Повести - Юрий Сергеев

Тогда Фёдор рискнул, пригнул лиственницу в руку толщиной и привязал к ней леску. Опрометью кинулся за ружьём и успел вернуться с ним вовремя. Лиственница гнулась, осыпая жёлтую хвою, билась вершинкой по воде, работала, как мощное удилище, отнимая силы у хищника.

Фёдор умылся, спокойно попил воды и прилёг рядом на траву, с интересом ожидая, что же будет дальше. Водяной зверило явно сдавал, не в силах побороть гибкое и крепкое дерево. Рывки становились всё слабее и слабее и, наконец, он взвернул воронку на середине плёса, мощно ударив огромным хвостом.

— Побесись, побесись, — проговорил Фёдор и, ещё немного выждав, отвязал леску от дерева. — А вот теперь, ступай на мель…

Таймень поддался, медленно спускался вниз по течению к мели у следующего переката. Изредка упирался, дергал, но лиственница его крепко доконала. Фёдор вёл его, как бычка на верёвочке, подматывая катушку. Вот уже видны камни на дне, слой воды становился всё тоньше и стремительнее, Фёдор приготовил ружьё и спустил предохранитель…

Ему показалось, что из воды высунулось зелёное эмалированное ведро… Такой огромной башки ему ещё не приходилось видеть. Открылась широкая пасть и рыбак выстрелил…

Словно бревно вылетело из воды в неимоверном прыжке и с грохотом упало в воду, подняв тучи брызг. Леска разом ослабла, Фёдор легко подмотал катушку и увидел на струе перебитый дробью конец снасти.

— Тьфу! — в сердцах промолвил он и бросил спиннинг на траву.

Руки тряслись в азарте, сердце колотилось и навалилась усталость. Вдруг на середине улова опять торчмя вылетел таймень, потом у самых порогов и пропал. Фёдор подождал ещё немного, хотел уж собираться и идти на бивак, когда неподалёку вывернулось что-то в воронке и мелькнуло белое брюхо.

Он кинулся туда, отвернув голенища болотных сапог и прямо к его ногам катило по мели неимоверной величины чудище. Фёдору стало даже страшно…

Он отступал на ещё более мелкое место и вот тайменище застрял в камнях и Фёдор осторожно подхватил его под жаберную крышку, размером с добрую сковороду, с большим трудом, волоком, затащил на берег.

„Пахан“ ещё дергался и хлопал огромной пастью, мелкой дрожью бился хвост но Фёдору не было жалко его…

Такого омерзительно отвислого брюха он еще не встречал у тайменей. Оно было чем-то набито до отказа и чтобы прекратить мучения, Фёдор полоснул по нему бритким охотничьим ножом.

В мешке желудка плотно лежали крупные хариусы и ленки, один налим и утка нырок. Он брезгливо всё это выбросил в воду, вместе с потрохами и кинул рыбину на плечо.

Вынул из озерка первого, уже уснувшего тайменя, сделал коромысло из крепкой палки, просунул концы под жабры и с трудом понёс добычу на бивак. Солнце садилось… Грохотало ружьё Вадима и Фёдору пришла шальная мысль: „А не подмочить ли ему случайно патроны“.

— Вот это ры-ыба!!! — Завистливо проворчал Вадим, ногой переворачивая на траве тайменей. Вот это мя-яса, на полный бочонок! А головы-то зачем тащил?

Надо было на месте их выкинуть, тем более, что башку вон как разбил дробью этому гиганту… он склонился к мёртвому „Пахану“, открыл и осмотрел пасть, взблескивая лысиной…

И Фёдор невольно содрогнулся, они были чем-то разительно похожи; речной хищник и земной, какая-то тёмная ненасытная сила стояла за ними, истребляющая и безжалостная…

Тусклый блеск лысины в свете костра привлёк что-то омерзительное, из прошлого или будущего и Фёдор поймал себя на том, что рука бессознательно сжала цевьё ружья… он испугался самого себя, впервые ощутив за свою жизнь брезгливую, лютую ненависть к человеку-зверю…

Чтобы как-то выйти из этого обморочного состояния, прийти в себя, он проговорил беспечным голосом, отведя глаза в сторону:

— Намахался досыта… Ну и рыбы!!! Действительно аквариум!

— А мне она уже поперёк горла без хлеба стоит, собаки последние две буханки спёрли. — Вадим встал и ушёл куда-то за палатку в кусты, вдруг, с воплем, вылетел из темноты к костру, путаясь в спущенных брюках.

— Аса, м-медведь!

Фёдор схватил ружьё и мощный фонарик, лежащий у огня, бросился на шорох. Свесив на стороны языки от азарта, в кустах сидели собаки и караулили загнанного ими в хвою молодой сосенки бурундука.

Он перепугано посвистывал. Валет пыжился изобразить лай, но вылетал сиплый, ленивый хрип. Туз был невозмутим, как адмирал Нельсон.

— Собаки это, вернулся Фёдор к костру.

— Ещё одна такая шуточка — постреляю! Не отдохнёшь здесь, а станешь психом, — раздражённо отозвался Вадим.

— Давай-ка спать, опять зорьку проспишь и будешь ныть потом, — устало выдохнул Фёдор.

Где-то в темноте над головами шли и шли табуны уток, переговаривались гуси, незримые на фоне звёздного неба. Утки садились на озёра, и взбулгачив уже дремавших там птиц, долго делились новостями сонным голосом, хлопали крыльями, устраиваясь на ночь, беспечно плескались и радовались отдыху.

— Эх! Ракетницу забыл взять! Можно было бы подплыть сейчас к ним, осветить и повеселиться из пятизарядочки в упор. Навести шорох. В прошлом году два мешка гуся так взял, их бураном прижало, крылышки обледенели, вот была потеха!

Ну, ничего, я их утречком пошевелю, сколько у нас патронов? Блока три? Триста выстрелов… это штук полтораста-двести уточек ещё можно зарыть под мох… Нечего патроны жалеть, всё равно, казённые со склада.

Люблю, грешным делом, накрыть сидящий табушок, когда кучно сплывётся весь…Ка-ак очередью вмажешь! Вот каша начинается!

Фёдор ничего не ответил, опять тяжело вздохнул и залез в палатку… В голове вдруг шевельнулась неожиданная мысль: „Надо спросить, кто же у него были родители? Страсть, как интересно знать! Верным делом из Нюркиного горторга…“

Ночью проснулся, сунул в печку дрова, разворошил рюкзаки и нашел скользкие от парафина тяжёлые блоки с патронами. Не долго думая, зашвырнул два блока в озеро, всполошив уток и услышал из палатки сонный голос Вадима:

— Что это там плещется так?

— Утки радуются, с усмешкой отозвался Фёдор… Поёживаясь от морозца и сладко зевая, забрался в нагретый спальный мешок.

4

Прошло уже три недели, а вертолёт не появлялся. Вадим лежал в спальнике, капризничал, ругался, плевался при виде жареной и вареной дичи. Жирное лицо его спало, обросло редкой, слипшейся бородкой, глаза заледенели тоской и злобой.

Выпал первый снег, озеро затянуло льдом, посвистывала метелью ранняя зима в голых деревьях и кустах. На середине озера чернели с десяток вмерзших и припорошенных снежком подранков.

Они долго ныряли в сужающейся полынье, кучкой грелись на кромке льда, пока, не изболев весь душой, Фёдор не смел их в воду из Вадькиного дробомета.