Сомнительная версия - Юрий Вигорь

— Утверждение всякой воли, — доказывал он убежденно тогда, — уже преступление. Страдание, наказание… Чушь! Малодушен всякий из нас, кто ценит себя ниже, чем достоин. А я не хочу страдать, я сознательно закрываю глаза на то, что привыкли называть мукой совести. Причина страданий людишек — неврастения. Разве кошка страдает оттого, что ловит и поедает мышь? Естественный акт природы. Да вся история человечества — это борьба за власть и жизненные блага. Всякая война — тот же грабеж, только коллективный. И победителей, как говорится, не судят, а превозносят на щите. Александр Македонский, Аттила, Юлий Цезарь, Наполеон — кто сегодня не называет их великими? Разве при упоминании этих имен мы преисполняемся сочувствием к жертвам? Чепуха! Все дело в масштабах преступления. Великие преступления уже не преступления, тем более когда от них отделяют сотни лет. Захват чужой территории — уже не грабеж, а политический акт, благо, если бросить взгляд в анналы истории. Нет, о муках совести надо уметь попросту забыть, вычеркнуть из головы как ненужный хлам. Их выдумали слабые людишки, чтобы обезопасить себя, и не больше, а заодно украсить свое бессилие и найти ему хоть какое-нибудь оправдание. Ведь в самой основе мира таится нечто беззаконное и бессмысленное. Назовите мне хоть один год в истории человечества, когда бы не проливалась чья-то кровь, не было войн и кто-то не поживился за чей-то счет. Нет, об освободительных войнах я здесь не говорю. Возмездие существует. Но все дело в масштабах измерения, во взглядах, в широте нашего сознания, а мы заражены ханжеством, скованы условностями, которые впитали с молоком матери. Мы рабы общественного мнения, духовные иждивенцы. Помните, как там в стихах Вознесенского:

Раб стандарта, царь природы, ты свободен без свободы,Ты летишь в автомашине, а машина без руля.Оза, Роза ли, стервоза — в ящик рано или поздно…

…Плечистый очкарик, назвавшийся кандидатом технических наук, только посмеивался, слушая его, и невольно вызывал раздражение.

— С такой философией у вас за плечами могло бы быть уже с десяток преступлений, если не больше, но раз вы на свободе, то, очевидно, масштабы не те… — Потом кивнул на дипломат и спросил, почему таскает за собой, не оставил в номере. Со стороны и в самом деле это должно было казаться странным. Что ж, очевидно, начал утрачивать бдительность… Даже в вагонах в туалет неизменно таскал дипломат с собой. Ведь определенно это бросалось кое-кому в глаза. А тут еще приперся в номер очкарик… И разве не странно, что кто-то якобы ошибся, стучался в номер во втором часу ночи? Какой-то тип даже орудовал в двери ключом. Тоже, видите ли, ошибся номером… Да, за утраченное спокойствие приходилось платить. Не деньгами. Нервами. Но где хранить деньги? Не дома же под полом. Мертвый капитал, который в один прекрасный день мог стать попросту ворохом бумаги. Надо обратить его в ценности, в некий эквивалент. На это тоже нужно время. Лишние хлопоты. Он обдумал было вариант запаять все в банку, снять на месячишко дачу и бросить в туалет, в выгребную яму, а через пять-шесть лет достать. Но где гарантия, что дачу не продадут? Мало ли какая может быть неожиданность. В конце концов, лучше зарыть в глухом месте за городом. Кому придет в голову там искать? И, как говорится, ку-ку, Маруся. Гарантия на сто лет! Надежнее, чем в швейцарском банке. Даже если, не дай бог, возьмут, дадут все же срок.

…Безлунной ночью, которой пришлось дожидаться целую неделю, после того как запаял специально заказанную коробку из нержавейки, наконец совершилось это таинство. Он долго прикидывал место, объездил окрестности трех сел. Теперь оставалось только выкопать яму. И он стал рыть… Обливаясь потом, то и дело поглядывал по сторонам. Растер ладони черенком лопаты до крови. Временами у него было такое ощущение, будто он копает самому себе могилу. «Могила неизвестного миллионера, — усмехался он. — Правда, мне до миллиона еще далековато». Он решил сделать перекур, но присесть было негде. Ночной ветерок стриганул холодом между лопаток. Где-то в темневших кустах вдруг истошно, пронзительно закричала какая-то птица. Он чертыхнулся и испугался звука собственного голоса, столь чужим и незнакомым показался он ему самому. Далеко, километрах в трех, маячили огни небольшой деревеньки, оттуда временами доносился тоскливый собачий лай. Небо, казалось, давило низкими облачными пластами. В редких прорехах густых туч сиротливо мерцали крапинки далеких звезд. Начал натягивать мелкий теплый дождь. Он принялся копать с удвоенным рвением, боясь промокнуть насквозь, пока успеет добраться до шоссе, но дождь вскоре кончился, небо чуть прояснилось. От разрытой земли теперь шло густое парное дыхание, отдававшее прелью. Через полчаса работа пошла медленнее, лопата уперлась в крепкий пласт глины.

…Прежде ему казалось, что истратить такие деньги — пустяк при его фантазии и образе жизни. Но богатство, увы, губительно для беспокойных людей. Количественные изменения согласно диалектике перерастали в качественные. Это касалось и человеческой души. Теперь, столкнувшись с реальностью, он был немало озабочен и в один прекрасный день пришел к выводу, что становится скрягой, утратил прежнюю дерзость в своих рискованных предприятиях. Мысли постоянно были заняты тем, на что употребить капитал. Но тут его фантазия, как ни странно, начисто отказывала. Ведь он привык уже к определенному образу жизни, к вечной деятельности и не мог позволить себе даже излишеств, чтобы не расслабиться, быть в постоянной бдительности. Ему вспомнилось изречение Наполеона Бонапарта: «Богатство состоит не в обладании сокровищами, а в умении употребить их». Тогда он, помнится, посмеялся насчет того, что злой гений войны пришел к банальной и пошлой мысли уже на острове Святой Елены. Казалось бы, этому умению не надо никого учить. Теперь он его понимал и искренне сочувствовал. Надо полагать, по характеру Наполеон был тоже игрок, причем азартный. Да, во всем нужно знать меру. Главное — вовремя остановиться. Жадность фрайера сгубила. Но в том-то и беда, что остановиться не мог, хотя сознавал пагубность дальнейших предприятий с деньгами на руках.

…Уже светлело, когда измученный, с осунувшимся лицом, Белорыбицын спустился к небольшой речушке, что протекала неподалеку от оврага.

У камыша с тревожным писком сорвался куличок и исчез за поворотом, где открывалась заводь. Словно вторя ему, дружно заголосили под берегом лягушки. Белорыбицын вздрогнул, огляделся по сторонам и только тут вспомнил про дипломат, который осточертело таскать повсюду с собой…

— Идиот! — воскликнул он и хлопнул себя по лбу. — Ведь я закопал все вместе с чемоданчиком, а в нем фальшивые паспорта…

Где-то в поле затарахтел трактор. Утренний ветерок разогнал клочья одыми у речки, и он увидел идущих по противоположному берегу двух парней с удочками. Они направлялись к небольшому мосточку.

— Сейчас накопаем червей, я знаю тут одно местечко, — сказал один из них.

11

Как уживаются в одном человеке два противоположных начала, да и так ли уж противоположны они, вовсе исключают друг друга? Если бы мы не находили в себе сил преодолеть искушения, многочисленные соблазны, столь щедро порождаемые жизнью, то все достоинства, само понятие нравственности было бы сведено на нет. В науке, да хотя и в той же биологии, не существует этических оценок, она стремится выяснить значение всех проявлений живого существа, в отличие от искусства, которое всегда пристрастный судья. Но я-то, я, оперуполномоченный уголовного розыска Ляхов, разве я не могу быть тоже пристрастен, даже если меня терзают подозрения? Нет, конечно же никаких скидок… Против совести я не пойду. Конечно же добро должно восторжествовать над злом, это само собой разумеется. Но понять, понять! И не только мне, но и ему, содеявшему. Может, последнее для меня во сто крат важнее. Куда важнее, чем уличить. Ведь в конечном счете все дело во взаимопонимании. Срок осуждения — разве это не срок для размышлений? А если их не было, если не извлечен урок? Разве мы можем измерить то, что произошло в человеческой душе? Преступление и наказание… Ведь это пропасть, которую не заполнят никогда никакие романы. Назовите мне хоть одно стоящее произведение, на страницах которого не действовал бы злодей. И разве не расхватываются на книжных прилавках даже самые заурядные детективы? Будем искренними; хоть мы и осуждаем порок, но его описание всегда вызывает в нас неизменный интерес, если автор к тому же умеет обнаружить известный психологизм, и тогда уже не столь важна сама фабула, будет пойман злодей или нет. Возмездие для него не в том, а в страданиях, в смятенности его заблудшей души, которую, увы, мы чаще всего не находим в последних главах кажущегося сперва соблазнительного чтива. Ведь читателю и без того заранее ясно, что добро восторжествует над злом, иначе ведь и быть не может. И если вся загадка построена лишь на том, кто виновен в содеянном — Иван Иванович или кажущийся сперва добропорядочным Сидор Степанович, — то, перевернув последнюю страницу, мы все же не испытываем сочувствия ни к тому, ни к другому. Ведь важны не столько масштабы преступления, сколько масштабы измерения человеческой души, потому что и большое можно показать через малое, а даже картина крушения мира иной раз не вызывает ничего, кроме скуки и зевоты. Вы думаете, и я не мог бы настрочить страниц двести с погонями и стрельбой? Но зачем? — спрашивал я себя в минуты искушения. Разве это не было бы преступлением против какой-нибудь рощицы, которая должна будет пойти на бумагу, а сейчас украшает элегический сельский ландшафт? Иногда я думаю, что мое пристрастие к отвлеченным размышлениям мешает моей работе. Что касается продвижения по службе, то это уж вне всяких сомнений. Мое воображение раздирает на части от возможности различных версий, что порой мешает мне сосредоточиться хотя бы на двух-трех наиболее достоверных, по мнению начальства. А если у преступника воображение нисколько не беднее, чем мое? Но на всякое расследование всегда четко установлены сроки. Впрочем, не будем вдаваться сейчас в подобные тонкости и перейдем, как говорит майор Серобаба, к земным материям. Итак, я был пристрастен, но истина дороже, чем друг…