Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина

другой причине. И ведь не скажет, ни за что не признается, почему именно сейчас чаша терпения перелилась через край и свернула Ваньке нос.

Но я ждал ответа, а господа офицеры молчали, искоса поглядывая друг на друга взглядами, полными лютой злобы. И, что самое смешное, я не могу их наказать, как стоило бы, потому что не за что: за оружие они не хватались, секундантов не звали, только кулаками работали, правда тут работа была на совесть, но вызова не было, и выдать драку за дуэль никак не получится. И что мне делать? От Трубецкого я другого ждал, если честно, когда намекал, что более неподвластен он придури Долгорукого. Думал, что он официальный отворот Ваньке устроит, а тот сразу в морду обидчику полез, когда осознал, что может безнаказанно ответить. И как мне их наказывать, чтобы идиотом не прослыть?

— Эх, Иван-Иван, не думал я, что ты увеселения беспутные выше дружбы поставишь и, вместо того чтобы к другу мчаться на всех парусах, ты в дом, куда тебя никто не звал, прискачешь. Вот уж от кого не ожидал, так от тебя этого почти предательства, — я покачал головой и отвернулся от слегка побледневшего Долгорукого.

В комнате сразу же началось шевеление. Опытные царедворцы и даже простые гвардейцы — все ощутили кисловатый запах замелькавшей в воздухе опалы. Трубецкой подобрался и даже расправил плечи, а вот Степан Лопухин чуть подвинулся на своем диванчике и стал на самую малость ближе к Никите Юрьевичу и чуть дальше от Ивана Алексеевича. Нюанс едва заметный, но опытные люди сразу понимают, что к чему.

— Да что ты, государь Петр Алексеевич, — встрепенулся Ванька, оставив попытки вытереть с лица кровь бывшим некогда белым платком. — Как можно говорить о предательстве дружбы, ежели я за тебя и живота не пожалею, только прикажи. Я же тебе подарок подготовил, как только услыхал, что мчишься ты в Москву из своего богомолья единоличного, дабы от дум мрачных отвлечь. Селиванову вон было поручено волка матерого обложить. Так нашел он его. Только сегодня и нашел, и уже перекрыл все дорожки для отхода серого разбойника. Вот и спешил я к тебе новостью радостной поделиться, что все уже готово и можно хоть сейчас выезжать. Свора с утра не кормлена, все только сигнала ждут, чтобы коней седлать.

— Да-а-а? — я откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Отрадно слышать, что люди мои верные так заботятся о душевном покое своего государя, только вот как объяснить путь твой до моих покоев? Он ближе тебе показался, ежели ты пройдешь через дом Никиты Юрьевича? А тот, супостат, тебя пропускать напрямки не хотел, задерживал что есть сил, за руки хватал да за стол усаживал, дабы вином добрым угостить, а ты как мог отбивался, так, что ли, дело было?

Публичный разнос всегда показывал, что вот именно в данный момент фаворит вот-вот станет бывшим. Нет, если бы я пожурил Ивана без свидетелей, это могло бы сойти именно за родственную нотацию, но вот так при всех… Долгорукий побледнел еще больше и все порывался что-то сказать, но я не позволил ему этого сделать, подняв руку. В это время в приоткрытую дверь проскользнул Репнин, который деликатно оставил порку преображенцев среди преображенцев, с самого начала выйдя вон в коридор, вот такая воинская порука.

— Государь, граф Петр Борисович Шереметев спрашивает тебя. Что-то по поводу своры, — и тут он озадаченно посмотрел на меня и вполголоса, еще тише, чем до этого, проговорил: — А у нас охота намечается?

— Представь себе, оказывается, намечается. И прямо сейчас, — сначала я хотел категорически отказаться, но потом решил, что поеду. Царская охота — это то еще зрелище. К тому же это прекрасный повод хотя бы в лицо всех моих придворных увидеть, чтобы не бояться попасть впросак. А азарт погони со сворой всегда спишет любой промах, который я могу допустить, назвав, например, кого-то чужим именем. Я поднялся. — Раз уж без меня все решили, то я, пожалуй, приму этот выезд именно как подарок. Но впредь, Иван, постарайся не принимать такие решения, не посоветовавшись вперед со мной. Ведь всегда может так оказаться, что я занят делами государственными, которые мне совсем не оставляют времени на увеселения.

Пристальный взгляд в сторону Долгорукого. Ну вот, Лопухин еще на сантиметр отодвинулся от Ваньки в сторону Трубецкого и очень пристально принялся смотреть на Репнина, пытаясь определить, как этому выскочке удалось приблизиться довольно близко к императору.

— Наказать я вас не могу, сами знаете, за свинство наказания не предусмотрел дед мой. Наверное, стоит мне за подобные недочеты взяться. Но когда это случится, вы уже и забудете, что здесь к чему было. Так что пока готовьтесь, никакие боевые ранения, полученные во вполне честной борьбе, не освобождают вас от принятия участия в охоте. Через час выезжаем.

Ну что же, вроде бы прошло неплохо. А ведь это мое первое испытание в ряду многих подобных. В воздухе продолжали висеть невысказанные угрозы и намеки на опалу. Я Ваньку немного изучил, пока в Царское Село собирался. К отцу он точно не побежит, попытается сам исправить то, что натворил. Интересно будет посмотреть, как именно он будет стараться. Я провожал колонну, быстро двигающуюся к выходу, тяжелым взглядом. Ну Трубецкой, ну скотина. Такой шанс проср… Я понимаю, нервы не выдержали, но, черт бы вас всех побрал, мозг иногда включать надо. Если бы он пошел официальным путем, то я смог бы, обливаясь горючими слезами на публике, сдать Ваньку перво-наперво Ушакову. А уж Андрей Иванович быстро бы мне степень его вины по полочкам разложил. А там и до батяни недалеко, как говорится, рукой подать.

Последним шел подпоручик Юдин, который разве только что не крестился, что их, кажется, пронесло: и офицерам не дал друг дружку на куски порвать, и государь вроде не слишком-то и осерчал. Глядя на него, на его юное лицо, я решил похулиганить. Жаль только, мою шутку никто из них не оценит.

— А вас, подпоручик Юдин, я попрошу остаться. — Парень замер и медленно повернулся ко мне. — Да не тушуйся, подпоручик, — я усмехнулся, глядя на его живое лицо, на котором в один миг пронеслись все обуревающие его чувства. Дождавшись, когда мы остались одни, я продолжил: — Сказывай, как додумался этих кабанов неохолощенных по углам развести?

— Негоже это, чтобы офицеры вот так дрались. Ладно бы дуэль, или еще что, а вот так… неправильно это, — он покачал головой. Надо же, какой романтик