Хент - Раффи

— Мама, отчего ты плачешь? — спросил мальчик, глядя на мать. — Перестань плакать, я теперь чувствую себя хорошо.

Ничто так не утешает мать, как одно ласковое слово ребенка, одна его нежная ласка. Молодая женщина забыла свое огорчение и вытерла слезы.

Теперь Зуло думала о Саре и Степанике: что будет с ними, если внезапно в сарай ворвутся турки. Но несносные гости продолжали свою попойку, и приходилось ждать, когда они уснут, чтобы пойти к Степанику и Саре.

Кроме того, Зуло хотелось узнать, чем же кончилось дело у соседей. Наконец она не вытерпела и вышла в маленькую комнату, которая служила кладовой. В стене этой комнаты было небольшое отверстие, выходящее прямо в дом соседа. Почти во всех деревенских домах есть такие отверстия для сообщения между соседями в случае какого-либо несчастия: в домах более близких людей такие отверстия делаются шире, чтобы можно было передавать небольшие предметы, например зажженную свечу, если не бывает спичек.

Зуло стояла у отверстия, через которое видна была часть соседнего дома, и слушала, о чем там говорилось.

— Всех вас вырежем, если не укажете, куда они девались. Нам сказали, что они здесь… вы их скрывали… Говорите скорей, не то уведем ваших жен…

Сосед Зако, упав к ногам турок, умолял о пощаде:

— Бог, небо, земля свидетели, что их здесь нет. Не убивайте меня… Вот мой дом… делайте с ним, что хотите.

Эта картина напоминала события в Содоме, тот момент, когда толпа негодяев обступила дом Лота, требуя выдачи гостей. Добрый патриарх умолял их оставить гостей в покое, предлагая взамен своих дочерей… Иегова Израиля был жесток и мстителен — он наказал злодейства людей, предав огню этот безнравственный город. Но армянский бог видел злодеяния худшие, чем в Содоме — и оставлял злодеев безнаказанными.

Зуло, дрожа всем телом, продолжала слушать. Вдруг послышались глухие удары, и она увидела, как сосед Зако повалился на землю. Огонь погас. Теперь Зуло не могла видеть, что там творится, и только слышала голоса: «Ох… спасите… пустите… не убивайте… умираю… куда тащите?..»

Эти мольбы женщин и девушек шли из дома Зако.

— Замолчи, негодная!.. — слышалось в ответ.

XXXII

Вернувшись, Зуло увидела, что гости продолжают попойку. Священник пел, дьячок вторил ему, а эфенди тихо мурлыкал себе под нос. Всем было очень весело.

Какое им было дело до того, что творилось в соседнем доме! Однако Зуло решила рассказать им об этом, надеясь, что они пойдут соседям на помощь. Она подошла к отцу Маруку и шепотом рассказала ему обо всем том, что видела, промолчав только о том, что Степаник и Сара скрываются у них. Какое-то непонятное чувство запрещало ей говорить об этом. Гости заметили, как изменилось лицо священника от сообщения невестки, и с нетерпением спросили:

— Что случилось?

— Звери, звери!.. — закричал отец Марук, воздев руки к небу. — Пусть падет на вас проклятие двенадцати апостолов и трехсот шестидесяти шести патриархов. Проклятое отродье!

— Что же случилось? — повторил эфенди.

Отец Марук передал эфенди все, что услышал от Зуло, и попросил, чтобы он помог несчастным.

Есть люди, которые вместо того, чтобы помочь человеку в беде, начинают разбирать причины несчастий и легко успокаивают свою совесть, если найдут возможность обвинить хоть в чем-нибудь самих пострадавших. Эфенди не только не считал злодеянием совершившийся факт, но даже его оправдывал; по его мнению, это было следствием проступков самих пострадавших.

— Скажите мне, святой отец, — сказал он, — какой сумасшедший решился бы на то, что сделал Хачо — принять к себе подозрительных людей, которые совращали крестьян?

— Глупость, большая глупость, — ответил батюшка. — Но чем виноваты несчастные крестьяне, что должны страдать из-за нескольких сумасбродов? Наш сосед Зако — жалкий человек, он боится и собственной тени. За что его мучают? За что творят насилие над его семьей? Это же жестоко.

— «Сырое дерево горит вместе с сухим»… Таков закон жизни, святой отец, кто отделяет сырые дрова от сухих? — ответил эфенди, сам удивляясь своему глубокомыслию. — Когда бог посылает людям наказание за грехи, то и невинный младенец ложится в могилу вместе с грешным старцем. Добро и зло тогда неотделимы… Так же мстит и правительство, если нужно наказать общество. Достанется еще крестьянам, говорю вам, ох, достанется всем…

Отец Марук не нашел что ответить, так как доводы эфенди показались ему крайне убедительными… «Не то ли мы видим во время чумы или холеры, когда люди наказываются за свои грехи? Разве отличают тогда невинных от грешных? — Сухое и сырое горя! вместе…» — подумал отец Марук. Он забыл даже о соседе Зако — последние слова эфенди гораздо больше заинтересовали его, и он сказал:

— Если всех крестьян так разорят, как сегодня старика Хачо, то ведь я потеряю те деньги, что мне следует от них получить.

— На этот счет будьте спокойны, святой отец, — ответил Томас-эфенди, — завтра же все будет сделано. Но вы мне вот что скажите: разве не грешен Хачо? Разве он невинно страдает?

События в доме Хачо взволновали всю деревню, и хотя никто не знал, в чем дело, однако все обвиняли самого Хачо. «Какое дело армянину до оружия! Если дать в руки ребенка свечу, то он прежде всего обожжет себе палец»… — говорили крестьяне. Взгляды священника не особенно отличались от подобных.

— Я знаю одно, сын мой, — ответил он на вопрос эфенди, — когда израильтяне пришли вооруженными взять господа нашего Иисуса Христа, то апостол Петр ударом сабли отсек ухо слуге Макосу; увидел это, Христос остановил Петра, приказав вложить саблю в ножны, и сказал: «Кто возьмет меч, от меча и погибнет?» Если мы не желаем грешить против учения Христа, то должны помнить эту притчу.

— Истинно говоришь, святой отец. Ты хорошо понял учение Христа. А читал ли ты книжки этих сумасбродов?

— Читал. Одна из них попалась в руки дьяка Симона, и мы вдвоем читали, но ничего не могли понять. Чудаки вы, говорю, если писать, так писать что-нибудь хорошее, что было бы полезно для души и для тела, чтобы после чтения человек мог бы покаяться. Какая польза от подобной галиматьи? Не правду ли я говорю, отец дьячок? Ведь и ты читал.

— Мне не понравилась она, — ответил дьячок, пользуясь случаем показать свои знания. — Если б это было написано из жизни святых, то дело другое: народ читал бы и понимал, а в той книжке какая-то дьявольщина. Но я очень рад, что этот Вардан наказан. Слишком уж он был заносчив. Как-то он пришел ко мне в школу и говорит: «Разве ваше дело воспитывать детей? Вы их только портите. Идите лучше пасите ослов». Можно ли так говорить? Точно сам ученее меня!

— «Осел лягается больнее лошади», — заметил эфенди, — этот Вардан не раз оскорблял и меня.

Так беседовали священник, дьячок-учитель и государственный чиновник. Они говорили о печальных событиях дня, но никто из них не думал о том, что происходило в это время в доме соседа Зако, никто не вспомнил о том, в каком положении в эту ночь находилась семья Хачо. Этот добрый человек, которому были обязаны все крестьяне деревни, теперь сделался предметом общего негодования, ибо поступок старшины, по мнению крестьян, был достоин осуждения. Всех охватил ужас, и все ждали приближения чего-то страшного. Один только Томас-эфенди, виновник всех этих злодейств, был доволен, видя, что семена, посеянные им, начинают давать желанные плоды…

— Повторяю, — сказал он тоном сведущего человека — крестьянам еще достанется. Времена нынче плохие. Везде готовятся к войне; а в такие неспокойные дни правительство строго наказывает всякое бесчинство.

Услышав слово «война», священник пришел в ужас, но не потому, что война предвещала много страданий народу, а потому, что он опять вспомнил о своих деньгах.

— Если начнется война, — сказал он, — то с крестьян потребуют столько налогов, что мне трудно будет получить с них что-нибудь.

— Будьте покойны, святой отец, — снова успокоил его эфенди. — Я не допущу, чтобы ваши деньги остались несобранными до начала войны.

В эту минуту дьячок подошел к священнику и шепнул ему о своих должниках и опять услышал совет подождать. У кого что болит, тот о том и говорит. В данную минуту попа и дьячка интересовал вопрос об их деньгах.

— «Осел сам по себе ничто, но волос его чистит бархат»[39], — сказал эфенди. — Вы, конечно, знаете эту пословицу. Таков и наш мужик. Он сам одет в рубище, ходит босиком, но бархат, который носит ага, добыт потом мужика. И сам он часто не имеет куска хлеба, хотя стол аги всегда украшен всевозможными яствами. А вы, святой отец, как видно, не умеете извлекать из мужиков пользу, не то они не задолжали бы вам столько и вы не оставили бы нас сегодня без десерта.

Последние слова эфенди кольнули попа, и он с горечью ответил: