству и собираются в огромные косяки, прижавшись так плотно друг к другу, что едва могут плыть. И тем не менее все они непрерывно перемещаются в этом любовном рое.

Рыбы по-разному проявляют свое любопытство. Часто мы, плывя под водой, круто оборачиваемся и видим носы многочисленных подводных обитателей, следующих за нами с жадным интересом. Синагриды ограничиваются одним презрительным взглядом. Морской окунь решительно подплывает вплотную, изучает нас и. уплывает.. Ставриды изображают полное безразличие, однако придвигаются поближе, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Не так ведут себя merou. Все морские судаки – это школьники морей, они страшно интересуются нашими особами. Merou подходит и рассматривает нас большими трогательными глазами, преисполненными недоумения. Merou весит до ста фунтов. Нам удавалось самим поражать острогой merou весом в пятьдесят пять фунтов, а видели мы экземпляры еще вдвое больше. Эта рыба – родственница тропического полиприона, достигающего пятисот фунтов. Обитает merou вблизи берега, в беспокойной мутной воде, на глубине тридцати футов, и теснится всегда возле убежищ в скалах, которые защищает с таким упорством. Некоторые из них забираются выше, селясь на глубине десяти футов. Недоверчивые индивидуалисты, они редко выходят наружу, весьма чутки к опасности и доживают до глубокой старости, осторожно выглядывая из дверей своей обители.

Вместе с тем это самые любопытные обитатели моря, каких мы только встречали. В краю непуганых рыб merou покидают свои убежища и приплывают. издалека поглядеть на нас. Они заходят снизу и с ханжеским видом уставляются нам прямо в лицо – этакие ангелочки со своими крыльями-плавниками. В ответ на наше движение они отскакивают в сторону и снова занимают удобную для наблюдения позицию. Уйдя, наконец, домой, они продолжают следить за нами из "дверей" и "окон".

Часто вокруг merou толпятся маленькие темные строматеусы с большими хвостами, сквозь которые merou смотрят на нас, словно женщины сквозь вуаль. Мы делаем рывок, и строматеусы рассыпаются, a merou исчезают. На глубине ста футов рыбы, очевидно, не связывают нас с надводным миром. В унылом голубом полумраке подводных джунглей вас принимают как своего, и здешние жители относятся к старинному животному, непрерывно пускающему пузыри, скорее с любопытством, нежели со страхом.

Merou пожирает все, что только попадется в его здоровенную разинутую пасть. Осьминог – давай осьминога, причем вместе с камнями, за которые тот цепляется; туда же отправляется каракатица вместе со своим щитком, колючий морской паук, омары, рыбы – все это целиком. Если merou случайно заглатывает рыболовный крючок, он обычно рвет лесу. Один из добытых Дюма merou хранил в желудке два крючка, которые от времени совсем обросли слизью. Merou успешно может потягаться с хамелеоном. Обычно рыбы эти красно-бурого цвета, но они умеют маскироваться под мрамор и покрываться темными полосами. Как-то раз мы увидели совсем белого merou, лежащего плашмя на песке. Мы решили, что это цвет смерти и разложения, но нет, призрак вздрогнул, стал вдруг бурым и удрал.

Однажды мы проплывали над большой расщелиной на глубине четырнадцати саженей. Внезапно наше внимание привлек вид стайки молодых merou, фунтов в двадцать-тридцать весом; мы остановились и повисли в воде на одном месте. Они подплыли прямо к нам, потом перевернулись и скользнули вниз – совсем как ребятишки, катающиеся с горки. В глубине с десяток более крупных родичей озабоченно совершали какойто маневр. Один из них вдруг стал белым. Остальные проследовали мимо него совсем вплотную; один остановился возле альбиноса и сам тут же побелел. Затем они потерлись друг о друга; возможно, происходило спаривание. Мы не сводили глаз с непостижимого видения. Что означал весь этот церемониал среди теряющихся в тумане скал? Это было не менее удивительное зрелище, чем то, которое наблюдал маленький Тумай, увидевший танцующих слонов.

Merou уже давно занимают особое место в наших подводных наблюдениях, на правах старых добрых знакомых. Мы уверены, что могли бы приручить какого-нибудь merou, используя его любопытную натуру.

Глава четырнадцатая

ТАМ, ГДЕ ЛЬЕТСЯ ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ

Жители тропиков с незапамятных времен научились нырять в море и собирать его дары, однако покуда какой-то сообразительный полинезиец не догадался вделать два куска стекла в водонепроницаемую оправу, люди были почти слепы под водой. Хрусталик не умеет приспособляться к преломлению лучей, переходящих из воды в зрачок. Вместо того чтобы ложиться на сетчатку, фокус изображения оказывается за ней, и человек видит, все в тумане, как если бы страдал очень сильной дальнозоркостью.

Ныряльщик, у которого глаза защищены маской, видит под водой предметы несколько увеличенными. Они кажутся ему ближе, чем есть на самом деле, примерно на одну четверть истинного расстояния. Это явление связано с преломлением света, проникающего из воды через стекло маски в воздух внутри нее. Нырнув впервые, я протягивал руку за тем или иным предметом и, к своему смущению, обнаруживал, что моя рука коротка: не рука, а какая-то культяпка. То обстоятельство, что вода играет роль увеличительного стекла, весьма наруку хвастливым рыболовам. Шестифутовая акула и в самом деле кажется им девятифутовой. Требуется длительный навык, чтобы автоматически корректировать размеры и расстояние.

Несколько раз, ныряя вместе с Дюма, я незаметно подкрадывался к нему сзади, изображая акулу. Не составляло никакого труда подобраться вплотную, оставаясь все время вне поля его зрения. Дюма и в самом деле казалось, что за ним крадется хищница, и он всячески старался увидеть ее. Однако я легко сводил на нет все его уловки, внимательно следя за ним и перемещаясь соответственно сам. Если человек мог провести такого искусного пловца, как Дюма, то легко представить себе зловещие возможности наделенного толикой разума подводного людоеда.

Новый день начинается в морских глубинах очень слабым изменением освещенности. Рассвет наверху проникает и в толщу воды, однако восход солнца не сопровождается резким изменением освещения, так как солнечные лучи отражаются от поверхности моря и пронизывают ее только в полдень, когда солнце стоит над самой головой. По мере проникновения вглубь дневной свет ослабевает до силы лунного или звездного освещения и, наконец, совсем гаснет.

Проникая в воду, солнечные лучи теряют силу вследствие того, что их энергия преобразуется в тепло(36). Сверх того свет рассеивается взвешенными в воде частицами ила, песка, планктона и даже самими молекулами воды. Все эти частицы, подобно пылинкам в солнечном луче, уменьшают видимость и рассеивают свет, не давая ему проникнуть в большие глубины.

В чистой воде на глубине ста футов уже сравнительно темно, но у самого дна вдруг становится светлее, так как свет отражается от него. Это явление мы наблюдали, обследуя "Дальтон".

Даже на глубине трехсот футов – предел ныряльщика с аквалангом – обычно достаточно света, чтобы можно было работать, а нередко и снимать черно-белые фотографии. Доктор Вильям Биб(37) и другие установили, что дневной свет проникает до глубины в тысячу пятьсот футов.

Прозрачность воды меняется не только от места к месту, но и от одного глубинного слоя к другому. Однажды мы ныряли над подводной скалой в Средиземном море. Вода была настолько мутной, что видимость ограничивалась несколькими ярдами. Двумя саженями ниже мы неожиданно обнаружили совершенно прозрачный слой, в свою очередь сменявшийся пятнадцатифутовым пластом воды молочного оттенка с видимостью примерно в пять футов. Ниже этого молока до самого дна шла чистая вода. В сумеречной, но абсолютно прозрачной толще сновало множество рыб. Мглистый слой над нами напоминал низко нависшие тучи в дождливый день.

Часто, погружаясь на большую глубину, мы пересекали попеременно то мутные, то прозрачные слои, чередующиеся самым удивительным образом. Больше того, бывает, что прозрачность одного и того же слоя меняется прямо на глазах. Я видел, как внезапно мутнеет совершенно чистая вода, хотя не наблюдал какого-либо заметного течения; видел и столь же таинственные неожиданные прояснения. По нашим наблюдениям, наиболее мутный слой держится у поверхности весной и осенью; бывало, однако, что в это же время года мы обнаруживали этот слой под мощным пластом прозрачной воды.

Помутнение воды в прибрежных областях может быть, разумеется, вызвано притоком частиц речного ила. Дальше в море это явление обусловливается главным образом присутствием неисчислимого множества микроорганизмов. В конце весны вода насыщена водорослями, крохотными одно– и многоклеточными организмами, спорами, икринками, малюсенькими рачками, личинками, шариками и нитями живой слизи. В таком "супе" видимость сокращается до пятнадцати футов. Нырнув в него, вы рискуете получить болезненное раздражение кожи. Ныряльщик испытывает довольно неприятное ощущение от соприкосновения с миллионами крохотных существ, и они способны серьезно повредить ему. Вы ощущаете уколы и сильные ожоги в самых неожиданных местах; хуже всего достается губам. Хорошо еще, что глаза защищены маской.