Прошлой ночью в XV веке - Дидье Ковеларт

— Хорошо было?

— Да никак.

— И мне тоже никак. Значит, квиты?

Коринна произнесла это тоном маленькой девочки — такого я от нее никогда не слышал. И ответил:

— Квиты. Я люблю только тебя.

Вошел Жюльен и спросил, что я предпочитаю: сыграть с ним в Vice City или досмотреть эту дрянь?

— Лично я иду спать, мальчики, — решила Коринна и легко вскочила с дивана. — Это моя последняя свободная ночка, надо ее использовать.

Она многозначительно взглянула на меня, и мой ответный взгляд выражал такое же влечение. Поиграю полчасика с ее сыном, а потом забуду в ее объятиях о моей измене с незнакомкой — пусть и не состоявшейся.

Она уже шла наверх по лестнице, когда я спросил, далеко ли находится место ее ночных дежурств. Коринна ответила, не оглядываясь:

— Вот ты мне и скажи: это в замке Гренан.

20

Неделю назад он упал в парке и ударился головой о дерево. Хирург счел необходимым прооперировать его, чтобы удалить гематому, но общая анестезия спровоцировала у него перемежающееся помутнение сознания. По словам Коринны, это не был типичный «альцгеймер», однако болезнь послужила ему предлогом, чтобы забыть свою жену. Когда Ядна приходила в сторожку навестить его, он называл ее «госпожа мэрша» и спустя несколько минут отсылал в замок.

Зато меня он узнал сразу. Я воспользовался контрольной поездкой на расположенную поблизости лесопилку, чтобы привезти ему свежие круассаны к завтраку, как раз в то время, когда у Коринны заканчивалось ночное дежурство.

— Ваша подруга очаровательна, а уколы делает просто божественно. Конечно, не будь ее здесь, вы никогда не откликнулись бы на мое приглашение. Это ведь я попросил доктора… как его там…

— Совенарга.

— …прислать мне самую хорошенькую медсестру в кантоне, и оказалось, что это именно она; нормальные люди называют это совпадением. А вы по-прежнему нормальны, Гийом?

— Меня зовут Жан-Люк.

— Моя жена тоже была создана для семейного счастья, но мы с ней разошлись на жизненном пути. Никогда не женитесь, друг мой, если вас страшит одиночество.

И он с довольным вздохом вытянулся на своем узком ложе — специальной медицинской кровати, которая стояла в центре лаборатории, занимавшей весь нижний этаж старинной лачуги; справа от постели находился муравейник под стеклянным колпаком, слева — большая клетка, где метались крысы. Вдоль плинтуса периодически пробегала крошечная мышка, она глядела на них сквозь решетку, словно пришла в тюрьму на свидание, и исчезала, юркнув обратно под мебель. В общем, здешняя гигиена оставляла желать лучшего, но Коринна видала и не такое, а сам Виктор Пикар, даже с забинтованной головой, держался героем.

— Ну, пока, милый, — сказала она, чмокнув меня в уголок рта. — Шарлотта придет через четверть часа.

Ночные бдения не слишком утомляли ее. Единственный тяжкий момент, как она говорила, наступал в момент пробуждения больного. Старый ученый принимал ее то за свою мать, то за медсестру концлагеря Маутхаузен, и шепотом умолял раздобыть ему гражданскую одежду, чтобы пуститься в бега. Или же он садился на кровати, спускал ноги на пол, протирал глаза, смотрел на нее и простодушно спрашивал:

— Так! Скажите мне, кто я?

Коринна нашла в Интернете биографию старика и рассказывала ему о его детстве, о том, как он воевал, а потом учился в Принстонском университете, о его всемирно известных работах по поведению муравьев, о его спорных публикациях, посвященных квантовой физике в приложении к парапсихологии. Она сильно подозревала, что он симулирует провалы в памяти, желая посмотреть, чем она будет их заполнять, но так же, как и я, искренне привязалась к этому несносному старому чудаку.

— Ну-с, рыцарь, может, поговорим про Изабо, пока мы остались одни?

И он подмигнул мне своим белесым старческим глазом. Его неряшливо подстриженная борода, кустившаяся над воротом красной шелковой пижамы, подчеркивала средневековый облик, который он словно специально культивировал для меня.

— Мне нечего сказать вам, профессор. Она больше не входит со мной в контакт.

— Не говорите ерунды! Вы живете жизнью Гийома — той, которую вы себе придумали, — параллельно с вашим современным существованием. Остается узнать, вы ли создаете Гийома силой своего воображения, или он вас.

Я ждал, когда он разовьет свою мысль. Он задумчиво поскреб болячку на плече, приподнял корочку, опустил ее на место.

— Моя жена была так же красива, как ваша, плюс еще этот экзотический облик. Я приехал в Шатору в 1954 году для участия в конференции, проходившей на американской базе НАТО. Читал им сравнительный курс о целевых исследованиях, ведущихся медиумами под эгидой соперничающих организаций — КГБ и ЦРУ.

Он дотянулся до пульта, лежавшего на металлическом ящике-картотеке, который служил ему прикроватной тумбочкой, и нажал на кнопку. В углу комнаты включилась маленькая фиолетовая игрушка — нечто вроде блюдца на колесиках, которое разъезжало во все стороны внутри кирпично-красного загончика по расчерченному листу бумаги; все его перемещения фиксировались на ней с помощью фломастера, закрепленного под шасси.

— После выступления я обедал со штабными военными в только что открывшемся маврикийском ресторане, и нас обслуживала Ядна. Я втюрился в нее с первого взгляда.

Одолжил у кого-то джип, чтобы срочно завоевать ее сердце: с пяти часов вечера она работала прислугой у вдовы бывшего мэра. Вот так я и попал в этот замок. После войны он был в жутком состоянии — настоящая развалина. Старуха-мэрша ютилась в тех двух комнатках, которые немцы оставили ей двенадцать лет назад, реквизировав все остальное. Когда ее отправили в дом престарелых, я купил замок и женился на служанке. Все это я вам говорю, чтобы вы поняли: порядок вещей всегда можно изменить. И не только в будущем. Ваш средневековый роман с Изабо заслуживает иного финала, разве вы так не считаете? А ну-ка, идемте, я вам кое-что покажу.

И он откинул одеяло. Я помог ему встать и придвинул «ходунок».

— Я не очень-то приятно пахну, — предупредил он, — но в соседстве с крысами это не так заметно.

Я довел его до компьютера, и он велел мне сесть перед экраном.

— Кликните на файл № 413. В нем результат одного опыта: компьютер зарегистрировал в мое отсутствие передвижения этого робота.

И он указал большим пальцем себе за спину, на маленькую игрушку, разъезжавшую по загончику.

— Как видите, он меняет направление, поворачивая то влево, то вправо, притом, в нормальном соотношении — примерно пятьдесят на пятьдесят. А теперь, прежде чем открыть файл, попробуйте сконцентрироваться и мысленно приказать ему как можно чаще поворачивать направо.

Я смотрел на старика с жалостью: он явно сбрендил. Как это грустно — видеть угасание такого острого разума. Надо попытаться вернуть его к прежней теме, только как можно тактичнее:

— Извините, но мы говорили про Изабо…

— Вот этим мы как раз и занимаемся. Опыт продлится минут пять, не больше. Соберитесь, представьте себе перемещения объекта и заставьте его повернуть вправо.

— Вы, кажется, говорили, что измерения уже проводились, и это не прямая запись.

— Верно, она сделана полгода назад. Но файл не тронут.

— Как, не тронут?

— Его никто еще не открывал. Ну, давайте! Если достигнете соотношения шестьдесят на сорок, я удвою гонорар Коринны. Идет?

Решив не раздражать его отказом, я открыл файл, представил себя за рулем фиолетового «Болида» и мысленно повернул направо. Тяжело опираясь на мое плечо, старик следил вместе со мной за ходом игрушки; одновременно на экране возникали результаты анализа ее передвижений.

— Ну вот, — констатировал он с довольной улыбкой, когда опыт был окончен и записан. — Двенадцать правых поворотов, один за другим. Для первого раза совсем недурно. Такой результат может быть и чистой случайностью, но на это есть, грубо говоря, один шанс из десяти тысяч.

Обернувшись, я изумленно взглянул на старика.

— Как же вы его объясняете?

— Видимо, вы действительно убеждены, что медсестрам мало платят, а вы любите Коринну.

— И… и часто это срабатывает?

— Мой ученик Рене Пеох провел тысячи подобных экспериментов. Есть люди, более способные, чем вы, и мотивации у всех разные, у кого слабей, у кого сильней, но нарушить закон вероятности удается всегда. При одном условии: передвижения робота в момент записи должны проходить без свидетелей. Если кто-то уже ознакомился с результатами, вам никогда не удастся их изменить. То же справедливо в отношении количества и природы поворотов, которых вы добились: отныне эти данные окончательны, и никто больше не сможет модифицировать этот отрезок прошлого. В том-то и заключается парадокс Эйнштейна-Подольского-Розена[55]: именно разум создает мир.