О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

— Не знаю даже, что и сказать, Дик. Я больше ничего сделать не могу. — Я снова поглядел на остекленелые глаза, на пену, пузырящуюся у ноздрей и губ, услышал хрип. — Вы ведь не хотите, чтобы она мучилась. Я тоже не хочу. И все-таки погодите звать Мэллока. Состояние у нее тяжелое, но настоящей боли она не испытывает, и я дал бы ей еще день, но если к утру ей лучше не станет, посылайте… — Я сам не верил тому, что говорил, и всем своим существом чувствовал безнадежность положения. Я повернулся и пошел к машине с таким тягостным ощущением неудачи, какого еще никогда не испытывал. Дик крикнул мне вслед:

— Да вы не принимайте к сердцу, и не такое случается. Спасибо вам за все, чем помогли ей.

Его слова хлестнули меня как кнутом. Если бы он обрушился на меня с бранью, мне было бы легче. Он меня благодарит, а корова лежит там и подыхает — единственная племенная корова, которую ему удалось купить. Для него это подлинная катастрофа, а он утешает меня!

Открыв дверцу машины, я увидел на заднем сиденье кочан капусты. Еще и миссис Рэдд! Я положил локоть на крышу машины и разразился монологом. Этот кочан словно распахнул шлюзы моей злости на себя, и я перечислил бесчувственной капусте все свои промахи и недостатки. Я подчеркнул всю несправедливость случившегося: Рэдды, прекраснейшие люди, которым так нужна была помощь искусного ветеринара, обратились к мистеру Хэрриоту, а он ударил лицом в грязь, да еще как! Я указал, что Рэдды, вместо того чтобы вполне заслуженно выгнать меня взашей, искренне меня поблагодарили и осыпали кочанами капусты.

Говорил я долго, а когда наконец умолк, на душе у меня стало чуть легче. Но только чуть, потому что всю дорогу домой я взвешивал возможности и не обрел ни проблеска надежды. Если стенки абсцесса могли спасться, это уже произошло бы. Нет, надо было послать за живодером — ведь все равно к утру она сдохнет.

Я был так в этом убежден, что на следующий день поехал в «Берчтри» не с утра, а побывав на других фермах, и, когда остановил машину во дворе Рэддов, шел уже третий час. Я знал, что увижу, — обычные мрачные свидетельства того, что ветеринар потерпел поражение: распахнутую дверь пустого сарая и тянущийся от нее широкий след, оставленный тушей, которую Мэллок воротом тащил к своему фургону. Однако двор выглядел обычно, и все же, подходя к двери сарая, откуда не доносилось ни звука, я стиснул зубы. Ну хорошо, живодер пока не приехал, но моя-то пациентка лежит бездыханная. Протянуть еще сутки она никак не могла. Мои пальцы долго не ухватывали щеколду, словно что-то во мне отчаянно этому сопротивлялось. Но я все-таки рывком распахнул дверь.

И увидел Земляничку. Она стояла у кормушки и ела сено. И не просто ела, а выдергивала его сквозь решетку, словно играючи — обычная манера коров, когда они получают от еды удовольствие. Казалось, она просто не успевает вытаскивать большие душистые клоки сена и отправлять их в рот сильным шершавым языком. Я смотрел на нее, и у меня в душе вдруг заиграл орган, да не какой-нибудь консерваторский, а могучий инструмент, сверкающие трубы которого уходят в сумрак под сводами собора. Я вошел в сарай, закрыл за собой дверь и сел на солому в углу. Сколько времени я ждал этой минуты! И намеревался насладиться ею сполна.

Корова превратилась в живой скелет — ее красивая шоколадно-серебристая шкура была вся в буграх и выступах костей. Вымя, прежде такое гордое, болталось между ногами, как смятый мешочек. Она дрожала от слабости, но глаза ее смотрели ясно, ела она с неторопливой жадностью, и я уже не сомневался, что скоро она снова станет прежней.

Кроме нас в сарае никого не было, и время от времени Земляничка поворачивала ко мне голову и внимательно смотрела на меня, ни на секунду не переставая двигать челюстями. Этот взгляд казался дружеским. По правде говоря, я не удивился бы, если бы она мне подмигнула.

Уж не знаю, сколько времени я просидел так, но каждая секунда была радостью. Мне довольно долго пришлось свыкаться с мыслью, что это происходит наяву, а не во сне. Глотала она без всяких усилий, слюна у нее не пенилась, дыхание было ровным и спокойным. Когда я наконец вышел и закрыл за собой дверь, кафедральный орган гремел в полную мощь, и ликующие звуки отражались от сводов собора.

Поправлялась Земляничка не по дням, а по часам. Когда я увидел ее три недели спустя, кости спрятались под мышцами и жиром, шерсть глянцевито блестела и, что самое важное, великолепное вымя было туго наполнено и четыре аккуратных соска гордо торчали по углам.

Я был очень доволен собой, но беспристрастная оценка случившегося показывает одно: с самого начала и до конца я громоздил ошибку на ошибку. Мне следовало бы как можно раньше вскрыть абсцесс скальпелем, добравшись до него через рот. Но тогда я просто не знал, как это сделать. Позднее я вскрывал сотни таких абсцессов, привязывая скальпель к пальцам и вводя руку через зевник. Операция довольно героическая, так как ни коровам, ни быкам это, естественно, не нравилось и у них возникало поползновение плюхаться на пол именно в тот момент, когда моя рука почти по плечо уходила в гортань. Я прямо-таки напрашивался на перелом.

Когда я рассказываю про это современным молодым ветеринарам, они смотрят на меня с недоумением, поскольку такие абсцессы чаще всего имеют туберкулезное происхождение и со времени введения туберкулинизации[14] наблюдаются редко. Но, полагаю, мои сверстники задумчиво улыбнутся собственным воспоминаниям.

При заглоточной операций выздоровление бывало быстрым и эффектным, и я успел получить свою долю этих маленьких триумфов. Но ни один из них не доставил мне такой радости, как операция, которую я сделал не с той стороны. После выздоровления Землянички прошло несколько недель, я сидел в кухне Рэддов на своем обычном месте, окруженный всей семьей. Только на этот раз я против обыкновения не сыпал перлами мудрости, потому что пытался справиться с яблочным пирогом миссис Рэдд. Я по опыту знал, что они восхитительны, но этот был особый, испеченный «для полдника» во время работы в поле. Я въедался в толстый ломоть, пока у меня не пересохло во рту. Без сомнения, где-то в глубине прятался яблочный слой, но я все еще до него же добрался. Говорить я не рисковал из опасения поперхнуться, а потому наступила неловкая тишина, и мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь ее нарушил. Сделала это миссис Рэдд.

— Мистер Хэрриот, — произнесла она с обычной спокойной деловитостью. — Дик хочет сказать вам одну вещь.

Дик откашлялся и сел прямее. Я вопросительно обернулся к нему. Щеки у меня все еще раздувались от упрямого пирога. Дик выглядел непривычно серьезным, и мне вдруг стало не по себе.

— Я вам вот что хочу сказать, — начал он. — У нас скоро серебряная свадьба, и мы думаем отпраздновать ее как следует. И приглашаем вас.

Я глотнул так судорожно, что чуть не подавился.

— Дик, миссис Рэдд, я вам очень благодарен. С радостью приду… Почту за честь.

Дик с достоинством наклонил голову, сохраняя торжественный вид. Явно это было еще не все.

— Вот и отлично. Думаю, вам понравится, потому что праздновать мы решили по-настоящему. Сняли зал в «Королевской голове» в Карсли.

— Вот это да!

— Мы с хозяйкой все обсудили. — Он расправил худые плечи и гордо откинул голову.

— Будет горячий обед и музыка!

27

Время шло, голый костяк моих теоретических познаний мало-помалу одевался плотью личного опыта, и тут я осознал, что в ветеринарной практике есть сторона, о которой не пишут в учебниках. Денежная. Деньги всегда воздвигали стену между фермером и ветеринаром. По-моему, многие фермеры глубоко — возможно, даже на уровне подсознания — убеждены, что о своей скотине они знают больше кого бы то ни было и платить посторонним за лечение этой скотины — значит признать свое поражение.

Чаще всего фермеры проглатывают горькую пилюлю и достают чековые книжки, но некоторые — примерно десять процентов — прилагают все усилия, чтобы как-то увильнуть от этой необходимости.

Отношение Зигфрида к должникам было поразительно противоречивым. Порой он приходил в ярость при одном упоминании их фамилий, а иногда проявлял к ним саркастическую снисходительность. Если мы устроим когда-нибудь званый вечер для своих клиентов, говаривал он, то в первую очередь приглашение получат наши должники, так как все они на редкость обаятельные люди.

Впрочем, один из них такого приглашения не получил бы — некий мистер Хорас Дамблби, олдгрувский мясник. Хотя, как завзятый неплательщик, он, несомненно, отвечал важнейшему условию, но слишком уж мало было в нем обаяния!

Торговля в его лавке на главной улице живописной деревни Олдгрув шла бойко и приносила немалую прибыль, однако наибольший доход он получал, обслуживая окрестные деревушки и фермы. Обычно в лавке управлялись его жена и замужняя дочь, а сам мистер Дамблби совершал очередной объезд. Я часто заставал во дворах ферм его голубой фургон: задние дверцы открыты и фермерша терпеливо ждет, пока он нарубит мясо. Его дюжая бесформенная фигура наклонялась над колодой, и, когда он выпрямлялся, я успевал увидеть огромное бульдожье лицо и меланхоличные глаза.