Ледяная пустыня - Майте Карранса

Я не стала объяснять Гуннару, что мы, омниоры, в такую ночь справляем огненный обряд, призывая солнце безраздельно править миром, и бросая в костер свои старые атамы. Не сказала я своему викингу и о том, что хотела воспользоваться магической ночью, чтобы начать новую жизнь, забыть о своем печальном детстве, забыть омниор своего клана, гибель Метрикселлы и не дававший мне ни днем, ни ночью покоя вопрос о том, кто же вонзил ей в сердце мой атам.

Я сбежала на рассвете с небольшим чемоданом, фальшивым паспортом и Лолой в кармане, не оставив никому даже записки. Гуннар уже ждал меня на вокзале, где мы незаметно сели в поезд, как пустившиеся в бега любовники. В маленьком купе я взяла Гуннара за руку, закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока свисток дежурного по вокзалу не оповестил всех об отправлении поезда.

Ритмичный стук колес сразу прогнал снедавшую меня в последние недели тревогу. Наконец мои кошмары остались позади!

На жестких полках маленького купе я почувствовала себя свободной. Рядом сидел мой обожаемый викинг, а передо мной расстилалась бесконечная дорога в прекрасные, ослепительно белые дали.

Недолго думая, я выбросила в окно свою волшебную палочку, и с меня с тихим шорохом спала защита, невидимо связывавшая меня с остальными омниорами. Теперь они не могли докучать мне своими мысленными вызовами. Потом я попросила Гуннара, чтобы он меня обнял, и он так крепко стиснул меня в своих объятиях, что у меня захватило дух.

— Как тебе кажется, я не изменилась? — в шутку спросила я Гуннара, который, конечно, не мог знать, что впервые обнимает обычную беззащитную девушку, а не коварную колдунью.

— Ты моя финикийская богиня, — пробормотал Гуннар. — Богиня любви, чьих объятий не избежать…

Пожалуй, он сказал это не к месту. В начале пути никогда не следует упоминать приносящих смерть и горе божеств. Разумеется, я больше не хотела быть колдуньей, но все равно, улучив момент, когда Гуннар меня не видел, и перед сном трижды бросила щепотку соли через плечо и произнесла защитное заклинание.

На следующее утро я в очередной раз принялась писать письмо Деметре. Я должна была сообщить ей, что искать меня бессмысленно, но не находила достаточно веских и убедительных аргументов. И вот, когда мне что-то начало приходить в голову, и я взялась за ручку, раздался вопль Гуннара:

— Что это?!

Гуннар тыкал пальцем в дрожащий меховой комочек в боковом кармане моей сумки.

— Это Лола.

— Терпеть не могу крыс!

— Это не крыса, а хомяк.

— Крысы грязные и вредные. Они портят посевы, кусают детей и разносят заразу!

Неужели мой отважный викинг боится мышей?! Достав Лолу из сумки, я поднесла ее к нему поближе и зарычала.

Впрочем, моя шутка не удалась, потому что Гуннар сразу погрустнел.

— Кажется, это хомяк Метрикселлы, — пробормотал он.

— Она попросила меня о нем позаботиться, — беспомощно развела я руками.

— Бедная Метрикселла…

До этого мы с Гуннаром еще ни разу не говорили о ее гибели, словно произошедшее с Метрикселлой было постыдным секретом. Хотя Гуннар и верил в мою невиновность, когда что-то напоминало ему о Метрикселле, я замечала в его глазах мимолетную боль. Конечно, это могло мне лишь мерещиться, но чтобы Лола не превратилась в призрак Метрикселлы, я решила как следует ее спрятать и выпускать только по ночам.

Однако и я не могла забыть несчастную, вечно бледную Метрикселлу, представляя себе ее истыканную беспощадной иглой одиоры белую кожу. Иногда я почти наяву видела, как она падает на мою кровать, не в силах сопротивляться, и клинок моего атама погружается в ее сердце.

Кто же нанес Метрикселле смертельный удар? За что ее убили? Что за одиора, медленно сосавшая ее кровь? Неужели Баалата?!

Я понимала, что на суде омниоры ни за что не поверили бы мне, что Метрикселла буквально обезумела от несчастной любви, хоть это и было чистой правдой. До нашей ссоры я и сама бы плюнула в лицо каждому, осмелившемуся утверждать, что Метрикселла не ангел во плоти. А ведь никто, кроме меня, не видел, с какой сверхъестественной силой она крушила все в комнате и швырялась в меня вещами. Никто, кроме меня, не знал, что она пыталась околдовать Гуннара, врала, угрожала и замахивалась на меня моим же атамом…

Неужели любовь способна превратить ангела в демона?!

Я не находила ответа ни на этот, ни на многие другие вопросы. Поэтому старалась стереть из своей памяти воспоминания о Метрикселле. Ведь это я встала на пути ее любви. Пусть я и не убила ее своей рукой, все же именно из-за меня Метрикселла вступила на путь, приведший ее к такому трагическому концу. Меня мучили угрызения совести.

Написав, наконец, письмо Деметре, я отправила его из Лиона,[50] потому что дороги из этого города вели на все стороны света, и куда я поеду дальше, предвидеть было невозможно.

Я написала следующее:

«Мать моя!

Не знаю, почему, но у меня не поворачивается язык звать тебя мамой.

Милая мама!

Нет, так тоже не пойдет. Я никогда тебя так не называла. Тебе самой больше нравилось, когда я обращалась к тебе по имени — Деметра. Даже по такой, казалось бы, маленькой детали, как эта, понятно, что наши отношения складывались не так, как у других девочек и их матерей.

Хорошо, попробую начать сначала, ведь каждое письмо должно быть адресовано конкретному лицу. Ты и сама прекрасно знаешь, что достаточно ошибиться в имени, чтобы не подействовало самое сильное заклинание. Кроме того, форма обращения позволяет судить об искренности автора, а я хочу высказать тебе все, что я думаю начистоту.

Итак, дорогая Деметра!

Когда ты получишь это письмо, я буду уже очень далеко. Даже твоих выдающихся колдовских способностей и всех накопленных знаний не хватит для того, чтобы меня разыскать. Считай, что я и мой друг исчезли окончательно и бесповоротно.

Имей в виду, что я не прибегала ни к какому колдовству. Помнишь, как ты отобрала у меня дубовую волшебную палочку, чтобы наказать за то, что ты сочла мимолетным капризом? Так вот, это был не каприз, а моя первая попытка обрести свободу. И я ее, кажется, наконец обрела. Мне больше не нужно прибегать к колдовским трюкам и бесконечно ломать себе голову над тем, что из них дозволено, а что нет. Это меня больше не волнует.

Я жила, считая себя полноценным человеком, а, как оказалось, была просто марионеткой в твоих руках. Однако кое-что оказалось неподвластным даже тебе.

А точнее, кое-кто. Тот, кто объяснил мне, что выбор между рабской покорностью племени и жизни ради любви — в моих руках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});