Эхо теней и другие мистические истории - Герр Фарамант

сыну.

Он гладил её волосы, прижал её голову к собственному подставленному плечу.

Снова гладил её, трясущуюся. Щека касалась щеки: щетина по уже суховатой коже. Случайно соприкоснулись губами, одними краями только — и тут же друг от друга отпрянули. Оба сцепили зубы и старались не искать взглядов.

… А халат-то с неё совсем спал, валялся смятыми тканями под ней и вокруг, как отброшенный плед.

Вся открыта. Мешки-груди, впалый живот. Следы порезов на бёдрах. Жмурилась, с силой стиснула веки.

… Мысли Николая совсем смешались.

«Но разве она не женщина? Прежде всего, она женщина. Сильная, волевая. Не девчонка какая-то. Настоящая!»

«Разве, она не имеет права на счастье? Не я ли у неё него отнял?..»

«Она разбита. Она не вытянет. Три месяца он здесь, а потом… Что дальше?..»

Сначала он потянулся к ней. Потом они снова коснулись губами. Потом её рот отомкнулся.

«Со своей матерью! Что я делаю? — и лишь крепче прижался к ней. — Нет. С Еленой. С такой сильной, прекрасной Еленой».

… От неё пахло сигаретами и клубникой, чуть-чуть жасмина, солёный пот и полные губы. Полные, жадные, так тосковавшие по вниманию, нежности губы.

«…Потом был пир во время чумы, а у нас была любовь во время холеры

Будь, что будет, кучка судеб

Тех, кто ведомы не тем же, чем Скрудж, и ведь это не то, что везде…».

Елена смотрела на сына взглядом, полным страха, удивления, смятения — и влюблённости. Лежала под ним, шумно дышала, разинув рот, широко распахнув глаза. Не шевелилась, только грудная клетка часто-часто вздымалась.

Николай навис над ней на дрожащих руках, сам так же громко дышал, не решаясь приникнуть. Через шорты чувствовал собой её там, между раздвинутых ног.

Он правда способен так далеко зайти?.. Мать… Нет… Елена только и была способна, чтобы жадно хватать воздух, только смотреть на него. И в том взгляде то страх, то надежда — и боль. Столько боли, потерянности.

— Сделай это, — одними губами, глядя прямо в его глаза.

… Его одежда — такое, лишь временная заминка.

***

Остаток дня мать и сын сторонились друг друга. Елена — курила, смотрела дальше «95-й квартал». Николай — не находил себе места, ошеломлённый, оглушённый случившимся, как-то уже переставший заботиться о проверках реальности происходящего.

На улице лаяли бродячие псы. Рычали и скалились, словно окружили кого-то.

Та новость про «Чайку»… Прочем, опять пропал Интернет, а по телевизору — только помехи, ток-шоу и криминальные сериалы.

***

Ночью Елена снова пришла к нему.

В их спальной, да как и во всём доме — включённый свет.

Николай различал блики от свежей воды на её теле, бледность кожи. Бурю чувств в прямом, ясном взгляде тёмных и карих глаз.

Теперь от неё пахло вишней и тёплым молоком, и она была с ним, как… Как женщина, дождавшаяся любимого. Хозяйка сердца, королева постели, владелица самых запретных снов.

***

Николай зевнул, потянулся, с силой разлепил всё ещё тяжёлые веки.

За окном уже утро нового дня. Двери спальной открыты, и лучи солнца разбивались о полумрак коридора. Со стороны кухни слышалась какая-то эстрадная музыка. Может, запись с какого-то старого концерта, или что-то подобное.

И ещё что-то.

Коля принюхался. Нет. Этот запах он точно знал. Даже не запах, противная вонь от досыхающего на линолеуме бухла.

В его случае — самый отрезвляющий запах.

***

В ногах Елены валялся окровавленный кухонный нож. Ну, рядом с мешаниной из вывалившихся кишок, блестевших от всё ещё стынущей крови. Рядом с недопитой бутылкой «Хлібного дару» и бесцветной, въедающейся в пол зловонной противной лужицы.

Голова женщины откинута на спинку кресла, рот — стиснут, туго пережат завязанным у затылка халатным поясом. Ноги раздвинуты, руки — безвольно обмякли меж них, локтями слабо прикрывали зияющую багровой чернотой улыбку разверзшейся плоти на вспоротом животе. Глаза её широко распахнуты, а в потолок вперился агонизирующий, стеклянный застывший взгляд.

« … Моя милая мама, — кричал ящик, транслируя выступление Стаса Михайлова, —

Свет твоих глаз всюду рядом со мной,

Бреду по жизни, бродяга,

Ты от беды меня, любимая, укрой … ».

И только медаль отца всё так же стояла в рамочке. И прицел на ней знаком отличия, казалось, вперил в парня свой железный, холодный крест.

Лиза

Ты спишь, а я всё же пишу.

В моём городе есть маяк, а рядом с ним — небольшая пристройка.

В этой пристройке мой дом. Так было так много времени, так много часов подряд.

Но сегодня в моём доме ночует Солнце. Усталое и измученное, но яркое, прекрасное солнце.

Где ты сияла, как ты жила, пока мы с тобою не встретились? У меня очень много к тебе вопросов, и я постараюсь не торопить.

Знаешь, Кристина?

Единственное, о чём я жалею — я не художница.

Мне бы только найти нам краски, и я бы выписывала узоры. Моей кистью стала б моя ладонь — и я бы писала, писала на всей тебе.

Измазала бы лиловым нам лица, разводами зелёного, синего украшала нам животы! Чтоб липко, чтоб ярко, пьяняще и терпко!..

Мы, одурманенные, яркие, раз-но-цвет-ны-е!

Между лопаток — линии алого, как плащ, как крылья, и пояс лазурных фиалок, обрамляющий талию колючим серым плющом!

Кристина, Кристина, Кристина!

Печатаю и шепчу, опять и опять пробую на язык твоё имя.

Ах, ах, ах!

Ты спишь, а я всё… Я всё не верю. Касаюсь вот этих клавиш, а на подушечках всё ещё память о твоей чуть-чуть грубой коже. Печатать сложно. Опять, опять, я снова вижу тебя!..

Но я очень хочу. Ты ведь знаешь, я не художница. Но ты чудо! Ты заслуживаешь самый цветастый, самый яркий, живой портрет!

Ах, как же сложно! Как же теряются мысли…

Я должна (милая, милая, моя милая!), я должна запечатлеть это! Пускай и останется только сумбурный, путанный слепок чувств. Пускай это всего лишь чёрные буквы на пожелтевшем от времени, пыли листе — но сколько в них силы! Сколько кра-соч-нос-ти!

Ты знаешь, что пахнешь лавандой? Я вот теперь это знаю! И хочу вылить на эту страницу целую баночку этого запаха, чтоб он растёкся по ней невидимыми чернилами, чтоб, даже не вчитываясь, можно было понять: это всё о тебе!

Моя лаванда, моя чёрная лилия, мой мягкий, сорванный ветром и пойманный в лодочку на ладонях опадающий лепесток.

Изгибы твоих мягких линий, твоя упругость,