Уголек - Альберто Васкес-Фигероа

Чем он мог ее утешить — невежественный и вконец растерявшийся козопас, ввергнутый в водоворот захватывающих и ужасных событий, где его так и продолжало кружить, не давая ни минуты покоя, чтобы передохнуть и оглядеться? Едва несчастный Сьенфуэгос находил решение одной из бесконечных проблем, как на него тут же обрушивался целый ворох других; а теперь, видимо, придется решать еще и проблемы бедной покинутой девушки и ее младенца, который, похоже, очень хотел появиться на свет, хотя всё вокруг было откровенно против этого события.

Сьенфуэгос представил, какая судьба его ожидает, если в довершение всех несчастий у него на шее повиснут испуганная девушка и черный младенец, в то время как у него нет даже клочка ткани, чтобы его завернуть. В результате канарец пришел к выводу, что им и в самом деле просто необходимо чудо.

Однако Сьенфуэгос на собственном опыте успел убедиться, что на этом берегу океана чудеса случаются крайне редко, и теперь не сомневался, что белобородый старик в темной тунике, чье тело осталось нетленным благодаря какому-то неизвестному явлению природы, вовсе не бог, а всего лишь человек, который при жизни, видимо, пользовался большим уважением местных жителей, вот те и решили сохранить его тело столь необычным образом.

Но кем был этот человек и откуда явился? Возможно, эту тайну так никто и не узнает. Неожиданно канарцу вспомнилось, что когда они пересекали океан, то наткнулись на плывущий по воле волн обломок мачты погибшего корабля; и теперь он осмелился предположить, что, возможно, много лет назад тот корабль — или любой другой — потерпел крушение как раз возле этих далеких берегов, и Большой Белый оказался одним из немногих, кто сумел выжить.

По всей видимости, он прожил среди туземцев до самой смерти, и, возможно, покорил их своей добротой и великой мудростью, а после его кончины благодарные индейцы устроили этот мавзолей, превратив его в место паломничества и поклонения. Лишь наиболее почитаемые вожди и их жены могли рассчитывать упокоиться в этой пещере, став его вечными спутниками.

По мнению Сьенфуэгоса, только это объяснение имело какой-то смысл, поскольку все рассуждения о чудесах казались ему полной нелепостью. Поэтому канарец, привыкший подходить к любой проблеме со свойственной ему практичностью, решил: как только солнце согреет долину, они снова спустятся к речной заводи, где и дождутся рождения ребенка, не питая особых надежд по поводу цвета его кожи.

Однако к рассвету стало еще холоднее.

Унылый ветер завывал над мертвой равниной, срывая клубы снега с горных вершин, осыпая мириадами ледяных игл, пробирающих до костей.

Свинцовый мертвенный свет окрасил пейзаж в безрадостные серые тона, а с севера-запада наползли густые облака, предвещая столь же безрадостный пасмурный день без тени надежды, что солнце пробьется сквозь тучи и согреет равнину.

Прежде всего нужно было убедить девушку как можно скорее отправиться в путь. Однако, стоило Сьенфуэгосу обменяться с ней парой слов, как стало ясно, что измученная голодом и холодом дагомейка не сможет сделать даже шагу — стоит ей попасть под порывы ледяного северного ветра, как она рухнет без сил.

В довершение всего с неба повалили бесчисленные белые хлопья. Они роились повсюду, сколько мог видеть глаз, и канарец с дагомейкой любовались на них, как на чудо. Снег падал мягко и бесшумно, но вскоре покрыл равнину толстым белоснежным ковром.

— Так вот откуда он берется, этот снег, — проворчал козопас себе под нос. — Из облаков. Никогда не видел ничего подобного, как никогда не встречал ничего другого, столь же опасного. — Пойду поищу дров и еды, — добавил он громче. — Думаю, вернусь до наступления темноты.

— Не оставляй меня одну... — взмолилась африканка.

— Если я останусь, мы долго не протянем, — ответил он. — А если смогу раздобыть огонь, то продержимся, пока ты не сможешь отправиться в обратный путь, но без огня нам не выжить.

Он принялся раскапывать мягкий и сухой грунт пещеры.

— Я зарою тебя по грудь, так тебе будет теплее, — он ласково погладил ее темные щеки, по которым бежали слезы. — Верь мне! Мы выберемся отсюда!

Сьенфуэгос поцеловал ее в лоб, надеясь передать ей хотя бы толику уверенности, которой ему и самому не хватало, и вышел навстречу холоду и снегу, грозящим стать их вечными тюремщиками.

Ни раздумывая больше ни секунды, он пустился бежать.

Сьенфуэгос был уверен, что лишь долгая пробежка в монотонном ритме, когда разуму нет необходимости командовать ногами, способна вывести из белоснежной ловушки. Он набрался мужества и превратился в своего рода бегуна-марафонца с единственной целью — добраться до границы леса и набрать сухих дров.

К счастью, снежный покров здесь был хоть и слежавшимся, но все же не слишком толстым, так что ноги не тонули в снегу, а бежать по ровной и гладкой поверхности было все же легче, чем попадать ногами в полузамерзшие лужи или перескакивать через чахлые кусты.

Вскоре он обнаружил, что главный враг — вовсе не замерзшая земля, не закоченевшие ноги и даже не сам холод, с которым он отчаянно боролся, стараясь согреться на бегу, а разреженная атмосфера, малопригодная для дыхания, какой она всегда и бывает на высоте больше трех тысяч метров на уровнем моря. Каждый глоток кислорода давался с большим трудом, обжигая легкие и вызывая мучительное удушье и неотвязный звон в ушах, отчего казалась, что голова вот-вот лопнет и разлетится на тысячу осколков.

По этой причине, когда наконец-то мертвая и отвратительная пустошь стала мягко понижаться к лощине, а снег — быстро исчезать, у канарца вдруг появились новые силы и вернулась прежняя ловкость. Он громко и ликующе вскрикнул, прибавил ходу и пролетел по склону, к первым деревьям, виднеющимся на горизонте.

Темное лицо Уголька уступило место в его памяти бледным чертам Ингрид Грасс, и он вдруг ошеломленно осознал, что на самом деле бежал ради спасения своей любимой. И потому, когда он наткнулся не невидимый камень и до крови разбил лодыжку, то даже не застонал.

Он будто не чувствовал боли, а также жажды или усталости, лишь страх, что не сможет вовремя взять под контроль собственный разум, превратившийся в машину, способную лишь двигать тело вперед.

Деревья тянулись к нему, словно огромные дружеские руки, будто стремясь защитить, и на миг он поверил, что судьба наконец сменила гнев на милость.

12

Сьенфуэгосу понадобилось более двух часов, чтобы восстановить силы.

Несмотря на то, что он упорно пытался идти вперед, ноги отказывались служить; видимо, долгий бег отнял все силы, и в итоге он был вынужден прислониться к дереву, рассеянно глядя в ту сторону, где возвышалась вершина высокой горы, куда он непременно должен вернуться. Как ни старался канарец собрать в кулак всю свою волю — увы, колени снова и снова подкашивались.