Не отверну лица - Николай Родичев

В затуманившихся глазах его отразилась тоска.

Данчиков слышал весь этот разговор. Ему даже хотелось одернуть разболтавшегося отделенного. Но он погасил в себе это желание.

Ждать второго дозорного пришлось больше трех часов. Ничего не обнаружив в заданном квадрате леса, Сапронов углубился до пересечения железной дороги.

Долго, усталым голосом рассказывал о прошедших вдоль полотна вражеских машинах с солдатами, о танковом следе на картофельном поле в северном направлении.

— Песни орут, сволочи, — угрюмо закончил разведчик.

Из сообщений Сапронова важно было только то, что враг движется параллельно с ними, в том же направлении. Вся задача теперь сводится к одному: успеют ли бойцы опередить немцев, или железные клещи врага сомкнутся где-то перед самым носом.

— Они-то поют, а вот что мы запоем? — вкрадчиво заметил Шарун.

Данчикову показалось, что длинные, с проседью казацкие усы Шаруна на этот раз отвисли еще ниже, чем всегда.

Данчиков попытался представить, что может твориться в душе этого пожилого человека сейчас. Где-то на оккупированной Херсонщине у Матвея Иосифовича две взрослые дочери на выданье, сын-подросток и домовитая хозяйка. О прелестях своего гражданского бытия Шарун, обычно молчаливый, мог рассказывать часами, лишь бы находились слушатели. Было время, когда рассказы Шаруна волновали и лейтенанта: тоска по мирной жизни питала души воинов ненавистью к врагу. Но у Шаруна воспоминания заканчивались безотчетными вздохами и жалобами на какого-то офицера из военкомата, который не поверил в его болезнь и мобилизовал на фронт. Чтобы подчеркнуть свой возраст, Шарун ходил сгорбившись, на винтовку в строю опирался, как на клюку...

Когда Шарун повторил свои слова, Сапронов звучно выплюнул былинку пырея, которую жевал в задумчивости, и спросил нарочито громко:

— Дед, а если бы тебя сейчас домой отпустили, прямо на Херсонщину, пошел бы — пехом?..

— Если б всех распустили — пошел бы! — Шарун даже привстал на одно колено, глуповато заглядывая в глаза собеседника.

— Да там же немцы! Там господа! — не то пугая Шаруна, не то испугавшись своих же слов, выкрикнул бронебойщик.

— Немцы... — Шарун медленно отвел глаза в сторону. — Немцы и здесь уже.

Сапронов схватил Шаруна за грудь и с силой встряхнул:

— Шкура!..

Покрывая резкой командой негодующие возгласы бойцов, Данников скомандовал, как на учении:

— Взвод, встать!.. — И немного позже: — Приготовиться к походу...

В словесной перепалке бойцов командир уловил нечто иное, более опасное, чем ссора. Уже с первых часов окружения давала себя знать повышенная подозрительность бойцов друг к другу, а может, и к нему, командиру. Данчиков вдруг пришел к мысли о том, что дальше нельзя идти ни шагу, не поговорив с бойцами.

— Товарищи! — глухо сказал он. — Мы в окружении. Мы должны пройти по топям и глухомани больше ста километров, до Севска...

Лейтенант таил от своих людей правду: вчера на оперативном совещании в штабе полка говорилось об этом городке в лесостепи как обреченном на сдачу врагу. Но командир втайне надеялся на возможные изменения на фронте в нашу пользу и не хотел убивать этой же надежды в душе своих бойцов. В то же время путь от Гомеля до Севска по бездорожью через заболоченные поймы рек казался ему самому нелегким.

Воспользовавшись минутным раздумьем командира, заговорил Шарун:

— Здешние леса, лейтенант, что твое море-океан. По самое дыхало можно сесть.

Данчиков натянулся, будто струна, сдерживая раздражение.

— Предупреждаю: нам придется очень трудно. Напоминаю: экономьте каждый сухарь, каждую пачку концентратов. Приказываю: ни одного шага без команды, ни одного вздоха без разрешения... Я знаю, — продолжал он несколько тише, но с той же силой в голосе, — кое-кто не верит в нашу победу. Но пока живы, мы являемся постоянно действующей боевой единицей Красной Армии. Мы обязаны делить судьбу с народом... Я лично, как командир, отвечаю за взвод перед Родиной, каждый из вас передо мной за свою службу в ответе...

— В такой завирюхе, сынок, было бы ладнее, кабы всяк сам собой распоряжался, — послышался знакомый напористый голос.

— Волк в брянском лесу тебе «сынок»! — зло откликнулся Сапронов.

— Отставить разговоры! — строго потребовал Данчиков, обратив строгий взгляд, предназначавшийся Шаруну, на молодого воина. Тот сник под этим взглядом, теребя ремень винтовки.

Данчиков чувствовал, что Шарун не одинок в заботах о собственной шкуре. Во взводе было несколько новичков, совершенно необученных и вообще мало знакомых командиру. «Надо не избегать перестрелок с врагом, — думал Данчиков. — Иначе бойцы подумают, что я решил с их помощью спасти самого себя...»

— Снайпер Саидов!.. С оптикой опять к деревне. Снять одним выстрелом офицера и — назад во взвод.

Уловив во взглядах бойцов ожидание и почувствовав, что этой меры для восстановления нарушенного равновесия во взводе недостаточно, добавил:

— Пулеметчик Халетов! Идете с Саидовым. Если немцы всполошатся на выстрел снайпера — обстрелять. Разрешаю полным диском, но строго по цели. Можете идти...

Саидов и Халетов скрылись в кустах орешника.

— Сапронов! — назвал очередную фамилию лейтенант. — Приготовьте связку гранат для подрыва железнодорожного полотна. Постарайтесь сделать это у какого-нибудь, хоть маленького, мостика. Разрешаю сделать это при приближении к мосту живой цели...

Лейтенант с удовлетворением замечал, как остальные бойцы по знаку Пахтеева выравняли шеренгу, с готовностью глядели ему в лицо.

— С вами пойдет рядовой Шарун, — неожиданно заключил Данчиков. И уже обращаясь к Шаруну, приказал: — Боезапас передайте мне. Остальные за мной — марш!

— Вроде того, что в штрафники попал, — услышал уже за спиной Данников сдавленный шепоток Матвея Иосифовича, когда команда разделилась на несколько групп. Голос Шаруна был заглушен дружным топотом солдатских ног.

2

Лесная стихия чем-то сродни морской. Но в море можно дождаться погоды. Лес шумен и без ветра. Третий день над головами бойцов плещутся, перекатываются в вышине тяжелые волны листвы. Как мачты утонувших в зеленых волнах кораблей, ходят из стороны в сторону замшелые стволы-великаны, жалобно скрипят во сне надтреснутые ели. Душно на дне лесного океана, хочется забраться на самую верхушку, вдохнуть свежего воздуха, хоть глазами побродить по простору.

Ни птичьего щебета в глуши, ни звериного рыка. Только внезапный всплеск родника в овраге или тоскливый крик журавлей, улетающих куда-то на юг, навстречу такой же редкой цепочке бойцов, бредущих в безмолвии вслед за своим молчаливым вожаком-командиром... Даже журавли, приближаясь к лесу, берут выше, чтобы не сорваться в пучину цепких ветвей.

Лишь на третью ночь не загасили костра перед отбоем. Натаскали кучу хвороста, подстелили свежей хвои. Данчиков с помощью Пахтеева подтянул за комель сосну, сбитую грозой. Дерево ярко запылало. Огромные языки пламени высоко взлетали, отбрасывая темноту, которая, словно крылья гигантской птицы, трепетала над огнем... Освещенные пламенем стволы деревьев напоминали в ночи гранитные колонны сказочного храма, под сенью которого нашли приют утомленные богатыри, тоже появившиеся здесь из какой-то былины.

...Усталые бойцы сразу заснули. Данчиков плотнее натянул дождевик, прислонился к дереву спиной и кратко записал в полевой блокнот основные события прошедшего дня. Потом развернул карту, чтобы измерить маршрут.

Конец пути был не близок и не ясен, но шли бойцы, по мнению командира, хорошо: за трое суток взвод переместился к северу километров на восемьдесят. По расчетам они должны были через сутки выйти в зону лесостепи. «Завтра, — раздумывал Данчиков, — можно послать дозор в сторону узловой станции Хутор Михайловский. К ней выйдем под вечер, в сумерки». Лейтенант звучно зевнул, потянулся. Затем аккуратно вложил карту в планшет. Хотелось помечтать, закрыв глаза, но приятно было посидеть просто так, без докучливых раздумий о будущем, и глядеть на огонь, сурово ласкающий щеки.

Так лейтенант просидел больше двух часов, пока совсем не отяжелели веки. Потом он стал отыскивать глазами Пахтеева и вдруг насторожился, напуганный необычным звуком: застонал Сапронов. Стон его больше походил на утробный крик человека, зубы которого сжаты в предсмертной судороге.

— Юрий, что с тобой? — резко дернул он бойца за плечо, пытаясь перевернуть лицом к костру. Но тело Сапронова неожиданно спружинило. Боец бережно отстранил руку командира.

— Привиделось что-то, товарищ лейтенант, — бодро отозвался он, словно вовсе не шал в ожидании этого вопроса.

— Повернись-ка на другой бок, — посоветовал Данчиков. Боец, не подняв головы, опустился на живот. Через минуту до командира дошел его приглушенный голос: