Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть - Альва Ноэ

начала» стремились репрезентировать себя перед самими собой как существ, занимающихся сексом. Мы осуществляем это, активируя то, что мы делаем, когда занимаемся сексом. И эта активация – эти модели, сценарии, партитуры – замыкаются на феномены, простыми репрезентациями которых кажутся, и меняют их. А процессом этим движет в конечном счете потребность вырваться на свободу, желание экстаза.

Что меня восхищает в подходе Батлер, так это его динамизм и признание «дискурсивности» всего этого набора, которая для меня связана с его эстетическим характером. Пол для нас – проблема; это, если хотите, вопрос, а не ответ, не то, что мы можем когда-либо принять как должное. Пол – это спор. То, что нам, философам, а может быть, и всем нам, кажется, будто мы можем принять пол как должное (как «преддискурсивное предшествование»), проистекает из еще одной «негласной подмены» пола, как мы определяем его посредством модели гендера, то есть как чего-то просто биологического, на проблематичную реальность, которой он является для нас изначально.

Гендер противостоит экзистенциальной реальности пола. Гендер – это способ, которым дается пол, или то, из-за чего пол никогда не дается просто так. По этой причине гендерные концепции (например, «мужчина» и «женщина») не поддаются определению. Не потому, что они амбивалентны, и не потому, что, как утверждается, их значение систематически меняется от контекста к контексту, а, скорее, потому, что гендерные концепции всегда носят временный характер[160]. Гендер и гендерные понятия всегда пребывают в процессе становления. В этом они похожи на искусство и философию, а также, как я уже говорил, на визуальный опыт, танцы и разговоры[161].

«Мечта об этически нейтральном воплощении»

Встроен ли сексизм в саму идею бытия женщиной[162]? Так считают некоторые мыслители: вы женщина, если у вас определенная анатомия, из-за которой вы склонны играть определенную роль в половом размножении, и если на этом основании вы подчинены или считаетесь заслуживающей социального подчинения. Женственность и патриархат взаимосвязаны[163].

Этот взгляд может показаться крайностью. Он не только грозит исключить из сферы своего действия многих женщин – например, тех, кто не может или не хочет заводить детей, или тех, у кого нет или предположительно нет «женской анатомии», – но и определяет «женщину» таким образом, что любая борьба за истинное гендерное равенство тут же превращается в борьбу за избавление от женщин[164]!

Но на самом деле многие мыслители, придерживающиеся такого подхода, не столько объясняют, обосновывают, раскрывают сущность женственности, сколько указывают на то, что ее нет, что вопрос, что значит быть женщиной, проблематичен, имеет политическую природу и в некотором смысле является предметом спора[165].

Я согласен с этим взглядом. Гендер есть эстетическое. Мы уже не можем окончательно и раз и навсегда путем анализа вывести, что такое мужчина и что – женщина, как не можем дать универсальное определение красоты или значимости произведения искусства. Это не значит, что неверно, будто концепция женщины связана, скажем, с сексизмом и патриархатом. Такая связь может быть верна, и о ней стоит говорить. Выносить ее на всеобщее обозрение может быть полезно в политическом, эмоциональном или каком угодно другом плане. Но разговор не будет, не может на ней заканчиваться. Это только начало. И частично то, чего мы добиваемся, продолжая разговор – такова отличительная черта эстетики, – это реорганизация того, что понятие «женщина» означает, может или должно означать.

Исходя из этого, давайте зададимся вопросом: можем ли мы отказаться от использования гендера как способа видеть людей, переживать и классифицировать их и самих себя? Можем ли мы (должны ли мы?) освободиться от гендера[166]?

Рассмотрим открытие или изобретение тех обстоятельств, что женщиной можно быть и с пенисом, или что, поскольку кто-то действительно является женщиной, ей необходимо покончить с пенисом, или что она может быть гетеросексуальной и любить мужчину, у которого есть вагина. В рамках данной книги это эстетические достижения первого порядка, то есть это более или менее радикальная реорганизация того, что и как мы знаем об окружающем нас мире. Таким же образом мы можем видеть, что так называемые гендерно неконформные люди являются (помимо всего прочего, чем они могут быть) революционерами, чьи действия, изобретения и самореализация освобождают не только их самих, но и всех, кто может оказаться озадаченным, ошеломленным, дезориентированным, очарованным, любопытствующим и восхищенным этим новым способом активирования себя в нашем общем мире. Революция, которую они совершают, в моем понимании является эстетической (даже если она революционна и в других отношениях).

Я надеюсь, что читатель уже понял, что, говоря здесь об эстетических достижениях, я не умаляю и не принижаю истории, жизненный путь, травмы или самосознание трансгендерных людей. Эстетика, которую я развиваю в этой книге, экзистенциальна. Также я ни в коем случае не пытаюсь убрать весь этот вопрос с арены справедливости и прав человека.

Но можно сказать и кое-что еще: люди отвергают, переосмысливают, переделывают, переформировывают и реконфигурируют гендер новыми способами – такой вариант есть, в этом есть необходимость – именно потому, что гендер и пол важны. И они важны, потому что мы сами, по сути, являемся элементами гендера, существами, сотканными из множества способов, которыми мы познаем себя в наших встречах с другими и представлениях о том, какими мы должны быть. Вот чего мы сделать не можем: никто не может на основании, допустим, морали, политики или теории просто перестать брать во внимание и наделять значением факты, например, простой анатомии (гениталии, волосы, кожа, форма, размер и т. д.). И это верно, даже когда может показаться, что мы обязаны это сделать, даже если мы убеждены, что морально неприемлемо позволять фактам просто о теле человека управлять тем, как мы его видим или переживаем опыт бытия собой. Почему? Потому что – и здесь мы снова возвращаемся к теме Дж. Рида Миллера – мы, как я уже сказал, динамически воплощены в теле[167]. Наши тела – это не просто сосуды, вмещающие наши личности, наши агентности или свободные от тел души. Воплощение в теле – это сам способ нашей совместной деятельности с миром, нахождения в нем и переживания его. И это проживаемое тело создается и переделывается посредством нашего участия в отношениях с другими людьми; посредством способов, которыми мы переживаем себя с ними и под их взглядом; мы сотканы и собраны воедино, согласно метафоре Фанона, «из тысячи деталей, анекдотов и историй». Мы переплетены, мы процессы становления, мы продукты сопротивления условиям, в которых находимся.

Представить себя не