Любовница смерти - Борис Акунин

А ведь самоубийца выбрал для своего отчаянного поступка весьма приметное место – Рождественский бульвар, откуда рукой подать до Трубной площади. По всему, кто-то из поздних прохожих, или городовой, или ночной извозчик должны были заметить висящее на осине тело, к тому же освещенное стоящим неподалеку газовым фонарем, но нет – труп увидел лишь подметальщик, вышедший на бульвар сгребать листья уже в шестом часу утра.

Спи спокойно, мятежная душа. Мы доведем начатое тобою дело до конца. Наша газета дает обет поднять павший стяг и нести его дальше. Демон самоубийства будет изгнан с улиц нашего христолюбивого города. «Московские ведомости» продолжат журналистское расследование, начатое коллегами из «Курьера». Следите за нашими публикациями.

Редакция

«Московские ведомости» 19 сентября (2 октября) 1900 г.

1-ая страница

II. Из дневника Коломбины

Избрана!

"После того, как в ридикюле обнаружилась вторая карточка с одним-единственным словом Bald[9], написанным уже знакомыми буквами, сомнений не осталось: я избрана, избрана!

Мои вчерашние излияния по этому поводу были смехотворны – кудахтанье перепуганной курицы. Я не просто перечеркнула эти две странички, я вырвала их. Позднее вставлю что-нибудь более уместное.

Позднее! Когда ж позднее, если написано «bald»?

От этого короткого, звонкого слова у меня будто гуд в голове. Я хожу сама не своя, натыкаюсь на прохожих, и мне попеременно делается то жутко, то радостно. Главное же из переполняющих меня чувств – гордость.

Коломбина стала совсем другой. Она, быть может, уже никакая не Коломбина, а желанная и недостижимая для простого смертного Принцесса Греза.

Все прочие интересы и обстоятельства отодвинулись, утратили всякое значение. Теперь у меня новый ритуал, заставляющий трепетать мое сердце: вечером, вернувшись от Просперо, я достаю два белых квадратика, смотрю на них, благоговейно целую и убираю в выдвижной ящик. Я любима!

Перемена, произошедшая во мне, столь велика, что я не считаю нужным ее скрывать. Все в клубе знают, что Смерть шлет мне записки, но на просьбы показать эти послания я отвечаю отказом. Особенную настойчивость проявляет Гэндзи. Как человек умный, он понимает, что я не фантазирую, и очень обеспокоен – уж не знаю, из-за меня ли или же из-за того, что его материалистические воззрения оказались под угрозой.

Но заветных посланий я никому не покажу – они мои и только мои, адресованы мне и предназначены лишь для моих глаз.

На наших собраниях я теперь держусь истинной королевой. Ну если не королевой, то фавориткой или невестой короля. Я обручена с Венценосным Женихом. Ифигения и Горгона лопаются от зависти, Калибан шипит от злобы, а Дож взирает на меня тоскливыми глазами побитой собаки. Никакой он не Просперо, повелитель духов земли и эфира. Он даже не Арлекин. Он такой же Пьеро, как маменькин сынок Петя, некогда вскруживший голову иркутской дурочке своими завитыми локонами и трескучими стишками.

Вечера у Дожа – это мой триумф, мой бенефис. Но есть и другие часы, когда подступает слабость. И тогда начинают одолевать сомнения.

Нет-нет, в подлинности Знаков я не сомневаюсь. Меня терзает другое: готова ли я? Не жаль ли мне будет уходить из света во тьму?

Итог всякий раз один. Может, и жаль, но выбор будет сделан без колебаний. Упасть в бездну, в темные объятья неведомого, желанного Возлюбленного.

Теперь ведь совершенно ясно, со всей очевидностью доказано, что никакой смерти нет – во всяком случае такой смерти, которую я представляла себе прежде: небытие, беспросветность, ничто. Нет никакой смерти, а есть Смерть. Ее королевство – волшебная страна, великая, могучая и прекрасная, где меня ждут такое блаженство и такие прозрения, что от одного только предвкушения сладко ноет сердце. Обычные люди вползают в эту сказочную страну воющими от ужаса, хнычущими, напуганными, сломленными смертельной болезнью или дряхлостью, с угасшими телесными и духовными силами. Я же войду в чертог Смерти не жалкой приживальщицей, а драгоценной избранницей, долгожданной гостьей!

Мешает страх. Но что такое страх? Острые коготки, которыми глупая, жалкая, предательская плоть цепляется за жизнь, чтобы вымолить у судьбы отсрочку – на год, на неделю, хоть на минуту.

Ну да, страшно. Очень страшно. Особенно боли в последний миг. А еще больше – картин, которые рисует трусливый мозг: разрытая яма в земле, стук сырых комьев о крышку гроба, могильные черви в глазницах. И еще что-то такое из детства, из «Страшной мести»: «В бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет всю землю».

Чушь, чушь, чушь".

«Мне пора»

Спорили жарко, перекрикивая друг друга.

– Место, где проходят заседания – секрет Полишинеля! – доказывал прозектор Гораций. – Сирано наверняка выдал адрес редакционному начальству! Не удивлюсь, если из соседних окон за домом следят газетные писаки. А однажды мы выйдем после заседания, и навстречу нам вспыхнут магниевые блицы! Нужно временно прекратить наши собрания.

– Глупость и чушь! – горячо возражал ему Розенкранц. – Ви маловерный человек! Нужно доверять Schicksal!

– Судьбе, – пришел ему на выручку брат.

– Да-да, зудьбе! Пусть будет, как будет!

– Навряд ли Сирано проболтался, – поддержал молодого человека Критон. – Зачем бы он стал резать курочку, которая несла ему золотые яйца?

А простодушная Ифигения, похлопав глазками, сказала то, о чем молчали прочие:

– Господа, лучше уж вместе, а? Вы же видите, Она играет по собственным правилам. Кого хочет, того и забирает. Страшно сидеть одной дома, там даже не поговоришь ни с кем, а здесь все свои…

«Любовники» переглянулись, наступила пауза. Мы похожи не то на соучастников преступления, не то на осужденных в ожидании казни, подумала Коломбина.

– Да где же Просперо? – жалобно спросил Петя, оглядываясь на дверь. – Что он-то думает?

Гэндзи отсел в угол – выкурить сигару. Хладнокровно выпускал струйки голубоватого дыма, в разговоре участия не принимал. Помалкивал и Калибан, слушавший спорщиков со снисходительной улыбкой.

Бухгалтер нынче вообще держался таинственно. Куда только подевалась всегдашняя нетерпеливая порывистость, с которой он дожидался спиритического сеанса или игры в «колесо Смерти»?

Калибан подал голос лишь тогда, когда в салон вошел дож, облаченный в черную судейскую мантию. Тут самый неистовый из паладинов Смерти вышел на середину комнаты и выкрикнул:

– Полно нести вздор! Лучше послушайте меня! Пришел и на мою улицу праздник! Я избран! Я тоже получил послание! – Он помахал каким-то листком. – Вот, можете удостовериться. Я ничего не прячу. Это факт, а не плод фантазии.

Последняя реплика, сопровожденная презрительным взглядом, предназначалась Коломбине.

Все сгрудились вокруг бухгалтера. Из рук в руки переходил маленький, в одну восьмую писчего листа прямоугольник, на котором печатными буквами было написано: «Испытан, одобрен, призван».

– Именно, что испытан! – возбужденно объяснял Калибан. – На терпение и на верность. Теперь понятно, отчего Она так долго меня мучила. Проверяла на постоянство. И я прошел экзамен. Видите – «одобрен»! И призван! Я пришел попрощаться, пожелать всем вам такой же удачи, извиниться за то, что иногда бывал резок. Не поминайте лихом Савелия Папушина, наимерзейшего из всех земных грешников. Таково мое настоящее имя, теперь что уж скрывать – всё одно в газетах пропишут. Помилован по амнистии, вчистую! Поздравьте меня, господа! И еще я хочу поблагодарить вас, дорогой Учитель. – Он прочувствованно схватил Просперо за руку. – Если бы не вы, я так и не вышел бы из сумасшедшего дома. Катался бы по полу и выл, как собака. Вы вернули мне надежду и не обманули ее! Спасибо!

Калибан смахнул красной ручищей слезу, растроганно высморкался.

– А ну позвольте-ка.

Просперо со скептическим видом взял бумажку, повертел ее так и этак.

– Что ж, испытывать так испытывать, – задумчиво произнес он и вдруг поднес листок к свечке.

Послание сразу же загорелось, чернея и сворачиваясь. Бухгалтер истошно взвыл:

– Что вы наделали! Это же послание Вечной Невесты!

– Тебя разыграли, бедный Калибан, – покачал головой Дож. – Зачем так жестоко шутить, господа? У Калибана от ужаса глаза полезли из орбит.

– Как… как вы можете, Учитель?!

– Успокойся, – строго сказал ему Просперо. – Это послание написано не Смертью, а человеком. В старинных книгах совершенно определенно сказано, что письма от Иносущего в огне не горят.

Тут Дож вдруг обернулся к Коломбине:

– Ты говоришь, что Смерть уже дважды писала тебе. Скажи, пробовала ли ты записки на воспламеняемость?