Завеса Правды и Обмана - Анали Форд

над нашими головами, напевая свою утреннюю, почти язвительную песню.

Дюжины птиц находили Никса в тусклом свете и легонько поклевывали его тело до тех пор, пока он не распахнул глаза, и потом они начали порхать вокруг него, предлагая ему маленькие дары: семена и ягодки. Каждый из них он принимал благодарным кивком, и всякая птица с довольным чириканьем взлетала, чтобы, вне всяких сомнений, отправиться на поиски нового подношения.

Никс не видел, что я за ним наблюдаю, когда последняя птичка – колибри не больше фаланги моего большого пальца – взмыла ввысь красно-бирюзовым пятном, а на языке принца задержалась последняя капля меда, принесенная бирюзовым дружком в клюве.

Он был неким подобием картины, окном в полуденный летний сон, от которого мне не приходилось быть уверенной, что проснусь вовсе. Сон утяжелил мне веки, а все вокруг было мягким и расплывчатым из-за зрения спросонья, все еще такого же размытого и тусклого от частого моргания.

В тот момент возникла детская зависть к Никсу. Все мое внимание было приковано к капельке золотой жидкости: я представляла себе ее вкус и вязкость, но больше всего я завидовала тому, кем он был по своей сути.

Он не был чудовищем в этом мире. И всего лишь по чужим догадкам я сама была похожа на одно из этих существ, и тем не менее из-за этого меня травили и ненавидели. Но вот он, настоящий, живой и прекрасный фейри, и сама природа относится к нему, как к божеству.

Никс перехватил мой взгляд, и я даже не успела понять, было ли то, что я видела, явью или сном. Лучше бы это был сон, потому что он подался вперед, нежно обхватил меня за плечи и поцеловал.

У него были мягкие, сладкие губы, но они не шли ни в какое сравнение с медом на его языке, аккуратно переплетенным с моим во внезапном мгновении. Мед был горячим и тягучим, только что принесенным из улья, который колибри осмелилась недавно обокрасть.

Мне следовало бы отстраниться, схватить первое попавшееся под руку оружие и стряхнуть его с себя. Но все же это был сон.

Поэтому я этого не сделала.

Я поцеловала его в ответ, наслаждаясь удивительным вкусом не то меда, не то самих губ принца. Они прижались сильнее. Его язык все еще искал мой даже после того, как мед давно растаял. Мы могли бы еще долго пребывать в заставшей врасплох неге, если бы не шорох задвигавшихся тел – именно услышав, как они шевелятся, во мне снова заговорил голос разума.

Я отпрянула от Никса, сплюнув с языка внезапное сладкое недоразумение, широко раскрыв глаза и подняв руки, чтобы прикрыть рот. Когда удалось снова вернулась к реальности, сонный и мягкий воздух внезапно стал резче, а вместе с тем вернулась боль после сна.

Наши тюфяки лежали рядом, а спальные места остальных фейри были разбросаны вокруг. Вынутое оружие лежало наготове сбоку от каждого, заполняя небольшие пустоты там, где трава и камни проглядывали сквозь редкий покров плодоносной земли. Как только я осознала, что не спала, а действительно целовалась с Никсом, великолепным принцем леса, окружавшего нас, я бросилась в сторону и упала на оружие, которое лежало ближе всего ко мне.

К несчастью, им оказалась не булава, которую мне нелепым и наглым образом всучила Таллула, а один из клинков Тетиса. Они были слишком короткими для мечей, но слишком длинными для простых ножей. А еще они были слишком острыми.

Моя рука всего на секунду коснулась лезвия, но оно все равно оставило длинный порез на тыльной стороне ладони. Он был намного глубже той раны, из которой пролилась моя кровь для ритуала. Тонкая нить пореза пресекала вену, из которой за секунду могло вытечь умопомрачительное количество крови.

Я с шумом втянула воздух от новой боли, отчего остальная часть отряда тут же вскочила на ноги. Первый брошенный на меня взгляд им ничем не помог: сонными глазами они заметили кровь, текущую из раны на моей руке.

– Где он? – прорычал Тетис, не скоординировав свои же руки и ноги, пока в полудреме попытался добраться до тех самых кинжалов, об один из которых я только что поранилась. – Кто это сделал? Покажи мне их!

В ту же секунду Никс откинулся назад, подальше от меня, и тогда его плечи сотряс тихий, но гулкий и глумливый смех, от которого мне захотелось схватить клинки и вонзить в него острое лезвие. Не то чтобы это было способно помочь. Раны бы стали затягиваться, как только бы кинжалы вышли из плоти.

Таллула первой поняла, что на меня никто не нападал. Остальные фейри все еще нащупывали свое оружие, когда она, прищурившись, сделала шаг в мою сторону, затем подняла руку, бросив остальным знак остановиться.

– Это всего лишь порез, – говорила она, морганием глаз сбрасывая остатки сна и потягиваясь. – Но нам, так или иначе, наступила пора идти.

Калдамир все равно подошел ко мне, присел рядом со мной на корточки и довольно крепко схватил запястье, отчего кровотечение остановилось. Я даже ждала, что он лизнет мою рану, как вчера поступил Никс, но он, наверное, не горел желанием пробовать мою кровь.

Он наклонился и дважды плюнул на рану, но ничего не произошло. Точнее, не произошло сразу. Через мгновение кровотечение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Но сама рана не закрылась, кожа не затянулась так же быстро, как в прошлый раз. Она заживала вяло, мучительно медленно, как и все остальное раны на теле обыкновенного хрупкого человека.

Когда я подняла взгляд, то заметила, что Калдамир слишком пристально изучал мое лицо.

– Пойдемте, – сказала Таллула, просунув на тюфяк между нами кусок хлеба. – Это всего лишь порез.

– Меня тревожит не порез.

Спустя секунду пятеро фейри вперили в меня свои взгляды, один казался мрачнее другого.

– Возможно, она просто устала, – произнес Тетис, но даже в его голосе не слышалось надежды.

– О чем это вы? – неразборчиво спросила я с растущим раздражением. – Что со мной не так?

Никс потянулся к сумке и достал оттуда зеркало, которое, должно быть, занимало большую ее часть. Он протянул его мне, чтобы я могла на себя взглянуть, и на мгновение я растерялась.

Я еще никогда так отчетливо себя не видела. Несколько раз мельком замечала свое отражение в настоящих зеркалах или небольших отполированных предметах в поместье Отто, встроенных в оставшиеся семейные реликвии, и в тусклом свете домика на дереве во дворе Никса.

Но это было нечто иное.

Это не натертый до