Один счастливый остров - Ларс Сунд

— С тех пор и вожусь, — сказал Риггерт фон Хаартман редактору Гите Сааринен, стоя на лужайке перед домом. Работа над дверью заняла больше времени, чем он рассчитывал, и, когда автомобиль Гиты въехал на гравиевую дорожку перед домом, фон Хаартман ставил дверь на петли. Новая древесина светилась желто-белым, и, даже не будучи выдающимся плотником, он видел, что работа сделана умело и аккуратно.

Вечернее солнце на западе выглянуло в просвет между облаками, лучи яркого золотистого света отразились в блестящей поверхности моря, как на раскрашенной церковной гравюре девятнадцатого века.

— И ни конца не видно, ни края, — сказал Риггерт фон Хаартман. — Да и зачем мне, холостяку, такой большой дом?

— Надо же, я и не думала, что ты такой… мастеровитый, — улыбнулась Гита.

Он пожал плечами, но Гита заметила, что ее похвала, пусть и неуклюжая, была ему приятна.

— Да что ж я стою в грязном комбинезоне, пойду переоденусь, — извинился он.

— Ничего страшного, мне нравятся мужчины в рабочей одежде, — сказала Гита и тут же прикусила язык, с которого только что сорвалось слишком интимное признание.

Однако он не заметил этого — или заметил? Он улыбнулся:

— Могу открыть строительную фирму, если юриспруденция надоест… Кстати, ты есть не хочешь? Я, к сожалению, не Бог весть какой повар, но в холодильнике есть нарезка и овощи, а в морозилке готовая еда, если ты не возражаешь…

— Слушай, я принесла кусок свежайшего лосося и пару бутылок белого вина к нему, — сообщила Гита. — Позволь мне занять твою кухню — вдруг что получится?

Когда он вернулся со второго этажа, переодевшись в светлую рубашку с короткими рукавами и бежевые брюки, Гита крошила салат, на плите стояла кастрюля, а на разделочной доске дожидалось своей очереди бледно-розовое лососевое филе. Она заметила, что его короткие темные волосы влажны, а по щекам будто бы только что прошлась бритва. За ним тянулся слабый запах бальзама или лосьона после бритья.

— Запеченный лосось с розовым перцем и морской солью, свежая картошка, салат, — бодро перечислила Гита. — Годится? Будь добр, достань форму для запекания. И нет ли у тебя укропа, я не нашла в ящике с овощами.

Ловкими, привычными движениями она нарезала помидоры, смешала заправку для салата, поставила форму с лососем в духовку, разогретую до двухсот градусов. Потом повязала фартук, дважды обмотав тесемкой талию и заткнув за пояс кухонное полотенце. Он смотрел, как она работает, видел разрумянившееся лицо, отмечая, что это ее красит. Он сказал:

— Ой, ты прямо как повар в телепередаче. Может быть, научишь меня каким-нибудь секретам?

Они ели на застекленной веранде старого полицмейстерского дома. Лосось получился сочным, филе делилось на тонкие ломтики от прикосновения вилки. К рыбе Гита подала холодный соус на растительном масле и яичном желтке, приправленный горчицей и пряными травами. Фон Хаартман хвалил еду.

— С укропом вышло бы лучше, — снова засмеялась Гита.

«Мне нравится ее смех», — подумал он и поднял бокал. Она подняла свой.

Он открыл новую бутылку; она стала рассказывать о южной поездке — то немногое, что узнала.

Работа на радио научила ее начинать с главного, исключая лишнее, пересказывая важное. Он внимательно слушал, он был хорошим слушателем, он слушал ушами и глазами. Он не перебивал. Гита рассказала, что знала и о чем догадывалась, — серьезно и без утайки. Ей показалось, что вышло хорошо. Она старалась не выставлять свои журналистские заслуги более значимыми, чем они были на самом деле.

— Я до сих пор злюсь из-за пропажи компьютера. — Она покачала головой. — Все было в нем. Какая идиотка — могла бы сделать копию файлов и отправить тебе.

Двое — мужчина и женщина — сидели друг напротив друга на застекленной веранде отремонтированного дома на острове архипелага. Как только женщина умолкла, стало совсем тихо. По небу катились облака — серые, плотные, как папье-маше, они впитывали дневной свет. Ветер усиливался, березы во дворе беспокойно раскачивались.

Заблудший ночной мотылек летал неровными кругами по веранде, быстрый трепет коричневых, словно потрескавшихся крыльев размывал контуры. Опустившись на рейку между двумя окнами, мотылек превратился в неподвижный темный треугольник на выкрашенном белой краской дереве. Гита Сааринен молча наблюдала за насекомым в ожидании слов Риггерта фон Хаартмана.

— Итак, если подытожить то, что ты рассказала, — начал он. — Прости. Мы, юристы, любим подытоживать. Значит, ты говоришь, что на юге ходят слухи об исчезновении людей. Бездомных, безработных, алкоголиков и наркоманов, больных без средств на лечение, сирот… За последние полгода пропали сотни людей.

— Да, — сказала она. — Я уверена в этом. И некоторых убили.

Плетеное кресло скрипнуло от недовольного движения — он не любил, когда его перебивают. Она поняла это и прикусила губу. Повисла небольшая пауза; бедный мотылек предпринял новую попытку вылететь через закрытое окно.

— Мертвых выбрасывали за борт. Некоторых вынесло сюда, на Фагерё.

На этот раз Гита молча кивнула.

— Ты говорила, что встретилась с правозащитником, который обвиняет местные власти и частные предприятия в смерти этих людей. Они хотели «зачистить» местность от нежелательного элемента. Но у него не было неопровержимых доказательств. Никто не хотел его слушать.

— Ее, — поправила Гита. — Ее зовут Анна Миллер. Она рассказала мне, что входит в состав небольшой группы, которая пытается выяснить, что на самом деле скрывается за этими исчезновениями.

— Но когда ты пыталась снова позвонить ей, оказалось, что номер, который она тебе дала, неверен.

— Да, я услышала лишь сообщение о том, что «данный номер не существует…» — Она тяжко вздохнула. — Ты во все это не веришь, так?

Осмелившись посмотреть в глаза Риггерту фон Хаартману, Гита и в самом деле увидела сомнение, но вдобавок к нему что-то другое — что-то, чего она не смогла бы выразить словами: желание хотя бы проверить услышанное, прежде чем полностью отвергнуть.

— Я, как уже сказано, юрист, а юристы предпочитают придерживаться фактов, — сказал он.

— Если допустить, что то, о чем ты говоришь, произошло на самом деле, что люди исчезают…

У них на юге ведь есть власти, есть регистрация населения. Если бы люди пропадали, кто-нибудь заявил бы об этом в полицию. Начались бы расследования. Вскоре этим заинтересовались бы журналисты.

— Но если предположить, что ни у кого из этих людей не было семьи, которая могла бы заявить в полицию? Или родным нет дела? И у нас случается, что люди умирают и лежат у себя дома по нескольку месяцев и никто о них не вспоминает.

— Ну да, такое бывает. Но несколько сотен пропавших… Трудно поверить, что такое произошло и никто не заметил.

— Но можно, — парировала Гита.

За окном двигались воздушные массы, шумная песня ветра и берез во дворе проникала на веранду сквозь закрытые окна, вновь подчеркивая повисшее молчание. Риггерт фон Хаартман встал, принес масляную лампу, чиркнул спичкой; крошечное пламя фитиля сначала беспокойно дрожало, но, поймав струю воздуха, вытянулось, пожелтело и стало ровным.

Она вертела в руках бокал; стекло поймало желтый отблеск масляной лампы, высветивший отпечаток губ, — это отчего-то показалось ей неприятным.

— Если есть простой способ избавиться от ненужных людей, которые не годятся ни для работы на производстве, ни в качестве потребителей, — сказала Гита, размышляя вслух, — от тех, кто является грузом для общества… то это обойдется дешевле, чем выплачивать социальные пособия и пенсии. Многие состоятельные люди наверняка одобрили бы такое решение.

Он долго не сводил с нее взгляда.

— Ты серьезно?

— Не знаю, — вздохнула она. — Правда не знаю… Но ведь раньше иногда социальные проблемы решались таким способом… Ни для кого не секрет, что владельцы магазинов в больших городах третьего мира нанимают бригады убийц, чтобы избавиться от беспризорников, которые клянчат деньги у входов в их магазины. В Центральной Америке регулярно убивают рабочих банановых плантаций, которые протестуют против предприятий-владельцев. Десятки тысяч индийских крестьян совершили самоубийство, потому что им не по карману генно-модифицированная рассада, без которой они не могут прокормить свои семьи. И никто не бьет в набат. А когда американцам понадобился остров Диего-Гарсия под авиабазу в Индийском океане, что они тогда сделали? Депортировали все население, а потом двадцать лет врали об этом… Кстати, эти люди — те, чьи трупы оказались на Фагерё: может быть, их не собирались убивать? Может быть, их решили депортировать, как население Диего-Гарсии? Но план сорвался. Может быть, судно пошло ко дну. Они утонули. А говорить об этом было запрещено — ведь это бросило бы тень на власти страны. Пришлось отрицать. Возможно, все было именно так.