Игра в марблс - Сесилия Ахерн

– И проиграли свои шарики?

– Свои – нет. Вопрос решался просто: не ругаться при маме.

Мы оба смеемся.

– Мы с вами уже разговаривали прежде! – вдруг сообразил я.

– Да, – ответила она, не сумев скрыть печальную улыбку. – Несколько раз.

– Простите.

– Все нормально.

– Вы тут кого-то навещаете, – сказал я.

– Да.

Мы посидели немного в молчании, но это было уютное молчание. Она скинула туфли, стопы у нее красивые. Ногти покрашены ярким розовым лаком. Снова принялась играть с кольцом.

– Кого вы навещаете? – продолжал я. Не ворчуна Джо, с ним я ни разу ее не видел. Не Джерри, не Киарана, не Тома. Не Элинор и не Падди. По правде говоря, не припомню, чтобы она разговаривала с кем-то, кроме меня или нянечек. Впрочем, на мою память особо полагаться нельзя. Плоховата она стала.

– Раньше вы ни разу меня об этом не спрашивали. Не спрашивали, к кому я прихожу.

– Виноват.

– Нет, ничего.

– Значит, вы приходите ко мне?

– Да.

Глаза ее сияют, она почти перестала дышать. Очень красивая женщина, я внимательно присматриваюсь к ней, к этим зеленым глазам – что-то у меня в мозгу зашевелилось, потом снова замерло. Я даже имени ее вспомнить не могу, а спросить теперь неловко, с такой любовью она на меня смотрит. И все поигрывает своим кольцом, то и дело опуская взгляд на руки. Глянул на кольцо и я.

Похоже на марблс в золотой оправе. Чистый прозрачный шарик с ленточкой из белых и яркоокрашенных полос на белом фоне. Машинной выработки марблс из Германии. Это я откуда-то знаю. Это знаю твердо, а больше ничего. Неудивительно, что она расспрашивала меня о шариках. Видно, увлечена ими.

– А историю про штрафную банку я уже тоже вам рассказывал? – спросил я.

– Да, – мягко ответила она все с той же широкой, красивой улыбкой.

– Виноват.

– Да не твердите вы все «виноват, виноват». – Она кладет руку поверх моей, ту самую, с кольцом. Кожа у нее теплая, гладкая. Снова шевельнулось воспоминание. – Здесь вы мне эту историю не рассказывали.

Я провел пальцем по ее пальцам, по шарику. Ее глаза наполнились слезами.

– Простите, – сказала она, быстро промокая глаза.

– Вам не за что извиняться. Ужасно неприятно, когда что-то не можешь вспомнить, но каково же тому, кого не помнят.

– Иногда вы вспоминаете, и это прекрасные дни, – возражает она. Великодушная женщина, она цепляется за любую надежду.

– Иноземный брильянт, – неожиданно для самого себя выговорил я вслух, и она тихо вскрикнула. – Так этот шарик называется.

– Так ты порой называл меня, Фергюс, – шепчет она. – Что это с тобой сегодня? Просто чудо.

И мы оба на миг умолкаем.

– Я тебя любил, да? – спрашиваю я.

Глаза ее вновь наполняются слезами, она кивает.

– Почему я ничего не помню? – Голос сорвался, я разнервничался, места себе не нахожу. Хочется вскочить с инвалидного кресла и бежать, шагать, прыгать, двигаться, и пусть все снова станет как прежде.

Она поворачивает мое лицо к себе, обхватив одной рукой за подбородок, и смотрит на меня с нежностью, а я вспоминаю лицо мамы в тот день, когда меня привели к ней, когда она думала, что я мертв, и я вспоминаю вышибалу, и лондонский паб, и парня по имени Джордж, который подарил мне чешскую пулелейку, и мертвого Хэмиша – все в один миг.

– Фергюс! – зовет она, и ее голос возвращает меня в настоящее, успокаивает. – Меня не пугает, что ты многое забыл. Я не стараюсь о чем-то тебе непременно напомнить. Прошлое в прошлом. Я прихожу к тебе в надежде, что мне посчастливится – и ты снова полюбишь меня, во второй раз, как в первый.

Я улыбнулся ей, и волнение тут же улеглось, потому что это и правда прекрасно. Я ничего не знаю об этой женщине и в то же время знаю о ней все. Я хочу любить ее и хочу, чтобы она меня любила. Я беру ее за руку, за ту руку, на которой кольцо, и держу крепко.

19

«Шлюхи»

Я вернулся домой после перелета, уставший, но радостно взволнованный, все еще в состоянии кайфа, когда адреналин несется по венам и только и требует: «Еще!» Ночью гуляли, рано утром я помчался в аэропорт, чтобы успеть на день рождения Сабрины, ее тринадцатилетие. Девочка становится тинейджером, и по этому случаю Джина заказала большой шатер и еды на сорок человек, главным образом собственных родственников – из моих, слава богу, ни один не смог явиться. Вернее, так я сказал Джине, маму я приглашал, но Мэтти недавно сделали операцию на сердце, и она сидит при нем. Джина ничего против не имела, мне кажется, она только рада, что никто из моих не придет, и не удивилась – это для нас не новость. Мы с братьями не очень близки, были когда-то, пока я не повстречал Джину, а потом я постарался оградить ее от моих родичей, мне казалось, для них она чересчур хороша. Теперь, четырнадцать лет спустя, я понимал, как это было глупо, и бывали такие случаи, ситуации, когда я хотел бы их видеть. Например, Сабрина что-то скажет или сделает, и мне хочется, чтобы они об этом знали. Или на семейном ужине, когда официант спотыкнется, или когда умные приятели Джины несут свою чушь и нет никого рядом со мной, кто тоже понимал бы, какие это, в сущности, придурки. Братья бы поняли, и было бы здорово, окажись они тут. Шуточки Дункана, внимательный взгляд Энгюса, который старался защищать меня после ухода Хэмиша, словно он что-то знал, знал, что нужно меня беречь. И маленький Бобби, очаровательный, ни одна женщина мимо не пройдет, пока в детстве он жрал червяков, мы звали его «Наживка», а потом переделали в «Наживчика». А Томми все время присматривал за ним и до сих старается убрать с пути младшенького всяких слизней и мокриц, и наш Джо, родившийся спустя много времени после того, как мы лишились Виктории, пугливый крошка Джо, меня, Энгюса и Дункана он не считал за родных, мы все съехали из дома прежде, чем он подрос. Наслушавшись от соседей побасенок о Хэмише, он представлял его каким-то чудовищем, букой, который унесет его, если Джо не будет себя хорошо вести; хуже того, если Джо не будет себя хорошо вести, станет как Хэмиш. Этот призрак так и остался жить с нами, спал в нашей постели, ел за нашим столом, в каждой комнате слышались отголоски его голоса, его энергия впиталась во все здесь, в каждого из нас.

И все же мы никогда о нем так не говорили, и мама тоже не говорила. Хэмиш был веселым, Хэмиш был сильным, Хэмиш был храбрым. Лучший способ стать лучшим – умереть. Мама баловала Джо и немного его изнежила, но от этого он стал не трогательным, как бывают маленькие, а нервным, тревожным, все ему казалось, что о нем мало заботятся. Мама боялась, как бы он не поранился, как бы не потерялся, не заболел, не помер ни с того ни с сего. На улице всегда было слишком темно, слишком влажно, слишком жарко, слишком далеко идти, слишком поздно, слишком рано, лучше оставайся с мамочкой, Джо, и будешь в полном порядке. Вот и вышел парень серьезный, напряженный, сто раз подумает, прежде чем что-то сделать. Главное – безопасность. Обзавелся дружком и живет с ним в новом доме на набережной, перед нами делает вид, будто ничего такого, взял моду ходить на работу пешком, кейс под мышкой, в руке стаканчик кофе – я порой вижу его, проезжая утром по городу. Джина его одобрила бы, парень хорошо работает, что-то связанное с компьютерами, вот только Джо меня вовсе не любит. Порой мне недостает братьев, причем в самые неожиданные моменты, но сегодня я рад, что их тут не будет.