Остров Рай - Вероника Батхен

Он пожал руки всем важным людям по очереди, продемонстрировал залу приз — аплодисменты снова наполнили помещение. На писателя Н. смотрели во все глаза — восхищенно, завистливо, радостно, безразлично…

— Ваши творческие планы?

— Роман о мальчиках-неудачниках… — съязвил Н. и тут же поправился, — я готовлю к изданию новую космическую оперу, это будет пряный коктейль из любви и войны на фоне Большой Медведицы. Вам понравится?

— Да!!! — выдохнул зал.

Писатель Н. неторопливо спустился со сцены и направился к своему месту, на балкон. Любопытная молодая писательница В. заметила — лауреат крутил пальцами искристо-синий брелок, а потом щелкнул по шарику и ухмыльнулся:

— Приятного аппетита…

Лопату верни!

…Его следы в веках истлели снегом,

Которого не знает Геллеспонт…

На остановке дрались. Точнее сама драка уже затихла, старуха с крашеными хной волосами прижимала к носу испачканную кровью тряпицу, высокий пенсионер орал на всклокоченную блондинку, та визжала высоким матом. По привычке я вслушалась в гул толпы. …Старуха неосторожно проехалась колесом тележки по белому сапогу блондинки, та, недолго думая, оттолкнула обидчицу — а много ли пожилому человеку надо… Пенсионер всё кричал, наливаясь дурной, тёмной кровью, ему на помощь подтянулись ещё старухи, тощие и свирепые. Блондинка попятилась. Я задумалась — ретироваться или влезть в разговор. Лезть не хотелось — настроение у меня было мрачным, ровно в тон смурному вечернему небу.

Автобус подъехал вовремя — необъятный икеевский транспорт с растянутым желудком обжоры. Толпа хлынула внутрь. Как обычно, здоровые мужики расталкивали локтями тёток, молодые отпихивали стариков, где-то рявкнула женщин «ребёнка задавите!» — а зачем в такую толкучку с младенцем лезть? Я схитрила и вошла в автобус последней, заполучив оперативный простор в полторы ступеньки, возможность смотреть сквозь дверное стекло и дышать относительно свежим воздухом. Автобус медленно тронулся. Стекло тотчас же запотело, я протёрла окошко — наблюдать за вечерним городом было приятно. Рыжий свет фонарей на шоссе сочился сквозь плотный воздух, асфальт блестел лаковой плёнкой, фары машин резали сумерки на тонкие ломтики темноты. Сытые троллейбусы двигались медленно, было видно, как в их животах ворочаются усталые люди, чьи дневные дела завершались возвращением к отчим брегам… А я ехала в «Ашан» — за новой шваброй и парой сапог к зиме.

— Привет! Как дела? Я? В «Мегу» еду на коньках кататься. У нас сегодня посвящение было, пол-арбуза без ложек давали хавать. Я пьяная… — голос у девочки на заднем сиденье был потрясающим. Летящее сопрано, безупречная дикция — звуки, казалось, заполняли собой салон. При этом внешность самая заурядная — ясноглазое личико, нос картошкой, белокурые пряди из-под пушистой шапочки. Её мальчик выглядел куда забавней — я не думала, что в Москве еще водятся приличные мальчики из хороших семей. Интеллигентная физиономия, осмысленный, цепкий взгляд, улыбка, насмешливая и мягкая, в эту минуту ещё и извиняющаяся — ему явно было неловко за хмельную подругу.

Автобус остановился. Я прищурилась в дверь — Ленинградка была забита. Ровный ковёр из глазастых автомобильных жуков заполнял шоссе без единого просвета. Сопрановая девочка поинтересовалась в пространство «Сколько нам ещё ехать». «Два часа» — ответил из середины салона молодой голос. …А я рассчитывала, что до восьми успею. Синева, закрывающая пространство показалась мне похожей на море — спустились воды, накрыли город, и вот, мы плывём в рукодельном ковчеге, и даже голубя при себе нет.

— Привет! Как дела? Я? В «Мегу» еду на коньках кататься. У нас сегодня посвящение было, — девочка снова схватилась за телефон. В салоне захихикали. Мальчик тоже улыбнулся — может, ещё президенту позвонишь? И сам, включаясь в игру, начал набирать номер: Владимир Владимирович, хочу вам рассказать… Девочка пхнула его локтем, телефон упал, автобус тронулся — до ближайшего светофора. В стекле пёстрыми огоньками высветилось: кафе «Узбечка». Интересно, что там внутри — наверное, тёплые лепёшки и плов и официантки с косичками… Лепёшки. О чём бы таком помечтать на досуге?

Я уставилась в сумерки. Невероятная огромность города завораживала — так, наверное, первобытные люди смотрели на стадо мамонтов, или какой-нибудь волосатый философ пялился в звёздное небо, опрокинутое над ним. Так смурной и нетрезвый Одиссей щурился на здоровенные лапы циклопа, гадая — как он такого большого обманывать будет. Товарищи греки валялись в истерике по углам, вино из последнего бурдюка досасывали, а этот рыжий бродяга думал. И ведь придумал, вытащил всю ватагу из вонючей пещеры. И поплыл к своей… у меня по спине вдруг пошла ледяная дрожь.

— Привет! Как дела? Я? В «Мегу» еду на коньках кататься. У нас сегодня посвящение было, — девочка не унималась. Здоровенный молчел с вдохновенными дредами по краям итальянского смуглого лика посоветовал её мальчику такое, что тот покраснел и сжал кулаки. Но драться было чересчур тесно и душно. Автобус полз черепашьим маршем и еще не доехал до МКАД, времени перекипеть страстям хватит. Моя соседка заржала в голос, перегибаясь через поручень. Я прижалась лицом к прохладному дверному стеклу.

Не было. Не было у Дон Жуана донны Анны, не возвращался Одиссей к терпеливой рыжей жене. Миф это, как у Сапковского с Тристаном и Изольдами, «ля малади», пустая тоска о чуде, которую заполнил своей кифарой какой-нибудь ушлый Гомер. Ткала себе Пенелопа и ткала и доткалась до старости… и приехал к ней, скажем… дырявая моя память! Я молча взвыла. КПК, стило — и пиши где хочешь, как жареный сюжет в жопу клюнет. А так — соберутся слова, завяжутся — и уйдут, откуда пришли.

Автобус, пыхтя, пополз по мосту. Засветилась крохотная пристань у самой воды — летом там причаливали яхты и лодочки и крохотные, юркие скутеры. Я всегда улыбалась, глядя на неё из окна своей многоэтажки… Ментор? Или кто-нибудь из коллег-ветеранов? Менелай, которому пенелопина угрюмая верность не давала покоя — его-то Елена была, прямо скажем, поклонницей Афродиты. Или сам старик Гомер? Я сглотнула слюну, представляя… Остров, море, горбатые тропки, строгие, скудно обставленные покои царского дома — и всё это через ви́дение слепца, правдивого ложью… нет не из той оперы, зрячего слепотой.

Вот он тяжело переваливает через борт лодочки, вот идёт по доскам причала — неуклюжий, грузный, с увесистым узлом за плечами и лёгким посохом в руке. Чувствует запах апельсиновых цветов и нежной вишни, слышит блеянье коз и весёлую ругань матросов, ворочающих тюки с контрабандным товаром. Его долго не пускают в покои. Стражник, наверняка потомок свинопаса Эвмея, ворчит, мол нечего тут делать всяким бродягам. Царь Телемах и царица Меланфо табличку вывесили — нищим не подают. Ты что, старик, читать не умеешь? …И высокий, всё еще сильный голос Пенелопы: впустить! Она идёт к дверям и по шагам Гомер слышит, как она постарела. А царица рада, что он не может её увидеть…

— Привет! Как дела? Я? В «Мегу» еду на коньках кататься. У нас сегодня посвящение было… — девочка набрала номер очередной жертвы.

Пассажиры начали ржать — кто-то деликатно прикрылся ладошкой или отвернулся к окну, кто-то сгибаясь от хохота не мог устоять на ногах, Мальчик сидел весь красный, девочке это похоже нравилось. Толстая дама с бокового сиденья поинтересовалась, не на эстраду ли девочка поступила. Она заморгала глазками — нет, на народный хор. Снова все засмеялись — утомлённые долгой поездкой люди были рады повеселиться. Даже автобус фыркнул и покатил быстрее — за химкинской развязкой пробка вдруг кончилась.

…Нет, не Гомер. Кто-то из боевых товарищей — кто точно знает, что Одиссей погиб и похоронен и никогда в жизни не вернётся на свой козий остров. Он навещал жену однополчанина — сперва как друг, потом… он любил её, а она ткала покрывало и ни о ком, кроме своего рыжего и слышать не хотела. Женихи заполняли двор, портили мебель, ковры и служанок, грозились убить мальчишку и принудить к замужеству силой. Он сколько раз предлагал ей оставить к чертям эту кучу камней и уехать… в Микены или Афины. А потом подрос Телемах… этот был хитрецом, весь в отца. Пустяки — молитва Гекате, шкатулка восточных сиклей для жрицы, полированный диск, гонг и средство в рубиновом пузырьке. Опьянённые обезумевшие женихи перебили друг друга, Телемах же созвал народ — мол, возвращался отец, уничтожил обидчиков, а сам по воле Афины отправился искать место, где сможет воткнуть весло в землю. Итакийцы всё подтвердили — им буяны высоких кровей давно стояли поперёк глотки. Через год Телемах женился — на привезённой невесть откуда смуглокожей красотке. Невестка взяла дом и царство в маленькие, унизанные браслетами ручки с алыми ноготками. Их старшему скоро пятнадцать — вылитый Одиссей и тоже смотрит на море. А Пенелопа всё ткёт покрывало в пыльном покое. Пальцы словно древесные корни, грудь обвисла под голубым хитоном, седые косы заплетены небрежно — рабыни спешат угодить новой царице. Она ждёт и умрёт, если скажешь, что тело мужа двадцать лет, как истлело в песках Цитеры. Однополчанин…