Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

Там мало что изменилось. Ошеров вновь валялся на диване, на котором так и засыпал, не раздеваясь, путая день с ночью. Но Григорий Александрович с облегчением заметил, что, кажется, желание «упиться до смерти» несколько поубавилось.

– Рад тебе, генерал, – спокойно сказал Сергей. – Вот о чем не попросил: если уж столь веруешь, закажи панихидку по матушке моей и сестричке. Кто его знает, как там, за гробом… Может, ты и прав… Но я не хочу.

– Сделаю. Тебе, друг мой, письмо. Из Пизы, от графа Алехана.

– От Орлова? – изумился Сергей. – Погоди. Ты не писал ли ему обо мне?

– Писал, – признался Потемкин.

– Эх, да разве я просил? Но… все ж рад. Давай письмо.

– Он и на словах просил передать, что зовет тебя к себе, в Италию. И денег выслал на дорогу. Поезжай, Сережа! Что тебе здесь, в четырех стенах, на кровати валяться да смерть призывать. А там, глядишь, и полегчает от перемены. Да и Орлов тебя как брата любит, совсем уж стосковаться не даст. К тому ж хоть на службе будешь. Алексей Григорьевич пишет: при нем штат огромный – и морских, и сухопутных…

– Только гусар не хватает! – усмехнулся Ошеров.

Потемкин тихо засмеялся.

– Так что ж? Алехан наш и сам адмирал от кавалерии!

Ошеров, не ответив ни слова, углубился в письмо. Лицо его вдруг смягчилось, печальная улыбка явилась на губах.

– Да! Граф Алехан… Кажется, век назад мы с ним и веселились вместе, и фехтовали, и на лошадях за городом наперегонки носились, и толковали о всякой всячине… Мальчишкой я был… Когда это было? И было ли?.. Я поеду в Италию, Гриша.

– И слава Богу! – даже перекрестился Потемкин. – Передавай от меня Алексею нижайший поклон. А впрочем… – он призадумался. – Нет, ничего не говори. Я лучше сам ему напишу…

Собирался Сергей недолго, а выездной паспорт, подорожную получил от самого Потемкина, без всяких проволочек. Вскоре он выехал за границу…* * *

Потемкина государыня пожаловала званием подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Выше – невозможно. Полковник – сама императрица. А в середине весны Григорий Александрович основательно поселился в Зимнем. Через несколько дней, в честь дня рождения Ее Императорского Величества – орден Святого Андрея Первозванного. Григорий и сам слегка растерялся от потока милостей. Чем заслужил?

– А заслужишь! – сказала Екатерина. – Вот назначу тебя вице-президентом Военной коллегии – легко тебе, друг мой, не покажется.

Уже не казалось! Радужно-восторженное настроение Григория Александровича быстро испарилось, когда он понял, что на него возложили… Кошмар, в который вверг Емелька Пугачев народ, коснулся и Потемкина – пылкое воображение помогло ему увидеть, как пожары и убийства, творимые пугачевцами, так и виселицы, на которых болтались безжалостно казнимые повстанцы там, где наступала императорская армия. Он вновь ничего не понимал. На войне, по крайней мере, было все честно, а здесь… какое безумство развязало эту дикую бойню, беспощадную битву русских против русских же? И вот теперь с фронтов, где и так солдат не хватает, приходится и эти скудные силы частично оттягивать, отзывать боевых генералов. Потемкин был склонен предполагать: не замешаны ли здесь иностранные агенты? Императрица, поручая возлюбленному руководить из Петербурга борьбой с пугачевским движением, робко просила:

– Поменее бы крови…

Поменее! Хорошо ей, женщине говорить!

А вскоре они поссорились.

– Необходимо часть румянцевских войск перетянуть вглубь страны для скорейшего разгрома бунтовщиков! – настаивала Екатерина.

– Матушка, перекрестись! – возмутился Потемкин. – Это в нынешнее-то время армию на Дунае ослаблять! Нет, государыня, я прошу, напротив, новые подкрепления послать графу Румянцеву. Победа над турками – дело первейшее, она нам руки для прочего развяжет. И впредь уж Румянцева указаниями из Петербурга не стеснять! Сей славнейший полководец получше нас с тобой разберется, что ему делать надлежит.

Рассердилась. Ушла. Потом вновь появилась.

– Друг мой, поразмыслив здраво, я нашла, что ты прав…

Потемкин, развалившийся в вальяжной позе в широком кресле, играл с полосатым котеночком, целиком уместившимся на его огромной ладони. Почесывая пушистую головку одним пальцем, обаятельно улыбнулся на речь Екатерины.

– Ты, государыня, еще не раз в сем убедишься…

* * *

Белые ночи Санкт-Петербурга… Что может быть нежнее зыбкого прозрачного света над притягательными берегами красавицы Невы, над каналами с искрящейся мелкой рябью водой, над улицами, прямыми как стрела?

Пустынна Нева. Но вот плеснула волна, другая… идет по реке шлюпка в тихом свете белой ночи. Заходит в Малую Невку. В храме Самсония Странноприимца, укрывшегося в отдаленной части Петербурга, золотой свет свечей уже рассеивает сумрак. Ждет, явно волнуясь, в пустынном храме отец Иоанн. Наконец! В дверях появляются – он и она. Великолепный богатырь ведет под руку маленькую подругу, лицо которой скрыто вуалью. Единственное око богатыря горит огнем, на волевом чеканном лице – плохо скрываемое волнение. Несколько мужчин и женщин входят в церковь вслед за парой…

Когда запираются двери, императрица Екатерина откидывает вуаль и тихо произносит:

– Можно начинать.

Пара становится перед аналоем. Чин обручения, затем – венчание…

«Господи! – сердце Потемкина слишком сильно стучит, но он не может – да и не хочет! – унять его. – Какую ношу даешь Ты мне… Теперь уж не снять, не уйти… сама судьба! Воля Твоя вела меня к сему часу. Не царицу за себя ведь беру – всю Россию. За что крест такой, за что тяжесть непомерная? Ведь страшен суд будет Твой, Господи! Помилуй мя, раба Твоего, дал крест, дай и силы снести Его».

– Венчается раб Божий Григорий рабе Божией Екатерине…

«Спаси, Господи, и помилуй, не оставь нас милостью Твоею. Владыко, укрепи и направь!»

Венчание закончилось. Они стали мужем и женой.

Тайно от всех….

Глава девятая Елизавета Вторая

Граф Алексей Григорьевич встретил друга с распростертыми объятьями.

– Сколько лет, Сережка! Почитай, что с самого начала войны не виделись.

– Да, граф, наслышан, как и все, о славных подвигах ваших, а Чесма, русская гордость, имя ваше обессмертит.

– Да полно! Уж ты-то, приятель, сделай милость, о подвигах моих соловьем не заливайся. Мне порой уж тяжко становится. Все словно с ума посходили – здесь, в Италии, смотрят на меня, как на чудо какое. Все за мной носятся, все познакомиться жаждут. Слава, знаешь ли, дело опасное, непустяшное… Ну, пойдем, друг мой, угощу с дороги…

Жил граф Алехан в Пизе на широкую ногу и нисколько не лгал, рассказывая со смехом, что в Италии «на счет его все просто бесятся». Россия стала очень популярна благодаря необъяснимым победам в нынешней войне, а Алексей Григорьевич во всем отвечал представлениям о русском человеке. Он был доступен, радушен, весел и, кроме того, как когда-то в Петербурге приятелей-гвардейцев, потешал итальянцев демонстрацией недюжинной силы.

Русская эскадра стояла в Ливорно, готовая в любую минуту выйти в море, но пока этого не требовалось, а городу стоянка приносила большую прибыль. Это только усиливало восхищение итальянцев присутствием у них русского графа с его победоносной эскадрой.

Сергей просил Орлова рассказывать о Чесменской битве, а сам, словно прорвалось что-то внутри, в ответ говорил и говорил о войне, о сражениях, о своих гусарах и вдруг неожиданно беззвучно расплакался. Это были первые животворные, облегчающие душу слезы за долгое время. Орлов все понял, обнял друга, прижал к груди.

– Ничего, – говорил он, – все еще будет хорошо, Сережка. Бог не оставит.

* * *

Потемкин оказался прав. Сергей, поселившись в палаццо Орлова, начал понемногу успокаиваться. Он поступил под начало Алехана – и тут же забыл об этом, так как службы для него никакой не было, а Орлов обращался с ним вовсе не как с подчиненным. Время шло незаметно… Сергей и не заметил, как наступило лето.

Однажды, едва проснувшись, Ошеров увидел входящего к нему Алехана.

– А ты еще дрыхнешь! – возгласил Орлов. – Вставай!

– Что случилось? – Сергей даже испугался. Но Алексей весь светился и едва ли не хохотал.

– Мир, братец, мир! В деревне Кучук-Кайнарджи подписан мирный договор. Турки приняли все наши условия. Войне конец!

Сергей вскрикнул и кинулся обнимать Орлова…

* * *

По условиям Кучук-Кайнарджийского мирного договора Россия приобретала часть азовских и причерноморских берегов и выходила в Средиземное море. Крымский полуостров получал независимость от Порты. Вместо того чтобы ослабить Россию, как о том мечтали ее недруги, война, тяжкая, но славная, послужила к возвышению великой империи, необычайно подняла ее мировой авторитет.

Потемкин писал о победоносном завершении войны: «Пусть зависть надувается, а мир полезный и славный». О фельдмаршале Румянцеве так отзывался: «Петр Александрович – честь века нашего, которого имя не загладится, пока Россия – Россия».