Странствия Франца Штернбальда - Людвиг Тик

Тут он замолчал и с благонравным поклоном отложил цитру.

— Да он просто безбожник, — закричали многие из слушателей, — конец вашей песни — это самое непозволительное из всего, что мы от вас услыхали.

Вновь разгорелся спор о том, кому из поэтов отдать предпочтение. Штернбальд с горячностью защищал друга и при этом несколько раз назвал его по фамилии — Флорестан; второй поэт, услышав это, заинтересовался, стал расспрашивать, разговор принял иной оборот 22*. Выяснилось, что соперники состоят в родстве; они обнялись, оба были рады неожиданной встрече, и больше уже никто не думал сравнивать их таланты.

Глава четвертая

Тут общество распалось, и после всей сутолоки Франц с удовольствием вышел из дому и направился в дворцовый парк 23*. Нарядно одетая дама, которую он сначала не узнал, встретилась ему в одном из переходов; это была не кто иная, как прекрасная охотница. Они приветливо раскланялись, но после непродолжительной беседы снова расстались. Франц в задумчивости рассматривал искусно сделанный фонтан, приятно освежавший воздух своими хрустальными струями и издававший нежное журчанье, под которое еще охотнее и приятнее заливались птицы. Он вслушивался во все это многообразие прелестных звуков, в этот своеобразный дуэт фонтана и лесных обитателей, а потом дух его снова унесся в удивительную волшебную даль.

«Что это: обман зрения или правда? — спрашивал он себя; — уж не знаю, то ли и в самом деле мне всюду встречается ее прекрасный образ, то ли он лишь всюду мерещится мне? Эта графиня похожа на нее — ту, чьего имени я не знаю, кого я ищу, но с такою медлительностью, ради кого я живу и кого наверняка потеряю».

Из кустов раздались звуки флейты, и Франц присел на дерновую скамью в тени, чтобы послушать на покое. Музыка смолкла, и хорошо знакомый голос запел:

          Зов томительной отрады,Лейся в дальний дол с тоской;Нет в горах тебе преграды,Вторя зову ореады,Вверься ты волне морской!

          Тени в призрачном скольженье;Ночь лесная зелена;Ветви в трепетном движенье,Так бежит воображеньеВ мановенье вещем сна.

          Ты повей воспоминаньем,Незабвенное маня;Освяти ты заклинаньемГрудь мою, вселив признаньемСилу новую в меня.

          Дети лакомы до шуток,Я беспутное дитя;Я, как прежде, чист и чуток,Верен сердцем, кроме шуток,Изменял тебе шутя.

          Лес и дол и холм зеленый,Вам открою страсть мою,Я, закатом окрыленный,В край умчавшись отдаленный,Был бы с нею, как в раю.

          Так и пышет нежным жаромСвадьба неба и земли;Я подвержен этим чарам,Обреченный горьким карамОт возлюбленной вдали.

          С возвращением денницыВспыхнут небо и земля;Но, минуя все границы,Не открыл моей темницыМай, счастливых веселя.

          Блекнут розы нам на горе.Мир без них еще грустней;У любимой май во взоре;Мчись же время, чтобы вскореСнова встретиться мне с ней.

Это был Рудольф, и теперь он вышел из зарослей и присел рядом с Францем на ограду фонтана.

— Я сразу тебя узнал, — сказал Франц, — но не хотел прерывать твою нежную любовную песню; однако, должен сказать, ты выглядишь бодрее, чем я мог ожидать.

— Я всем доволен, — сказал Флорестан, — сегодня один из самых радостных дней в моей жизни; ибо что может быть прекраснее, чем вот такая мешанина разнообразных впечатлений, когда словно бы золотые звезды вспыхивают у тебя в голове и сердце, пронизывая твое тяжеловесное человечье нутро прелестным благотворным огнем. Надо бы каждый день искать разнообразия настроений и впечатлений, а мы вместо этого лениво погружаемся в самих себя и повседневную обыденность 24*.

— Последние слова твоей сегодняшней застольной мне не понравились, — ответил Франц, — непозволительно все же так шутить над серьезными вещами.

— О друг мой, — воскликнул Рудольф, — куда же девалась живость твоего ума, если ты так серьезно и сурово относишься к плодам минутного вдохновения. Когда забьет светлый ключ наивной поэзии, не мешай ему, пусть себе течет, как ему угодно 25*, шутка — она ведь и есть только шутка; если же ты хочешь видеть в ней осквернение торжественного и возвышенного — тебе же хуже. Лучше спой со мной вместе.

Францу пришлось повторить только что прозвучавшую песню, а Флорестан аккомпанировал ему на своей флейте; потом Рудольф сказал:

— Эту песенку я написал сегодня на закате, я услышал мелодию флейты, и она подсказала мне стихи.

— Вот и еще одна песня в прибавление к тем, которые ты пел мне по дороге в Антверпен, — сказал Штернбальд. — Я все их записал, и иногда мне кажется, что названия совершенно не подходят к тому, о чем в них говорится.

— Не беда, — сказал Флорестан, — может, и не подходят, но, когда я их сочинял, я так чувствовал; а кто чувствует по-другому, тому ничего не докажешь. Эти песни — интонации самих инструментов, — инструменты сами собой прибегли бы к ним, если бы ожили и заговорили друг с другом. При желании можно было бы придумать целый диалог, в котором вместо слов были музыкальные звуки.

— Пожалуй, — ответил Франц. — По крайней мере я могу себе представить разговоры цветов. Но характер вкладываем в них мы, люди, и никакого другого быть у них не может.

— Это и есть искусство, — ответил Флорестан. — Вот животных мы уже лучше чувствуем, потому что они нам ближе. У меня была мысль создать комедию, где играли бы овечки, некоторые птицы и другие животные, любовную пьесу, где выступали бы цветы; а звуки разных музыкальных инструментов составили бы трагедию, которую я предпочел бы назвать драмой духов.

— Большинство нашло бы это чрезмерно фантастическим замыслом, — сказал Штернбальд.

— Того-то я бы и хотел добиться, если б не поленился написать, — ответил Рудольф. — Однако уже стемнело. Знаешь ли ты великую поэму Данте?

— Нет, — ответил Франц.

— Такой же аллегорический прием можно было бы использовать для описания всей природы — такое же вдохновенное, пророческое откровение 26*. Я не раз рассказывал тебе о необычных жанрах испанской поэзии, как ты думаешь, ты сумеешь спеть со мной такой дуэт, какой я тебе описывал?

— Попробуем, — ответил Франц, — но только ты задай размер.

Рудольф начал:

«Кто там воздвиг шатер весны чудесный,         Когда весь мир         Справляет пир,Овеян синевой небесной;         Лучатся травы,         Светлы дубравы;         Песнь зазвучала:Любовь, любовь! Прекрасней нет начала».

                         Ф р а н ц

«Любовь, любовь! Прекрасней нет начала?         Прошла зима,         Исчезла тьма;Весна свободу означала;         Цветы лесные,         Струи речные,         Стряхнув оковы,Преодолеть свой зимний сон готовы»,

                      Р у д о л ь ф

«Преодолеть свой зимний сон готовы         Поля, леса,         Где голосаИ упоительные зовы;         В тиши долины         Хор соловьиный         На новоселье;В благоуханьях вешнее веселье».

                         Ф р а н ц

«В благоуханьях вешнее веселье;         Любой цветок —         Его исток,Пылает розами ущелье;         Набросил сетку         Плющ на беседку,         Померкли дали,А в небе ясном звезды заблистали».

                      Р у д о л ь ф

«А в небе ясном звезды заблистали,         Как малыши         В ночной тиши,Играть над нами не устали,         Сияя хором;         И нежным взором         Пригрев нас, к счастью,Ласкает нас любовь своею властью».

                         Ф р а н ц

«Ласкает нас любовь своею властью,         С цветами зов         Густых лесовДаруя нашему пристрастью;         Нам дарит розы,         Сулит нам лозы;         Колышет ветку,Накидывает плющ на нас, как сетку»

                      Р у д о л ь ф

«Накидывает плющ на нас, как сетку;         И мы целей         Среди лилей;Приемлем сладостную метку         И рай, в котором         Льнем с пылким взором         К ее ланитам,Благословенным пленены магнитом».

                         Ф р а н ц

«Благословенным пленены магнитом,         Горим огнем         И к девам льнем,Пернатым вверившись пиитам;         Кто внемлет зову,         Тот верен слову,         Зато коварныйСтраданием гоним, неблагодарный».

                      Р у д о л ь ф

«Страданием гоним, неблагодарный,         Он вызвал гнев         Прекрасных дев;Мрачит он светоч лучезарный,         Он розу душит,         Гвоздику сушит;         В любви неверныйПокинут небом, и певец он скверный».

— И на этом давай закончим, — потому что я и сам этим грешу, — сказал Рудольф, вставая.