Живущий в ночи - Дин Кунц

Вернувшись к коттеджу, я увидел Бобби, стоявшего на пороге распахнутой входной двери. Как следствие нашей многолетней дружбы, все выключатели в доме Бобби, так же как в моем, были оснащены реостатами, и теперь свет был притушен до яркости обычной свечи.

Понятия не имею, каким образом Бобби узнал о нашем приходе. Приближаясь к дому, мы с Орсоном не произвели ни звука. Но каким-то невероятным образом он всегда чувствует мое появление.

Он был босой, но не в шортах или плавках, а в джинсах. Как всегда, в гавайской рубахе навыпуск – других он не признавал, – Бобби сделал лишь одну уступку погоде, надев под рубашку с короткими рукавами легкий белый свитер с остроконечным вырезом на груди. Рубашка была расписана яркими попугаями и пальмами.

Я поднялся на крыльцо, и Бобби приветствовал меня шакой – жестом, принятым у серферов. Прижмите три средних пальца к ладони, оттопырьте большой и мизинец, а затем лениво помашите рукой – вот вам и шака. Она может означать все, что угодно: привет, как поживаешь, расслабься, классная волна и так далее.

Шака – исключительно доброжелательный жест. Он не может обидеть никого, если только вы адресуете его серферу. Разумеется, не стоит махать растопыренными пальцами перед носом у члена какой-нибудь бандитской группировки из Лос-Анджелеса, если, конечно, вы не хотите, чтобы он вас пристрелил.

Мне не терпелось поведать Бобби обо всем, что приключилось со мной после захода солнца, но мой друг предпочитает неспешный подход ко всему на свете. Не всегда, конечно, иначе его давно не было бы в живых, но в большинстве случаев, за исключением тех моментов, когда он катится на гребне волны, Бобби больше всего ценит спокойствие и неторопливость. Для того чтобы быть другом Бобби Хэллоуэя, надо прежде привыкнуть к стилю его жизни и понять: ни одно из событий, происходящих дальше чем в полумиле от берега, не заслуживает беспокойства, и нет в мире ни одной причины, достаточно веской для того, чтобы нацепить на шею галстук. Бобби предпочитает неспешную беседу легкой болтовне, уклончивость – прямолинейным утверждениям.

– Угостишь пивом? – спросил я.

– «Корона»? «Хайникен»? «Лавенбрау»?

– «Корону».

Идя через гостиную, Бобби поинтересовался:

– А этот, с хвостом, будет что-нибудь пить?

– Ему – «Хайникен».

– Светлое или темное?

– Темное, – ответил я.

– Сегодня у песика будет крутая вечеринка.

Коттедж состоял из большой гостиной, кабинета, откуда Бобби следил за волнами по всему земному шару, спальни, кухни и ванной. Стены здесь – из пропитанных олифой тиковых бревен, окна – большие, полы – идеально чистые, мебель – максимально удобная.

Из украшений тут – всего лишь восемь удивительных акварелей, принадлежащих кисти Пиа Клик – женщине, которую Бобби любит до сих пор, хотя она покинула его и уехала в Уэймеа-Бей, что на северном берегу острова Оахе. Бобби намеревался поехать с ней, но Пиа сказала, что хочет побыть одна в Уэймеа, который является ее духовным домом. Царившие там гармония и красота, по словам Пиа, вселяли в нее покой, а он, в свою очередь, необходим ей, чтобы решить, стоит ли жить в согласии с судьбой. Лично я не понимаю, что это означает. Бобби – тоже. Пиа сказала, что уезжает на месяц или на два. Это случилось три года назад.

Пиа рассказывала, что во время приливов залив Уэймеа становится чрезвычайно глубоким, а волны там огромные, как стены дома. Они высокие, зеленые, словно нефрит, и светятся. Иногда я мечтаю пройтись как-нибудь по тому далекому берегу и послушать, как грохочут эти валы.

Раз в месяц Бобби звонит Пиа или она звонит ему и они разговаривают – иногда по нескольку минут, иногда часами. У нее нет другого мужчины, и она тоже любит Бобби. Пиа – одна из самых добрых, мягких и умных людей из всех, кого я встречал. Я не знаю, почему она так поступает. Не знает и Бобби. Дни сменяются днями. Бобби ждет.

На кухне он достал из холодильника бутылку «Короны» и сунул мне. Отвинтив крышку, я сделал глоток, но вкуса не почувствовал.

Для Орсона Бобби открыл бутылку «Хайникена».

– Всю или половину?

– Нынче все позволено, – ответил я. Несмотря на жуткие события сегодняшней ночи, на меня все равно действовала неизменно веселая атмосфера Боббиленда.

Мой друг опорожнил бутылку в железную эмалированную миску на полу, которую держал специально для Орсона. На миске он вывел прописными буквами слово «РОЗАНЧИК» – так назывались детские санки в фильме Орсона Уэллса «Гражданин Кейн».

Мне вовсе не хочется, чтобы мой хвостатый приятель превратился в алкоголика, поэтому он получает пиво далеко не каждый день и лишь время от времени делит со мной бутылочку. Тем не менее это доставляет ему удовольствие, зачем же лишать псину того, что ей нравится? Учитывая его солидный вес, он вряд ли свалится с катушек после одной бутылочки пива, но, если ему дать вторую, Орсон вполне способен наглядно проиллюстрировать, что означает выражение «нализаться, как собака».

Пес принялся шумно лакать пиво, а Бобби откупорил для себя бутылочку «Короны» и прислонился спиной к холодильнику.

Я облокотился на шкафчик возле кухонной мойки. Здесь были и стол, и стулья, но, оказываясь на кухне у Бобби, мы с ним всегда предпочитали оставаться на ногах.

Мы во многом похожи: почти одного роста, одинаково весим и сложены. И хотя волосы у Бобби иссиня-черные, нас нередко принимают за братьев.

На ногах у нас имеется целый набор шишек, без которых не обходится ни один серфер. И сейчас, облокачиваясь на холодильник, Бобби поглаживал ступней босой ноги шишки на верхней части другой. Эти известковые отложения появляются из-за того, что ноги серфера находятся в постоянном напряжении и изо всех сил прижаты к доске. Пытаясь удержать равновесие, он переносит вес своего тела то на пальцы, то на пятки. Такие же шишки у нас на коленях, а у Бобби в придачу еще и на нижних ребрах.

Я, конечно, не такой загорелый, как Бобби. Он-то просто бронзовый. Молодой загорелый бог пляжа. Причем загар не сходит с его кожи круглый год, а летом моего друга вообще можно сравнить с хорошо поджаренным тостом. Он танцует мамбо с меланомой, и, возможно, когда-нибудь нас убьет одно и то же солнце, которое он боготворит, а я отвергаю.

– Сегодня была классная волна: трехметровка и отличной формы.

– Сейчас, похоже, улеглось.

– Да. Начало успокаиваться примерно на закате.

Мы потягивали свое пиво, Орсон, счастливый до предела, лакал свое.

– Значит, твой папа умер, – констатировал Бобби.

Я кивнул. Должно быть, Саша уже успела ему позвонить.

– Хорошо, – сказал он.

– Да.

Бобби вовсе не жестокий или бесчувственный человек. Под этим «хорошо» подразумевалось, что мой отец наконец-то отмучился.

Разговаривая друг с другом, мы с Бобби умели сказать многое с помощью немногих слов. Видимо, люди принимали нас за братьев не только потому, что мы схожи ростом и сложением.

– Ты все же сумел оказаться в больнице вовремя. Это классно.

– Ага.

Бобби не стал спрашивать, каково мне там пришлось. Он знал.

– А после больницы ты, стало быть, загримировался под негра, чтобы спеть парочку блюзов?

Я прикоснулся черным от сажи пальцем к такому же грязному лицу.

– Кто-то убил Анджелу Ферриман и поджег ее дом, чтобы замести следы. Я сам чуть не повстречался на небесах с великим Окаула-Лоа.

– И кто же этот «кто-то»?

– Хотел бы я знать. Те же люди похитили тело папы.

Бобби отхлебнул пива и ничего не сказал.

– Они убили какого-то бродягу и кремировали его вместо папы. Может, ты не хочешь слушать про все это?

Некоторое время Бобби молчал, мысленно взвешивая, предпочесть ли мудрость незнания или уступить зову любопытства.

– В конце концов, я смогу все забыть, если сочту это наиболее разумным выбором.

Орсон громоподобно рыгнул. Сказывалось выпитое им пиво. Он тут же завилял хвостом и посмотрел на нас извиняющимся взглядом, но Бобби был неумолим:

– Больше не получишь, мохнатая харя.

– Я голодный, – сказал я.

– И грязный. Прими душ и надень что-нибудь из моих шмоток, а я пока сварганю неизъяснимо отвратительные такос.

– Я рассчитывал помыться в океане.

– Слишком холодно. Настоящий колотун.

– Градусов двадцать пять.

– Я говорю про воду. Уж ты мне поверь, колотунный фактор весьма ощутим. Лучше полезай в душ.

– Орсону тоже нужно помыться и переодеться.

– Возьми его с собой в душ. Полотенец – навалом.

– Какой ты добрый! – восхитился я.

– Ага, я стал до такой степени праведником, что уже не катаюсь по волнам, а просто хожу по ним.

После нескольких минут пребывания в Боббиленде я стал расслабляться и уже испытывал потребность поудобнее, словно в кресле, расположиться в этом мире, пусть даже Анджела была права и он катился к своей гибели. Бобби для меня не просто любимый друг. Он мой транквилизатор.

Внезапно он оттолкнулся от холодильника и наклонил голову набок, прислушиваясь.