Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Тюрьма была частная и относительно новая. Несмотря на стандартный унылый фасад из красного кирпича и массивные серые ворота, украшенные колючей проволокой, внутри было относительно уютно. Множество картин и досок с объявлениями на стенах создавали, пожалуй, атмосферу школы.

Естественно, обстановка в тюрьмах была мне не совсем в новинку – в отличие от того, что теперь я мог просто показать пропуск сотрудника и преспокойно войти в ворота. Раньше, когда я приходил в тюрьмы как приглашенный со стороны психиатр, меня просто тошнило от того, с какой педантичностью относились к процедуре досмотра в некоторых учреждениях такого рода: неправильно оформленное удостоверение, опечатка в запросе от адвокатской фирмы, даже неправильная одежда – все это могло стать причиной, по которой мне откажут в праве пройти за тюремные ворота после бесконечной очереди. Одни тюрьмы запрещают входить на территорию в часах и ремнях, другие разрешают. Горе тому психиатру, который придет в свободных брюках, а у него конфискуют ремень. Какое там тщательное обследование, когда с тебя падают штаны. «Попасть в тюрьму в сто раз сложнее, чем выйти», как я много раз слышал от обиженного барристера, которого завернули у ворот.

Меня часто спрашивают (в основном обеспокоенные родственники, насмотревшиеся документальных фильмов об убийцах), чувствую ли я себя в безопасности в тюрьме. Честно говоря, там я чувствую себя спокойнее, чем прежде, когда работал в специализированных судебно-психиатрических клиниках. Начнем с того, что, если что-то пойдет не по плану, средний тюремный надзиратель опережает среднюю медсестру на несколько десятков килограммов, белковых коктейлей и отжиманий. А главное, в психиатрической больнице я часто отказывал больным в том, чего они хотели (и на достаточных на то основаниях) – в прогулке, выписке, свиданиях с некоторыми посетителями. Я отвечал за лечение, а следовательно, у них была причина возражать мне и запугивать меня. А когда речь идет о заключенных, ими в целом управляют вертухаи и прочее тюремное начальство. А я был посетитель, которого интересует только их психическое здоровье. Кроме того, когда человек слышит враждебные голоса и испытывает другие острые симптомы психической болезни, это резко повышает вероятность внезапных вспышек возбуждения и непредсказуемых выходок. В больнице такое случается гораздо чаще, потому что пациенты оказались там на принудительном лечении именно по этой причине. А среди заключенных в тюрьмах безумие тоже присутствует, но концентрация его не в пример меньше.

Во время работы в тюремных медико-санитарных частях я был словно участковый врач-терапевт, только для психики. Ко мне на прием приходило восемь-десять больных в день с самыми разными проявлениями психических расстройств. Тяжелые болезни наподобие шизофрении и ПТСР в популяции встречаются редко, но они входили в мою дверь с той же частотой, что и обычные расстройства вроде депрессии и тревожности. В числе моих первых клинических случаев была тощая белая девушка-эмо с афрокосичками и проколами на лице (пирсинг пришлось вынуть у ворот – как и множество злосчастных ремней из штанов психиатров) и отекшими руками – она много лет употребляла героин. Я не говорю, что все люди определенного цвета кожи с афрокосичками нуждаются во внимании психиатра, но, скажем так, они всегда заставляют меня насторожиться. Шантель была арестована за вооруженное ограбление, которое совершила, чтобы финансировать свое пристрастие к наркотикам. Это было ее третье ограбление, по крайней мере, третье, о котором знали стражи закона. Они с бойфрендом воспользовались муляжом пистолета и, по-видимому, попались потому, что на видеокамерах наблюдения запечатлелась очень заметная татуировка – Гомер Симпсон – на загривке у молодого человека. Не знаю, что он сказал при аресте, но от души надеюсь, что это было фирменное симпсоновское «Бе!»

Шантель жаловалась на классические симптомы тревожности. И когнитивные (сбивчивость мышления, неконтролируемые навязчивые мысли, чувство страха и постоянная настороженность), и физиологические (сердцебиение, одышка).

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Не думаю, док, что я спятила, – сказала она, когда я сообщил ей потенциальный диагноз. – Я просто такая. Плюс становится гораздо хуже каждый раз, когда меня упекают и приходится переламываться насухую без герыча.

Для непосвященных: на жаргоне наркоманов так называют героин. Есть у него и другие уличные клички – гера, хмурый, медленный.

– Может быть. Но вы в тюрьме уже почти год. Все это время вы ничего не употребляли, а симптомы сохранились до сих пор, – заметил я.

Шантель медленно кивнула, пристально оглядывая мой кабинет.

– Вы ведь ничего не употребляли, правда, Шантель? Думаете, я не знаю, что происходит в вашем корпусе?

– Нет, док. Честное скаутское. – Она подняла руку, но, по-моему, у нее получилось приветствие вулканца из «Звездного пути».

В тюрьме, где я работал, удавалось достаточно неплохо справляться с притоком наркотиков, но в целом их обычно очень много, и положение не улучшается. Опрос королевской инспекции тюрем в Великобритании показал, что доля заключенных, у которых наркомания возникает уже в тюрьме, за период с 2014 по 2019 год увеличилась без малого вдвое и составила 15 процентов. Запрещенные вещества контрабандой проносят посетители, персонал и – в духе современного высокотехнологичного предпринимательства – даже дроны. Для употребляющих привычка и скука становятся мощными мотиваторами обеспечить себе приход в тюрьме. Для дилеров сильнейшими стимулами служат вымогательские цены и огромная клиентская база в местах лишения свободы. Приток наркотиков в сочетании с перенаселенностью и рушащейся инфраструктурой в тюрьмах и недостатком надзирателей и внимания вносят свой вклад в хаос за тюремными стенами и, как следствие, подрывают психическое здоровье заключенных.

Шанталь некоторое время крутила в пальцах косичку.

– Эта тревога – разве это не то же самое, что было у всех этих загнанных домохозяек в семидесятые, которые глушили валиум?

– Не совсем. Она довольно распространена и в наши дни. – Я полез в ящик стола, порылся в кипах бумаг и выудил буклет с информацией для больных. – От тревожного расстройства страдает от 5 до 10 % популяции, и среди женщин оно встречается в два раза чаще. Кстати, опережая ваш вопрос: валиум я вам не выпишу.

– Ну пожалуйста!

– Нет.

– Ну пожа-пожа-пожалуйста! – ухмыльнулась она.

– Видите ли, в нашей тюрьме он запрещен. Как и в большинстве тюрем. Он вызывает привыкание. А если вы привыкнете к нему, то потом, когда придется его отменить, тревога будет гораздо сильнее. Но я могу дать вам пропранолол, чтобы справиться с сердцебиением. И могу направить вас в терапевтическую группу, где можно пожаловаться на тревогу – такие группы ведут наши психологи.

Шантель подробнейшим образом расспросила меня о побочном действии пропранолола, потом немного помолчала, кусая губу.

– Честно говоря, он гораздо безопаснее героина, который вы вводили себе в организм 10 лет, – заметил я.

На это она натянуто улыбнулась:

– Я чистая.

На пороге она обернулась.

– Я боялась рассказывать вам про симптомы. Сокамерница говорит, вы, психологи, чуть что, норовите упечь нас в дурку – только заподозрите, что у нас чердак малость протекает. – Она покрутила пальцем у виска.

– Психиатры.

– Что?

– Ладно, неважно.

Когда читаешь истории болезни заключенных перед приемом, впору впасть в отчаяние. Но их биографии увлекали меня, словно истории злодеев из супергеройских фильмов. Почти все заключенные в детстве подвергались насилию и абьюзу: бездомность, нищета, запущенность, домашнее насилие, наркомания. Нередко это была пестрая смесь трагических обстоятельств. По моему опыту, у женщин-преступниц набор причин и факторов, который проложил им путь за решетку, даже очевиднее, чем у их собратьев-мужчин.

Будет лишь справедливым упомянуть, что по моим наблюдениям в женских тюрьмах чаще встречается и чувство товарищества, и милосердие. Женщины нередко открыто предлагают помощь друг другу – например, пойти с кем-то к врачу, – и в целом проявляют заботу о психологическом благополучии друг друга, например, если у кого-то из соседок выдался плохой день или она получила дурные вести из внешнего мира. Я уверен, что такая доброжелательность в какой-то степени есть и в мужских тюрьмах, но, скорее всего, там она выражается не настолько заметно из-за мачизма, а может быть, и параноидной гомофобии.