Капитан идет по следу - Марк Гроссман

Даже при этом мы сумели бы его накрыть: такой человек должен броситься в глаза. Я думаю, он обладает немалым актерским талантом — мастерски гримируется, изменяет походку и внешность, возможно — голос.

И еще одна деталь. Ты помнишь, в начале года он разобрал потолок и спрыгнул на прилавок магазина? Там, в темноте, наткнулся на сторожа. Оглушив его, связал веревкой, очистил полки и исчез.

Ты не обратил тогда внимание на веревку? Напрасно. С ней стоило повозиться.

Дело в том, что веревка эта была разной толщины и имела неодинаковый шаг крутки. Да и каболки были свиты не в левую, а в правую сторону.

— Что ж из этого следует?

— Это веревка домашней работы.

— А почему бы ему просто не купить веревку в магазине?

— Почему? Сейчас трудно сказать. Вероятно, он не хочет появляться в магазине. А может быть, плетенье веревок служит для него ширмой…

Смолин молча взглянул на товарища и неожиданно улыбнулся. Достал трубку, набил ее табаком и несколько минут сосредоточенно курил, наполняя комнату медовым запахом «Золотого руна».

— Прошлой ночью, Сергей Лукич, — наконец сказал Смолин, — Бахметьев случайно арестовал Рыжего в Заречном лесу.

Кичига бросил быстрый взгляд на Смолина и усмехнулся:

— Если это не шутка, то как отнестись к твоим вопросам? Экзамен на зрелость эксперта?

— Ни то, ни другое. Мне лишний раз хотелось убедиться в точности твоего анализа. Я же сказал: Рыжего взяли случайно…

Кичига с любопытством посмотрел на товарища, толкнул ящик стола, запер его на ключ и поднялся:

— Я хочу повидать Рыжего.

Товарищи спустились в подвальный этаж, и дежурный провел их в одиночную камеру.

Спиной к вошедшим стоял высокий толстый человек с грязно-рыжими волосами, побитыми сединой. Он был в ватнике, без ремня, и в длинных охотничьих сапогах. Ни скрип двери, ни шаги вошедших не заставили его повернуться.

— Я забыл тебе сказать, Сергей Лукич, гражданин Деревягин — глухонемой. Я даже не могу ему объяснить, за что он арестован.

Смолин подошел к задержанному вплотную и почти у самой его головы вдруг громко ударил в ладони.

Деревягин вздрогнул, резко обернулся к вошедшим, и в его растерянных ястребиных глазах на одно мгновенье блеснули хищные огоньки.

— Ну, что ж, здравствуй, земляк, — холодно произнес Смолин.

Глаза жулика забегали по лицам вошедших, кажется, он не узнавал ни того, ни другого.

— Забыл ты меня, выходит, Николай Кузьмич?

Рыжий молчал несколько секунд, пристально всматриваясь в лицо Смолина. Потом усмехнулся:

— Вот и довелось встретиться… Мне не очень приятно, тебе — не знаю как…

Кичига с удивлением глядел то на Рыжего, то на капитана, мрачно сдвинувшего брови.

— Будешь признаваться, или как? — спросил Смолин.

— Другому ничего не сказал бы. Тебе скажу. Колька Мортасов понимает землячество.

— Ну, ладно, — сухо произнес Смолин, — подумай, а я потом увижу тебя.

Поднимаясь с Кичигой по лестнице, капитан сказал:

— Это долгая история, Сергей. Мы учились с Колькой Мортасовым в одном классе. Однажды…

И Смолин коротко рассказал о появлении Колькиного отца в лесу, об исчезновении мальчишек из Сказа.

Колькиного отца и Геньку взяли давно. Сенька пропал на фронте. А Колька исчез: ни вестей, ни костей.

— Два года мы шли по следам Рыжего, и все это время я не мог отделаться от мысли: Рыжий и Мортасов — один человек. Может, это шло от того, что и тот, и другой — рыжие; может, потому, что оба — умны и изворотливы.

Ночью Бахметьев с двумя помощниками выехал в лес. Там где-то была землянка. В ней укрывалась старуха, которая не раз продавала краденое.

На заре Бахметьев нашел землянку и там внезапно напоролся на Кольку Мортасова. Капитан задержал и его, и старуху. Это оказалась Колькина мать.

В управлении Мортасов ткнул Крестову в руки паспорт на имя Деревягина и знаками объяснил, что не говорит и не слышит.

— Бахметьев оставил своих людей у землянки?

— Оставил. У Кольки должны быть связные, все те, кто сбывал краденое и снабжал его в дни кутежей и затворничества.

— Так отчего ж ты не рад?

— Случайная удача. Потому.

Утром к Смолину зашел Крестов. Начальник уголовного розыска присел на подоконник, подымил папиросой и сказал, усмехаясь:

— Твой земляк дурит. Воды в рот набрал.

Смолин, кажется, не удивился:

— С ним придется повозиться не один день. Легко не сломать. Но мы много знаем о нем, надо загнать его в угол.

— Он не хочет говорить ни с кем, кроме тебя.

Через полчаса дежурный привел Рыжего. Мортасов подождал, пока Крестов уйдет, и тяжело повернулся к Смолину:

— Что ж, давай беседовать, земляк. Как на исповеди… Ты знаешь Кольку, Смолин. Он не глупый парень, Колька. Потому понимаю: взяли меня случайно.

Мортасов коротко улыбнулся и продолжал:

— Весь мой грех — пожар да печать. А потом праведно жил. Ты спросишь: зачем бежал? А я тоже спрошу: какая жизнь кулаку или, скажем, спекулянту в селе? Ты первый грыз бы меня, как ржа железо. Так что не обессудь: выкручивался, как мог.

— Откуда чужой паспорт?

— Чужой? Это мой. Я уже двадцать лет Деревягин. И мать — Деревягина. И отец, пока жив был, — Деревягин. Тут, верно, не без греха: сказовскую печать пристроил.

— Сельсовет зачем жег?

— Чтоб печати не хватились.

— Отец велел?

— Он. Покойник.

— Значит, больше ни в чем не грешен?

— Ни в чем. Как на духу говорю.

— Недолго думал, да хорошо соврал! — усмехнулся Смолин.

Мортасов подвинулся вплотную к капитану и сказал доверительно:

— Мы не дружили мальцами, Сашка. Но ты — мой земляк. И матери наши, и деды — соседи были. Отпусти меня, Сашка.

— А пожар и печать?

— О том уж и собаки не лают. На раз ума не стало — довеку дураком прослыл.

— Зачем мать с ворами путалась?

— Мать? — Мортасов пристально посмотрел на Смолина, помедлил с ответом. — Посади тебя в клетку, и ты выть станешь. Жить-то как-никак надо было. Соорудил я в лесу землянку: три кола вбито, да небом покрыто. Пеньку покупал, веревки вил. Кормился тем. Мать товар продавала. Может, с каким вором и схлестнулась на рынке. Никто не видит собственного горба, Сашка.

— Почему у полковника молчал?

— Чужой он человек. Со службы живет. Поймал кого — добрый службист. Не поймал — коситься станут, а то и вовсе прогонят. Ты — иное. Все же свой человек, мужичьей крови.

— Еще на один вопрос ответь: зачем в лесу немого играл, балаган устраивал?

— И об этом скажу. Прописки у меня в паспорте, сам знаешь, нет. Потому нет, что надоели мне смерть как вопросники ваши. Куда ни ткнись — чертом над душой висите. Пожить хотел на свободе. Так разве дадите? Отпустишь, что ли?

— Нет. Значит, безгрешен, кроме как в детстве?

— Не грешит, кто в земле лежит. Но то — у всякого.

— Не знал я, что память у тебя гнилая, Мортасов…

Смолин, искоса наблюдая за Рыжим, открыл ящик стола, вынул из него несколько листов бумаги, стекла, склеенные друг с другом по краям. Потом достал из сейфа небольшой бумажный сверток и тоже положил на стол. Кивнул Рыжему:

— Сядь ближе, Николай Кузьмич.

Мортасов неохотно подвинул стул, зевая, вежливо прикрыл рот ладонью.

— Два года назад, Николай Кузьмич, по рынку и комиссионным магазинам ходил один жулик. Он выслеживал тех, кто продавал дорогие вещи, и заключал с ними сделки. Потом отсчитывал деньги и вручал их владельцам вещей. В последний миг, передавая сумму, он заменял ее «денежной куклой». Ты знаешь, что это такое: сверток бумажек, обернутых сторублевкой, скажем. Жулик исчезал раньше, чем обманутые успевали заметить подлог.

Мы напали на его следы. Это был рыжеволосый человек с большими руками и густыми бровями, в которых тогда еще почти не было седины.

Один из наших агентов, наконец, накрыл Рыжего в комиссионном магазине. Но агент был новичок и вернулся к нам с пустыми руками. Рыжий швырнул ему в глаза «денежную куклу», выбежал из магазина, нырнул в проходной двор и исчез.

Так вот, это был ты, Николай Кузьмич.

Мортасов несколько секунд сидел молча, опустив голову и только на его губах блуждала ироническая улыбка.

— Что скажешь?

— Не я был.

— Тогда послушай еще. Мы передали «денежную куклу» в нашу лабораторию. Нам нужны были пальцевые следы мошенника. Эксперт опылил сторублевку графитом. Это — черный порошок, который помогает нам выявлять отпечатки. Графит не помог. Тогда эксперт окурил бумагу парами йода. Это — сильное средство, но и оно ни к чему не привело. Испытали последнее: обработали бумагу раствором азотно-кислого серебра. Ты видишь, я ничего не скрываю от тебя. Чем скорей ты поймешь это, тем лучше… Мы получили ясные и четкие следы. Вот снимки с них.

Смолин подвинул к Рыжему фотографию. Мортасов бросил ленивый взгляд на снимок и поднял глаза: