Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы) - Евгений Попов

А в Мурманске том, следует заметить, население, может, и не очень большое, но летом все жители скопом едут в отпуск на юг. И с шахт, и с рудников, и с островов всяких, не знаю, как их там и называть - Шпицбергенов или еще как. Короче, не продохнуть в июне в мурманском аэропорту, что расположен в полутора часах езды от города, и улететь куда-либо совершенно невозможно.

Полдня стоял притиснутый, а билетов все нет и нет, а рейсы все уходят и уходят, о чем я и сказал товарищу (Саше) по междугородному телефону, когда вышел перерыв в этих самых рейсах или когда уж совершенно бессмысленно стоять стало, не помню совершенно...

Не помню...

Сказал, трубочку положил и, вздохнув, задумался о жизни своей - зачем она такая глупая. Деньги есть, я есть, самолет есть, все есть, а улететь никак невозможно.

(А перед этим был и на железнодорожном вокзале. Там один какой-то пришел в камеру хранения чемодан получать, но, когда его попросили назвать фамилию, быстро повернулся и шустро побежал, потому что он был вор и вещевой жетон украл у честного человека.

Однако на поезде и подавно не уедешь. Поездов мало, мест в них быть не может. Да и если уж оказался в аэропорту, где самолеты и Москва под носом, то ведь очень обидно возвращаться назад в такую же неизвестность, но только железнодорожную...)

Глупо, но вспомнил, что пошляк со мной в очереди стоял. Золотозубый, дыша луком и хрустя деньгами. После чего говорит: надо лететь по "стеклянному билету", то бишь вооружиться двумя бутылками коньяку и шуровать, штурмовать трап!

"Стеклянный билет", - сказал, а самого уже и нету. И стало быть, уже улетел пошляк тот золотозубый, мещанин. (С мещанством тогда успешнее боролись.)

И тут - самолет из Москвы. И тут - я полез в самолетное брюхо, якобы там чего-то я забыл, а сам и говорю тихонько стюардессе:

- Девушка, возьмите до Москвы, совсем мурманский аэропорт заколебал, сутки ошиваюсь, командировочный, кандидатскую пишу...

— Прочь подите, прочь, - заволновалась красавица, со страхом глядя на меня, но я был унижен, согбен, и черты ее жесткого, вульгарного лица вдруг оттаяли, помягчели, она затянула меня в самолетный перед и внятно сказала:

— Командира дождись.

— Вот... - я протянул ей десять рублей.

— Да, - она положила деньги в форменный кармашек и исчезла.

И все исчезли. Я сидел на складном алюминиевом стульчике один, мог лететь в Швецию, Норвегию, глядел в окошко, где ничего не было видно, кроме реденького северного леса и заполярной зелени.

Пришли летчики. С маленькими новыми чемоданчиками. Двое избегали на меня смотреть, третий обратился:

— Сидишь?

— Сижу, - ответил я, чуя в нем командира.

— Иди билет бери, - сказал он, испытующе на меня глядя.

— Нету билетов, нету, - волновался я. - Командировочный. Билет есть обратный казенный, но он по безналичному расчету и даты вылета нету, что ими в кассе приравнивается, будто у меня совсем нету билета. Я там стюардессе дал, - понизил я голос.

— Дал-взял, - фыркнул летчик и научил: - Дату сам поставишь в своей липе и номер рейса поставь, у нас контролеры бывают.

— А штамп, печать? - испугался я.

— Штамп еще ему, - сумрачно ответил командир и скрылся за пластмассовой дверью.

Они везли меня - зачем? Стюардесса принесла мне журнал "Польша" и карамельку - почему? Да потому и затем, что были они хорошие люди и все вокруг было хорошо, а я один был подлец, мерзавец и скотина, несмотря на юный свой возраст. Я любовался карельскими синими озерами, вспыхивающими в иллюминаторе, сосал конфетку и читал "Польшу", где было написано про свободу, я все помню.

Вот уж и Москва оказалась. Летчики ушли, на меня внимания совершено не обращая. Чинно двигались пассажиры. Я остановился близ стюардессы и с чувством сказал ей:

— Спасибо!..

— Пожалуйста, - равнодушно ответила мне красавица, и длинные ресницы ее не дрогнули.

Что это? Почему не содрали с меня рублей по крайней мере двадцать - двадцать пять? Может, забыли про меня? Или каждый из них думал, что я с другим расчеты веду? Или... или чистые и честные они оказались люди, а я был негодяй и паршивец изверившийся, несмотря на юный свой возраст. Изувер...

Весь недоумение, я кликнул такси, которого не было. Однако тут же случился молодой человек в старом "Москвиче". Он отвернул дверцу и спросил:

— Вам куда?

— Здесь, близко, Юго-Запад, - сказал я. (Место начала трагедии - аэропорт "Внуково".)

— Я вас подвезу, - молодой человек тронул руль, я сел, где все было латано-перелатано, мотано-перемотано,

приклеено, переклеено, но оборудовано все чистейше, аккуратнейше, и сразу становилось видно, как владелец любит свою машину, как он любит машины вообще.

— Хотите послушать музыку? - любезно предложил водитель.

— Хочу. Вы позволите мне у вас в машине закурить? - спросил я, потому что был подлецом.

— Пожалуйста, курите, - разрешил он, потому что был хорошим человеком. - Пепельница вмонтирована в

подлокотник кресла.

Вскоре и приехали по полуночной Москве. Он подвез меня к самому указанному подъезду, и тут я ощутил стыдную неловкость, подумав, а предлагать ли мне или не предлагать ему деньги, ибо мерзок я был и не знал тогда, как достается человеку, ездящему на машине, его трудовая копейка. Но все же решил я предлагать и, выйдя из машины, дал ему полтора (1,5) рубля.

- Не слишком ли вы на мне сэкономили? - устало и печально спросил молодой человек.

Сердце мое сжалось, ибо рядом в кармане лежала у меня и пятерка (5 руб.), а трешки (3 руб.) не было. Пятерки было много и трешки - тоже, но трешка годилась, ведь на рубль он меня обслужил - музыку крутил, курить давал. Полтора рубля было мало, а пятерку я дать не мог. Схватил бы он мою пятерку, никогда б я ее не увидел, свою пятерку, а на пятерку в те времена можно было купить живого гуся.

- Не слишком, - грубо ответил я. - Каждую неделю езжу и всегда так плачу. Тут столько стоит. Тут пятнадцать километров, по гривеннику за километр.

Молодой человек тихо посмотрел на меня и тоскливо уехал, навсегда оставшись в моем сердце в качестве укора, ибо прошло с тех пор уже около пятнадцати лет, я совершенно изменился, но до сих пор помню эту напряженную и постыдную сцену, как ехал грустный молодой человек, не получивший имеющиеся у меня 5 рублей, хотя вполне мог бы их получить и положить на сберкнижку, будь я добрее, раскованней или пьянее. Мразь я!.. Паук!..

Я поднимался в лифте. Било полночь.

(Представляю, какую ненависть вызвал я у молодого человека. Ведь он наверняка принадлежал тогда к совершенно иному кругу знакомств, другие книги читал, слушал другие пластинки, быть может, водился даже с какими-нибудь известностями, рассказывал им ночью, выпивая, о повстречавшемся пошляке, жлобе жадном, конформисте тупоголовом, мещанине...)

Било полночь. Одно утешение, что он наверняка стал хуже за истекшее время, а я, возможно, стал лучше; быть может, мы уже сравнялись в благородстве: он денудировал, я возвысился, и мы идем с ним теперь в вечность ноздря к ноздре; быть может, я даже стал и благороднее его, а он нынче уже совсем подлее меня, хотя не исключено, что относительно я все же еще мерзее его. И во всяком случае, я думаю, что парень не пропал, купил "Жигули", построил дачу (оглянись в задумчивости - сколько вокруг красивых "Жигулей", сколько вокруг высоких дач!), а скорее всего, он уже давным-давно в Штатах, уж больно он был печальный. Он в Штатах, и я тоже приложил руку к этому ординарному факту эмиграции, не угостив молодчика своей пятеркой. А вообще-то и ну его к свиньям, этого типуса, и правильно я сделал, что дал ему полтора рубля, - у меня что, деньги лишние? Он теперь на Брайтон-Бич посуду моет, а я его тут вспоминай, мучайся, кайся, очищайся, в конторе служи, в очереди стой...

Да на кой он мне нужен, этот рвач? Не пошел бы он к черту?!

Я, конечно, никуда не поеду, некуда мне ехать из своего дома, но вообще - не пошло бы это все к черту: "Жигули", Брайтон-Бич, посуда, пятерка денег, художественное творчество, фирменная котлета "ЦДЛ"?

Хватит суетиться и хватит мечтать! Дедушка у меня был простой русский поп, папаша - простой советский работник органов. Я ничего о нем не могу сказать. Он умер слишком рано, чтобы что-то сказать мне. Вот и разберись тут попробуй! попробуй!

Да-с! русский поп о. Евгений и советский работник органов, мой папаша Анатолий, отказавшийся от своего папаши, моего дедушки. Времена, знаете ли, такие были, мля, дедушка помер в 1918 году, здоровенный пятидесятилетний русский поп неизвестно от чего умирает в разгар Гражданской войны, а папаша, естественно, этот факт в последующих анкетах скрывает, фигурируя, естественно, сиротой и приемным сыном работника Губнаробраза, времена-то...

ГОЛОС СВЕРХУ: ...сами знаете, какие!

Да-с! Вот так-с! И я ничего не могу о нем сказать. Он пил. Ходил "на работу". Дома никого не мучил. Посмотрите на фотографию - он сидит в клетчатой рубашке на диване, играет с котенком, и выражение лица у него, искренне говоря, добрейшее. А до этого он был профессиональным футболистом (времена, знаете ли... полюбился временам футбол да хоккей...) в команде, конечно же, "Динамо".