Король Треф - Б. Седов

Брат Игнат подбежал к сидящей на земле Максимиле и, упав рядом с ней на колени, обнял ее за плечи. Максимила с тоской смотрела вслед вертолету, уносившему свет и тепло ее сердца, и по ее щекам, морщинистым и обветренным, текли слезы. Жители скита в растерянности окружили ее, не зная, что сделать, что сказать, а она вдруг встала и пошла в избу.

Через минуту она вышла оттуда, держа в левой руке карабин, и подошла к лежавшему на боку и тихо скулившему Секачу. Живот его был разорван очередью, и из раны вывалились внутренности. Увидев подошедшую Максимилу, Секач поднял голову и, часто дыша, посмотрел на нее. Максимила встретилась с ним взглядом и тихо сказала:

— Отвернись, собаченька, не смотри на меня, не надо.

Секач, будто понял ее, уронил голову на траву и закрыл глаза.

Максимила посмотрела на небо, перекрестилась и, приставив ствол карабина к голове Секача, нажала на спуск. Раздался выстрел, и Секач отправился на собачьи небеса, где никто и никогда не будет увозить от него любимых людей и стрелять в него из автомата.

Максимила твердыми шагами подошла к крыльцу, положила на него карабин, затем повернулась к безмолвно взиравшим на нее людям и ясным голосом сказала:

— Господь посылает нам испытания. Так не возропщем мы на волю его. Пойдемте, братья и сестры, в молельный дом и вознесем ему молитву, чтобы ниспослал он милость свою слабым и невольным.

Глава 7 ШПИОНОВ СГУБИЛА ЖАДНОСТЬ

В темно-синем «Фольксвагене» с затененными стеклами, стоявшем недалеко от входа в «Дойче Банк», сидели четверо мужчин.

«Фольксваген», припаркованный на теневой стороне улицы, ничем не отличался от тысяч других таких же машин, колесивших по дорогам Германии в жарком сентябре 2002 года. Люди, сидевшие в нем, на первый взгляд тоже ничем не отличались от других деловых мужчин, занимавшихся в это время разными делами в вольном городе Гамбурге. Они были одеты в разные, но похожие друг на друга светло-серые костюмы, определявшие их как клерков или административных работников. По случаю яркого солнечного дня на всех четверых были темные очки. И, судя по всему, они никак не могли изменить традициям бюрократического сословия, потому что даже в такую жару все они были при галстуках Один из клерков, сидевший на заднем сиденье, обратился к сидевшему за рулем коллеге:

— Слышь, Петрович, долго мы еще будем тут сидеть?

— Не занудствуй, Бурдюк, сколько надо, столько и будем, — ответил Петрович и, повернувшись к своему соседу, сказал:

— Ну, Капитан, давай — иди. Проверь, как там обстановочка. Вернешься, расскажешь, а тогда уж пойдем все вместе.

Занудливый Бурдюков, по понятным причинам носивший прозвище Бурдюк, вздохнул и сказал:

— На обратном пути возьми попить чего-нибудь. А то после вчерашнего во рту — как кошки насрали.

Капитан вышел из машины и направился в сторону банка, а сидевший рядом с Бурдюком старший лейтенант Асланов ухмыльнулся:

— А нечего было шнапс с водкой мешать, я же тебе говорил. Хотя тебе — что говори, что не говори, толку никакого. Ты хоть помнишь, как приставал к горничной?

— Ну, вроде помню, — неуверенно ответил Бурдюк.

— Ни хрена ты не помнишь, — вмешался в беседу сидевший за рулем Петрович, — она только успела согласиться на твое гнусное предложение, а ты уже рылом вниз упал. Так что нам с Капитаном пришлось отдуваться за тебя. Вот и надейся после этого на товарищей.

— Ну и как, отдулись? — спросил Бурдюк, вынимая из кармана пачку сигарет «HB», — вы ведь оба тоже хороши были.

— Вот именно, хороши, — засмеялся Асланов, — Петрович ей засаживал, а Капитан стоял рядом со спущенными штанами и читал наизусть Лермонтова.

Все заржали, потом Бурдюк закурил, и Петрович открыл окно.

Высунув локоть на улицу, он откинул голову на подголовник и, следя за выплывавшим из салона дымом, задумчиво произнес:

— И все-таки я не могу понять. Кассету нам доставили в четыре часа. А пожар начался в двенадцать.

Он посмотрел в зеркало на Асланова и спросил:

— Пацан этот черномазый, он, когда кассету отдавал, что сказал?

— Да я уже тебе десять раз об этом говорил, — недовольно ответил Асланов.

— Нужно будет, и сто десять расскажешь, — нахмурился Петрович.

— Ну, прибегает этот арапчонок, говорит пароль, я сразу понял, что от Наташи. Потом дает мне кассету и начинает извиняться по-английски, что задержал доставку. Сказал, что его послали в десять часов…

— Точно сказал, что в десять? — перебил его Петрович, — а ну, повтори, как он сказал.

— Слышь, Петрович, ты меня за дурачка-то не держи, — возмутился Асланов, — я, между прочим, английскую школу окончил и в универе, кроме того, учился.

— А я тебя не спрашиваю, где ты учился, — невозмутимо парировал Петрович, — я тебе сказал — повтори, значит — повтори.

Асланов раздраженно поморщился и преувеличенно четко сказал:

— Тэн о’клок. Повторить?

— Ты не хами, Асланов. Точно — «тэн»? Уверен?

— Да точно, точно, угомонись ты, Петрович! Тоже мне, Штирлиц.

— Я-то не Штирлиц, да вот и ты — не Шелленберг. В таких делах мелочей нет.

Он открыл пачку «Кэмел» и, смяв ее, сказал:

— Дай-ка сигаретку, Бурдюк, а то у меня все вышли.

Бурдюк протянул ему пачку, и Петрович тоже закурил.

Из открытого окна «Фольксвагена» повалил дым, который выпускали теперь уже два глубоко затягивавшихся заядлых курильщика.

— Так вот, меня смущает, во-первых, то, что кассета болталась неизвестно где целых шесть часов, а во-вторых — что на записи не было голоса Шапошникова.

— А что, Санек у нас Шапошниковым был? — спросил Асланов.

— А ты будто не знал, — ответил Петрович и посмотрел в зеркало.

Асланов пожал плечами и ответил:

— Я же с ним не работал, так что для меня он — Санек и Санек.

— Александр Егорович Шапошников, — веско сказал Петрович, — капитан ФСБ. Работал под руководством Арцыбашева, а после его гибели попал под начало генерала Рудновского. Знать надо.

— Ну, теперь знаю, — согласился Асланов, — только что толку, он теперь апостолу Петру честь отдает.

— Да-а… — протянул Петрович, — это уж точно.

— Так чего ты там про время-то говорил, — сказал внимательно слушавший их диалог Бурдюк.

— Да я уже не про время, а про то, что на записи не было голоса Санька. А ну-ка, послушаем ее еще разочек. Не помешает.

Петрович вынул из внутреннего кармана кассету и вставил ее в роскошный «Пионер», располагавшийся на приборной панели машины.

Перемотав пленку на начало, он нажал на кнопку воспроизведения, и в салоне «Фольксвагена» раздалось сначала шипение, а потом искаженный записью женский голос:

— …нам помочь. Ты ведь знаешь, что мы — друзья. Правда, Костя?

Пауза.

Тихий мужской голос расслабленно ответил:

— Да, Наташа, мы друзья…

Петрович нажал на «стоп» и, повернувшись всем телом в сторону заднего сиденья, посмотрел на сидевших там Асланова и Бурдюка и сказал:

— Ну, господа шпионы, вам не кажется странным, что запись не сначала?

— Да, я тоже об этом подумал, — сказал Бурдюк.

— Индюк думал и в суп попал, — заметил Петрович, — на другой стороне пусто, значит, должна быть еще одна кассета.

Асланов поднял бровь и сказал:

— Почему это?

Петрович усмехнулся и сказал:

— Объясняю для тупых. Когда в магнитофон вставляют новую кассету, то запись начинается с самого начала. Сторона — сорок пять минут. Потом кассету переворачивают и продолжают запись на другую сторону. Заметь, не берут другую кассету, а пишут на другой стороне этой же. Я понятно объясняю?

Асланов промолчал.

— Молчишь. И правильно, лучше молчи и слушай. Так вот, пишут на другой стороне кассеты. И тогда, раз запись не сначала, то ее начало должно быть на другой стороне. А она чистая. Значит, была еще одна кассета. И если теперь пошевелить мозгами, то мы имеем два варианта. Первый, самый простой, таков: оба, и Наташа и Санек, по рассеянности забыли вовремя включить запись и сделали это позже. И, соответственно, утеряна действительно небольшая и, возможно, несущественная часть разговора. Второй, более сложный и более неприятный, — утеряно полтора часа информации, которая могла оказаться важной.

— Вот именно, утеряна, — осенило вдруг Бурдюка, — а если Наташа дала посыльному две кассеты, а он потерял одну из них?

— Возможно, — кивнул Петрович, — но теперь уж этого арапчонка не найти. А вот если Наташа решила, что на первой кассете нет ничего важного, то это очень плохо. Она не могла ничего решать, ее дело — выполнять приказы. Решают другие люди. Вот так.

Он помолчал и сказал:

— Ладно, давайте слушать.

И в машине снова зазвучали голоса Наташи и Знахаря.