Крестовый поход в Европу - Дуайт Эйзенхауэр

Для иллюстрации деликатности положения можно привести следующий пример: в самом начале, выходя далеко за рамки союзнических отношений, мы настаивали на том, чтобы французские власти изменили антиеврейские законы и порядок в этом районе. После издания соответствующих прокламаций мы увидели, что в этом отношении достигнут некоторый прогресс. Однако представьте себе мое удивление, когда Дарлан явился ко мне в кабинет с письмом, подписанным человеком, которого он знал как раввина города Константины и который умолял власти не спешить с отменой антиеврейских законов, иначе, как говорилось в письме, арабы несомненно устроят погромы. Этот небольшой пример свидетельствует о сложном и запутанном характере расовых и политических взаимоотношений, ежедневно проявлявшихся в самых различных направлениях.

Политические, экономические и военные вопросы тесно переплетались между собой. В сфере политики неустанно трудились Мэрфи и его английский коллега Гарольд Макмиллан. Им приходилось вести дела с опасным Дарланом, с мужественным и честным, но безучастным к политике Жиро, со слабовольным Шателем, со зловещей личностью Ногесом и другими. Мы настаивали на либерализации политической системы, однако каждый день приносил новые, в большинстве своем вполне обоснованные жалобы на продолжающиеся несправедливости, отсутствие доброй веры и не подтвержденные конкретными делами заверения. Мы решились устранить наиболее неприемлемых лиц, но приходили в отчаяние из-за невозможности найти им удовлетворительную замену. Более того, действуя, мы всегда должны были помнить, что находимся на земле союзника; мы не имели ни полномочий, ни прав, свойственных условиям военной оккупации. Тем не менее мы давно уже сказали Дарлану, чтобы он освободился от Шателя, губернатора Алжира, и Ногеса, министра марокканского султана.

В решении такого рода проблем генерал Жиро был бесполезен. Он питал отвращение к политике, ко всему тому, что необходимо было осуществить для создания упорядоченной, демократической системы применительно к местным условиям в Северной Африке. Он просто хотел получить вооружение и заняться комплектованием боеспособных дивизий, а не вопросами формирования правительства. Цели генерала были ясны, однако его способности к решению более крупных административных и организационных задач вызывали сомнения.

Дарлан был убит 24 декабря, в тот самый день, когда я был вынужден отказаться от каких бы то ни было планов скорейшего наступления в Северном Тунисе. Я находился в штабе английского 5-го корпуса возле Беджа, когда мне сообщили о его смерти. Я немедленно выехал в Алжир и прибыл туда после тридцатичасовой безостановочной езды на машине в дождь, снег и гололед. Все мое знакомство с Дарланом продолжалось шесть недель. Он пользовался дурной репутацией коллаборациониста, однако в течение всего периода сотрудничества с нами в качестве главного администратора во Французской Северной Африке он ни разу, насколько нам известно, не нарушил взятых на себя обязательств или данных им обещаний. Но его манера поведения и вообще его личность не внушали доверия, и, ведя с ним дела, мы всегда чувствовали себя неспокойно. И тем не менее его смерть принесла мне новые осложнения.

Хотя из французской администрации генерал Жиро и пользовался наибольшим моим доверием, штаб был все же не в состоянии поощрить создание марионеточного правительства во Французской Северной Африке. Прибегнуть в этом вопросе к нацистским методам означало бы куда более серьезное нарушение принципов, во имя которых мы сражались, чем простое согласие на временное занятие руководящего поста человеком, прошлое которого, по нашим взглядам, было неприятным. Более того, мы сомневались в способностях Жиро прочно укрепиться на посту главного администратора, однако другой приемлемой кандидатуры у нас не было. Французское местное чиновничество без промедления назвало генерала Жиро временным преемником Дарлана в роли главного администратора в Северной Африке. Жиро посетил наш штаб и сразу попросил, чтобы я перестал смотреть на Северную Африку как на завоеванную территорию и относился к ней скорее как к союзнику, в которого она пытается превратиться. Такое настроение у человека, который, как я полагал, так хорошо понимал наши цели, было для нас несколько ошеломляющим.

Слабовольный губернатор Алжира Шатель не пользовался у нас доверием. Он и генерал Ногес являлись личностями, от которых мы хотели решительно избавиться как можно скорее, хотя генерал Паттон постоянно утверждал, что Ногес эффективно действовал в пользу союзников. Я же лично был убежден, что генерал Ногес будет с нами сотрудничать лишь до тех пор, пока будет видеть, что мы выигрываем; однако при появлении первых признаков нашей слабости он без колебаний повернет против нас. Дарлан на все высказывания недовольства в адрес этих двух лиц неизменно отвечал: "Я и сам не хочу иметь их на этих постах, однако управление арабскими племенами — дело сложное, требующее большого опыта работы с ними. Как только вы подберете подходящих людей, достаточно опытных и лояльных французов, я немедленно устраню этих двух должностных лиц".

Мы решили привезти в Алжир Марселя Пейрутона. Мне доложили, что Пейрутон в то время фактически находился в изгнании в Аргентине и не мог вернуться во Францию из-за враждебности к нему Лаваля,[16] самой зловещей марионетки Гитлера.

Сообщалось также, что ранее он пользовался в Северной Африке репутацией умелого колониального администратора. Однако в течение длительного времени он входил в правительство Виши и поэтому считался в демократическом мире фашистом. Мы объяснили наши трудности государственному департаменту и после обмена несколькими депешами получили ответ о согласии с нашей идеей.

Пейрутона привезли в Алжир и назначили губернатором; это было нашей ошибкой, хотя он и выгодно отличался от своего слабовольного и нерешительного предшественника. Тем не менее было очень трудно найти людей даже с каким-нибудь опытом работы в системе французской колониальной администрации, не запятнавших себя связями с вишистами. Вначале мы думали использовать Маета, Бетуара и некоторых других, уже доказавших свое дружественное отношение к нам. Однако и здесь мы натолкнулись на трудности, связанные с настроениями во французских войсках, в помощи которых мы остро нуждались. Мы добились официального признания Маета и Бетуара, даже обеспечили их продвижение по службе, но не могли добиться их признания в общественном плане. Враждебное отношение к ним было настолько сильным, что они сами и генерал Жиро не рекомендовали нам использовать их на административных постах.

В это время я допустил другую ошибку, хотя и действовал из лучших побуждений. Я имею в виду введение цензуры на политические сообщения из Северной Африки сроком на шесть недель. Хотя я и испытывал личную неприязнь к цензуре, мне все же пришлось пойти на эту меру. Наш план заключался в том, чтобы содействовать в конечном счете союзу между местной французской администрацией и силами де Голля в Лондоне. Это была трудная, как мы понимали, задача, но решить ее было необходимо.

Антагонизм с де Голлем во французской армии в Северной Африке и на всех уровнях гражданской администрации сильно укоренился; однако де Голль пользовался явной популярностью среди гражданского населения, и она постепенно росла, по мере того как все отчетливее вырисовывались успехи союзников. Сторонники де Голля в Лондоне использовали любую возможность для ожесточенных нападок на каждого французского военного или гражданского деятеля в Африке, а те, в свою очередь, отвечали им публично в не менее резких выражениях. Я считал, что разрешить раздувать подобную публичную перепалку, оскорбительную для обеих сторон, означало создать такие условия, которые сделали бы невозможным примирение в будущем. Введя цензуру, я предотвратил участие местных французских должностных лиц в этой публичной ссоре. Они ожесточенно доказывали неправильность этого моего шага, как, впрочем, и представители прессы при штабе. Я считаю, что эти ограничения дали некоторый положительный результат, и они были сразу же сняты, как только я узнал, что Жиро и де Голль согласились встретиться, в Касабланке.

Запутанность военной и политической обстановки еще больше осложнялась экономическим положением в Северной Африке, которая оказалась лишенной ввоза традиционных товаров. Морского транспорта не хватало, и каждое суденышко использовалось только для доставки боевых грузов. Ощущалась острая нужда в пшенице, угле, одежде, медикаментах и других предметах потребления.

В декабре к нам прибыли первые представительниц женского вспомогательного корпуса. До прибытия в Лондон я был противником использования женщин на военной службе. Однако в Англии, когда я увидел их блестящую работу, в том числе в составе боевых расчетов зенитных батарей, мое отношение к этому вопросу полностью изменилось. В Африке многие офицеры все еще сомневались в полезности женщин-военнослужащих. Эти люди просто не видели изменявшихся требований войны. Навсегда канули в прошлое элементарные штабы Гранта и Ли. Многочисленное войско канцелярских клерков, стенографов, телефонистов, шоферов стало существенным компонентом воюющей армии, и едва ли было разумно назначать для выполнения этих функций людей из боевых частей, когда имелось большое число достаточно высококвалифицированных женщин. С первых дней их репутация деловых и добросовестных исполнителей крепла в войсках. К концу войны даже самые упорные противники призыва женщин для службы в действующей армии изменили свою точку зрения. Сначала женский персонал ограничивали работой в общей части штаба и на тыловых базах, но потом их стали посылать в войска. Что касается медицинских сестер, то они уже давно перестали вызывать удивление у личного состава боевых частей. С первых дней этой войны наши медицинские сестры вели себя в духе традиций времен Флоренс Найтингейл.