Идет розыск (журнальный вариант) - Аркадий Адамов

— Ну, что случилось, Иван? — спросил Игорь, слегка запыхавшись и усаживаясь рядом на скамью. Зарубин вздохнул, откинулся на спинку скамьи.

— Письмо получил, — процедил он, доставая из кармана мятый конверт.

Игорь прежде всего внимательно осмотрел конверт.

— Так… Местное. Уже хорошо… Отправлено вчера… — медленно говорил Игорь, крутя конверт в руках. — В одиннадцать часов… С центрального почтамта… Там, видимо, и писал его… Ну, посмотрим, чего написал.

— Прийти велит.

— «Велит». Он тебе что-хозяин? Игорь вынул письмо. Это был сложенный вдвое зеленоватый бланк для телеграмм. Кривые строчки шли поперек печатного текста: «Здорово, дружок закадычный Иван. Поклон тебе от дружка Фени. Желаю встретиться. Приходи в субботу в парк у моря в двенадцать дня. Там открытая кафушка „Золотой маяк“. Ждать буду. Не придешь, умоешься. Феня».

— Феня — кличка его? — спросил Игорь.

— Ага.

— А суббота у нас завтра, так?

— Так. Мне идти или как? Охота взглянуть.

— Не боишься?

— Я его бил, — нахмурился Зарубин. — Под нарами у меня сидел.

— Выходит, он тебя бояться должен?

— Посчитался, — коротко ответил Зарубин и невольно пощупал бок.

— Нож? — спросил Игорь.

— Напильник.

— Опасно.

— Ничего. Я живучий.

— Простил ты его все-таки? Под конец дружками вышли?

— Вроде того.

— А Марину, получается, ты у него увел?

— Я за нее заступился.

Игорь чувствовал: в сложный узел завязаны их отношения; это лишь на первый взгляд заурядный треугольник. Любовь и смерть шли здесь рядом.

— Ну, так чего, идти или нет? — спросил Зарубин сердито и нетерпеливо. — Или не доверяешь? Тогда прямо говори.

— Пойди, Иван, пойди, — согласился Игорь. — На всякий случай посмотрим, что такое он тебе скажет. Место знакомое?

— Знакомое.

— Ну, а мы подготовим встречу. Марина ничего не знает?

— Нечего ей знать. И Игорь заспешил в управление. Однако он и предположить не мог, что задумал на этот раз Смоляков.

В тот же день в Москве, в кабинете Цветкова, состоялся неприятный разговор.

Цветков вызвал к себе Усольцева.

С нехорошим предчувствием шел Виктор Усольцев в кабинет начальника отдела. Успокаивала только мысль, что главный его враг, этот чертов Откаленко, уехал в командировку.

Когда Усольцев зашел в кабинет Цветкова, то сразу увидел Лосева, сидевшего в стороне, на диване. Длинная его фигура в сером костюме и светлые волосы четко выделялись на темной обивке дивана, это почему-то бросилось Усольцеву в глаза сейчас.

Он остановился на пороге.

— Заходите, Усольцев, — сухо пригласил его Цветков.

Обращение на «вы» ничего хорошего не сулило. Виктор молча сел на стул возле стопа и неуверенно посмотрел на мрачного Цветкова, перебиравшего на столе карандаши.

— Так вот, — сказал Цветков, сдвигая карандаши в сторону. — Должен сказать, что вы плохо начали свою работу у нас. Не неумело, это бы я вам еще простил, а плохо, — подчеркнул он, — С самого плохого начали и самого в наших условиях опасного — с обмана. Вот это мы, Усольцев, не прощаем. И это вы знали.

— Я не обманывал, я…

— Погодите, — приподнял руку Цветков. — Я не кончил. Вы провалили задание с Коменковым, вы не получили у него никаких сведений о Шанине, которого он, оказывается, хорошо знает. Ладно. Это может случиться с новичком. Совсем неопытным новичком, каковым вы и являетесь. Потому что Коменков — это пустой орех, его расколоть ничего не стоило. Но, вместо того чтобы честно доложить о неудаче, вы заявили, что задание выполнили, что Коменков о Шанине ничего не знает. Этим вы ввели нас в заблуждение и нанесли прямой вред делу. Такое прощать мы не имеем права. И не прощаем, Усольцев. Вот это первый пункт. Он вам ясен? Виктор сокрушенно кивнул головой.

— Но мало этого, — хмуро продолжал между тем Цветков, не глядя на Усольцева. — Вы не только ничего не узнали. Вы умудрились вселить в Коменкова уверенность, что он приобрел в МУРе ценного дружка, который его в любой момент выручит, стоит только позвонить ему по телефону. И Коменков стал вести себя после встречи с вами еще увереннее и наглее. Стал хвастать направо и налево этой связью и порочить тем МУР, всех нас, — с нарастающей досадой проговорил Цветков. — Всех! Как же вы посмели так поступить? Вы опозорили людей, которые годы честно здесь работают.

Усольцев еще ниже опустил голову и продолжал молчать.

Замолчал и Цветков.

Согнувшись, сидел на своем диване Лосев и смотрел на Усольцева.

— Что скажешь, Лосев? — спросил Цветков, не поворачивая головы.

— Я согласен с вами, Федор Кузьмич, — твердо ответил Виталий. — Сначала я думал, что это можно еще поправить. Но теперь…

— Сейчас уже поздно, считаешь?

— Сейчас?.. — Виталий подумал. — Сейчас опасно иметь его рядом, я считаю. Доверие кончилось.

— Так. Но тут и твоя вина. Согласен?

— Согласен.

— И тебе урок… — Тоже согласен.

— И всем нам, — как всегда, справедливо разделил вину Цветков.

В кабинете на миг воцарилась тишина.

— Что скажете, Усольцев? — спросил Цветков. Виктор, поборов себя, коротко ответил, не отрывая глаз от пола:

— Я не буду оправдываться. Виноват… Во всем… Только я не хотел этого…

— Не хотел, — с горечью повторил Цветков. — Но сделал. Выходит, понимал, что это плохо, и все же так поступил, Гм… Это еще хуже. Что ж, — вздохнул он, — будем решать, будем решать…

И вот тут Усольцев разозлился. Ему показалось, что Цветков просто поймал его на слове и тем самым несправедливо усугубил его вину. И он сказал с вызовом:

— А решать будете не вы, а руководство. И оно отнесется объективнее.

— Вот как? — удивился Цветков. — Значит, вы хотите остаться у нас? — Он словно пропустил мимо ушей упрек в необъективности. — Вы считаете это возможным и даже рациональным?

— Да, считаю. Мне, молодому специалисту, не было оказано помощи со стороны товарища Лосева. Вы сами это сказали.

— М-да. Выходит, ничего он не понял, — как бы про себя сказал Цветков и посмотрел на Усольцева. — Ладно. Обещаю вполне объективное рассмотрение вашего дела. А пока отстраняю вас от работы.

— А я возражаю.

— Ну-ну. Тут уж разрешите мне командовать. А что касается Лосева, он получит за вас выговор. Слышишь, Лосев?

— Так точно.

— Вот и все, Усольцев. Можете быть свободны. Виктор поднялся и, не попрощавшись, вышел из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, Цветков спросил:

— Ну, что скажешь?

— Я уже все сказал, Федор Кузьмич, — сокрушенно ответил Лосев.

— Да-а. Рано он к нам попал, вот что. Ошибка это… Что Албанян-то, на вернулся еще?

— Пока нет. В Лялюшках моих сидит.

— Лялюшки… Линия сбыта у них — не только Лялюшки, учти. Куда они, к примеру, пряжу дели?

— Надо того усатенького найти, который ее получал.

— Кто его видел?

— Вера Хрисанова видела. Да вообще вся их бухгалтерия.

— И никто ничего интересного в нем не подметил?

— Ничего. Кроме усов, правда.

— Дались тебе его усы… — улыбнулся Цветков.

— А вы знаете, Федор Кузьмич, — вдруг оживился Виталий, — Лена говорила, что эта ее Липа-бывший гример и кому-то она усы делала. Надо бы поинтересоваться.

— Вот и поинтересуйся. И еще раз поинтересуйся Глинским. Есть у него путь к Льву Константиновичу или нет? Осторожненько побеседуй, по-нашему. А официально его завтра Виктор Анатольевич будет допрашивать.

— Выздоровел наш следователь?

— Вроде бы. Сегодня звонил. Ну, ты давай, работай.

Лосев вернулся к себе в комнату, удобно расположился за столом, вытянув свои длинные ноги в проход, чуть не до стола Откаленко, и задумчиво посмотрел на телефон, потом, вздохнув, протянул к нему руку. И в тот же миг телефон внезапно зазвонил сам, так что Виталий невольно вздрогнул и поспешно снял трубку.

— Лосев. Слушаю.

— Виталий Павлович, к вам арестованный Глинский просится, — доложил дежурный внутренней тюрьмы. — Привести?

— Как он там себя ведет?

— Нервно, — усмехнулся дежурный. — Ночью два раза контролера вызывал. На сокамерников жаловался. Так когда его к вам доставить?

— Вот сейчас и доставляйте.

— Слушаюсь.

Виталий повесил трубку. «Весьма кстати», — подумал он.

Глинского привели через несколько минут. Выглядел он неважно. Недавно еще холеное, крепкое лицо казалось желтым и морщинистым, под глазами легли синие тени, а в черных глазах появилось какое-то затравленное выражение, губы нервно подергивались. От былой его самоуверенности и наглости не осталось и следа. Костюм был помят, от рубашки отлетели пуговицы, и видна была несвежая голубая майка. На ботинках шнурков не было, и Глинский шаркал подошвами по полу.

Вошел он, однако, быстро и тут же без сил повалился на стул.