Темный янтарь - Юрий Павлович Валин

стреляют. А как многие сотни раненых и врачей можно вывезти? Это вообще возможно? Что с миром стало? Что ж это за дерьмовое время – война, а?

Война спать ночами не хотела, не спал и мотоциклист Выру. Снова к Торговому каналу, снова в штаб и обратно, в 3-й стрелковый батальон. Не спала и Лиепая. Грузились на суда раненые, оставшиеся беженцы и самое ценное имущество, сосредотачивались на позициях для атаки стрелки, морская пехота и немногочисленная бронетехника, катились упряжки батареи легкого артиллерийского полка, повозки и двуколки обозов, и мелькал между всем этим, внешне хаотичным и непрерывным движением, мотоцикл с белой «Л» на коляске.

Передохнуть удалось лишь перед рассветом. Горели перед почти опустевшим дивизионным КП малонужные документы, кочегарил закопченный писарь. Спецсвязисты сидели у машины, Линда – не четырехколесная, а первая – живая – принесла два полных котелка каши со штабной, уже свернувшейся, столовой. Крепкий чай согревался-вскипал на огне костра, сахара хватало. Вот кружек не хватало, с Серым из одной пили.

— Ложки прячем, не теряем, еще пригодятся, – старший лейтенант мельком глянул на часы. – Обстановку все помним? Если отстали – что при нашей подвижной жизни не исключено – не паникуем. При выходе транспорта из строя немедля пересаживаемся на соседние машины. Главное, не терять темп движения. Немцы будут реагировать на прорыв, опоздавших и замешкавшихся гарантированно отрежут. Слышишь, Ян? Если с твоим чудо-байком что-то случится, не вздумай за колеса жизнь класть.

— Понял. Мотоцикл проверил, не должен подвести. Там иногда свечи заливает, но то мелочь.

Помолчали. Янис краем глаза смотрел на командира и Линду. Как это получается – знакомы четыре дня, а будто на этой подножке грузовика всю жизнь рядом и жались-сидели. Так же не бывает? Или бывает, но в виде исключения? Типа внезапного короткого замыкания в совсем новых проводах? Вот поженятся они, это точно. Наверное, даже конца войны ждать не будут.

Глухо и сильно громыхнуло у канала, тут же снова, и еще несколько раз.

— Подрывают наши? – спросил Серый, дуя на чай.

Старший лейтенант кивнул:

— Не все плавающее удалось в море вывести, а еще склад топлива и прочее. Ну ничего, немцам только хлам достанется.

Донеслись еще взрывы, потом одновременно ударили советские береговые и полевые батареи. Гарнизон начал прорыв…

Разгоралось над каналом зарево – пылало вытекшее в канал топливо[5]. Уже умолкли орудия береговых батарей – с близкой 23-й донеслось несколько взрывов – там выводили из строя орудия. И лишь на востоке, на Гробиньско-Гризупском направлении, усиливалась канонада: щедро расстреливали «лишний» боекомплект наши гаубицы и полевые пушки, отвечали немцы. Разгорался бой – красноармейцы стрелкового полка, сводный морской батальон, поддерживаемые легонькими пулеметными Т-38 и несколькими бронеавтомобилями БА-10, атаковали противника вдоль шоссе и железной дороги.

Перед спецсвязистами стояла задача обеспечить координацию между гарнизонными колоннами. Янис, не посвященный в детали плана командования, естественно, не знал, как и что случится, но общую картину вполне осознавал – если столько гонять по городу и линии обороны, многое сообразишь, пусть ты и не совсем настоящий боец.

Опять пакет штабу ПВО, дело привычное. Наверное, приказ об окончательном сворачивании. Янис вырулил на дорогу. Мост через Торговый канал немцы обстреливали постоянно, но не то чтобы особо точно, проскочить вполне удавалось.

Но не в этот раз.

… свиста снаряда Янис не услышал, просто миновавший уж мост «цундапп» подняло в воздух, перевернуло…

…Очнулся Янис лежа щекой на булыжнике. Было больно – вот до изумления, до слепоты больно. Кто-то кричал:

— Эй, «Линда», ты живой?

Янис смутно увидел колеса брички, бегущие ноги, хотел что-то сказать, не смог, потерял сознание.

Вновь очнулся, когда отнесли в сторону. Боль стала чуть глуше, но невыносимее… бок, нога... Хотелось сказать, чтобы ногу не трогали, оставили лежать как лежит, но сказать не получалось. Снова в глазах потемнело…

Пришел в себя, когда бок бинтовали. Рубашка была поднята, Янис удивился, что столько крови на брюки натекло, может и там что… Бинтовала Линда, что-то говорила – слышал, но не понимал. Вторая «Линда-2» тоже была здесь – стоял у борта Василек, что-то указывал водителю – обросший густой щетиной Стеценко мрачно кивал. Прибежал Серый, приволок дверцу огромного шкафа – не иначе выбил в соседнем доме, у наглых москвичей с этим очень просто.

Раненого подняли в кузов на дверце – Янис снова отключился, словно рубильник повернули.

Ехали, трясло, боль терзала. Хотелось остановить, кричать и кричать, но выдавить звук из горла так и не получалось. Мучаясь, Янис думал о том, что человек похож на электрическое устройство: там нажал – звук отключился, там повернул – кровь хлещет, здесь щелкнул – нога не работает. А где же тумблер, чтоб боль отключалась?

Линда держала за руку, что-то говорила, Серый с другой стороны склонялся, дверь-носилки придерживал, указывал в сторону движения, тоже что-то говорил. Было понятно, что сущую ерунду они болтают, но почему-то хотелось смысл понять. А машину трясло, трясло, трясло…

Когда снимали из кузова, Янис осознал, куда приехали. Дюны, ветер с моря, колонна автобусов, санитарных и мобилизованных городских… это на северном направлении, на Вентспилс. Они же уже уйти должны, быстро, в обход, пока немцы прямой прорыв на Гробиню пытаются остановить. Чего ж они стоят?

Наверное, от напряжения начал в голову смысл слов пробиваться.

…— Некуда! Все забито! – кричал кто-то. – Даже сидячих мест нет!

— Я вам дам «мест нет»! – Серый, срываясь на мат, размахивал браунингом. – Нет у вас прав комсомольских бойцов бросать! Грузите!

Янису тоже хотелось кричать – пусть, пусть оставят, только бы не трясли. Но его уже затаскивали внутрь.

— И ты лезь, говорю! – продолжал орать Серега. – Не дури, Линдка, у нас приказ. Конкретный! Тебе! «Сопровождать», понятно? Что неясного?! Садись, живо!

— Не ори на меня, сопля! Мест нет. И вообще я остаюсь. Он… вы остаетесь, и я остаюсь.

Кругом матерились и ругались, Янис лежал на полу, вокруг торчали стойки-ножки сидений, свисали окровавленные бинты, нервно вздрагивала чья-то мозолистая нога в войлочном тапке.

Автобус дернул и Янис потерял сознание.

***

Целую вечность он смотрел на эти ножки сидений. Помнил что перевязывали, укол делали, или два. Быть без сознания было легче, впрочем, и боль, тягучая, постоянная, разделилась надвое, стала привычной. Когда приходило просветление, Янис пытался слушать разговоры раненых и санитара,