Способ побега - Екатерина Федорова

Мриф сразу же возникла перед его мысленным взором — прекрасная и одновременно опасная, немного настороженная, как тогда, на ступеньках перед рестораном. Тимофей зажмурился и представил, как он гладит кудряшки на ее затылке. Очень зримо представил, так, что даже кожу на кончиках пальцев защекотало…

«О-о!! — прилетело в голову со стороны Гортензии. — Любовь! Я чувствую! Я — ощущаю!»

— Тогда, может, разговоры исключим? — вяло предложил он.

И снова погрузился в полусон-полуявь. Образ Мриф, как он обнаружил, неплохо отгонял боль. И даже высокая температура под грезы о прекрасной эльфессе ощущалась не как жар, переполняющий все тело, а как последствие острого любовного томления. Кое возникло вдруг в теле Тимофея, несмотря на все его плачевное состояние.

Они довольно долго находились в таком симбиозе — Тимофей плавал в мечтах о Мриф, а драконша Гортензия в его эмоциях, ахая и охая внутри его головы от сладких ощущений. Потом его начало все сильнее и сильнее клонить в сон.

Он уснул под сердитое покрикивание Лехи. Браток, дорвавшийся до командования, орал на всю камеру, как заправский старшина:

— Становись! Равняйсь! Круго-ом!

Вслед за этим раздавалось тяжелое буханье множества ног об пол. И слегка шаркающий топот — орлы маршировали по кругу…

Все до странного напоминало пребывание на действительной армейской службе — и громкие команды, слушанные вполуха, и легкая вонь в воздухе. Правду говоря, вонь стояла очень даже крепкая, просто за дни, прожитые в камере, Тимофей к ней притерпелся. И теперь почти не замечал.

И даже боль в теле стала словно бы возвращением в те, армейские времена. Они для Тимофея были отнюдь не радужными — наверное, из-за отсутствия уступчивости в характере по молодости. Да еще из-за гонора, который он мало-помалу приобрел, занимаясь своим тюк-до у бурята Михея. Как-никак, к восемнадцати годам он привык ощущать себя сильномогучим бойцом…

Резвых наконец отключился.

* * *

Вечером он проснулся только во время ужина. Его наполняло горячее вязкое ощущение жара и боли. Боль была во всем теле, в каждом его уголке. Но особенно сильной она была в опухшей ноге. Тимофей вяло поднял голову. Перед глазами был воротник куртки — Леха опять заботливо укрыл его. Он стащил с себя куртку, аккуратно положил ее рядом, повернул голову и огляделся.

В центре камеры стояла ровная, хорошо организованная шеренга узников. Сориентированная по диагонали помещения и заканчивающаяся в одном из его углов. Группа стражников и маг-кормитель виднелись во главе шеренги, почти у самой двери. Маг перед котлом ровно взмахивал черпаком — раздача ужина шла полным ходом. Сколько же он проспал? Тимофей пожал плечами и поискал глазами друга.

Леха прохаживался вдоль шеренги, бдительно приглядывая за порядком. И злобными окриками пресекал все попытки бедных инопланетян пролезть без очереди.

Вот уж в ком погиб великий прапорщик. Или тюремный староста, что в общем-то было очень близко — и по роду деятельности, и по духу.

В камере царил железный порядок — и здоровый казарменный дух.

Тимофей приподнялся на локте и оглядел стражников. Их было шесть человек, и все толпились за спиной мага-кормильца. Стражники стояли вольготно, даже расслабленно, слегка отставив свои пики в сторону. Четверо даже опирались на них, почти повиснув на крепких древках.

И по всему было видно, что новые порядки в камере их не интересовали.

Итак, местных тюремщиков отличает крайняя нерадивость. И пренебрежение всеми правилами тюремной безопасности. Они считают, что их подопечные столь безопасны, как колония бродящих по чашке Петри[1] амеб. Что ж, он с радостью изменит их точку зрения. В приличной тюрьме любое шевеление заключенных должно вызывать пристальный интерес местных отцов-командиров. А тут ни местных тюремщиков, ни кого другого это не интересует… Стражники относятся наплевательски. И стоят так, словно не замечают армейских порядков, появившихся вдруг в камере.

Это прямо-таки его долг — открыть им глаза на ошибочность подобного поведения.

Тимофей равнодушно похлебал мясной соус, который Лexa приволок в миске, почти не ощутив при этом вкуса еды. Жар во всем теле лишил Тимофея аппетита. Но сэнсэй упорно заставил себя есть. Сегодня ему понадобятся силы.

И по правде сказать, он не знал, когда еще представится возможность поесть снова. И представится ли вообще…

Сверху сюсюкнула Гортензия:

«Хочу любви, Тимоха».

Он опять представил себе Мриф. И насмешливо подумал, что благодаря Гортензии эти мысли могут превратиться у него в привычку. А привычка, как известно, свыше нам дана. И вполне может перерасти в стойкую и крепкую любовь. Нельзя слишком долго мечтать о какой-то женщине и не влюбиться в нее — просто невозможно… И что будет тогда? Влюблен по драконьему желанию?

Гортензия счастливо засопела у него в голове и многозначительно заявила:

«Мы с тобой здесь почти наедине, Тимоха».

Он наверняка подпрыгнул бы на месте, будь он здоров. Ну и намеки у почтенной драконши…

— Не совсем, — выдавил он. — Но скоро — может быть, и будем.

«И тогда нас ждет любовное томление и вздохи на скамейке?»

Тимофей вздохнул. Не слишком ли большую цену ему придется заплатить за свое освобождение? Но сейчас Гортензия была ему нужна как никогда. Речь шла и о Ларце Сил, и о Земле, и о его собственной, пардон, жизни. Сэнсэй поразмыслил (правда, недолго — слишком многое стояло на кону) и неуверенно согласился:

— Тогда, может быть, я и смогу кое-что рассказать…

«А когда это будет?» — неуемно поинтересовалась Гортензия.

— Уже скоро.

Небо над решеткой из сиреневого стало уже красновато-фиолетовым, когда он решил, что пора вставать. Истомленные тяжкой муштрой сокамерники лежали вдоль стен, как поваленные неумехой-лесорубом бревна — вповалку, улегшись друг на друга кто головой, кто ногами. После ужина Тимофей не послал Леху продолжать строевые мучения, рассудив, что измученным диктаторам тоже надо дать время для передышки. Очень уж напряженными для них выдались последние сутки. Прямо в духе времен сурового генералиссимуса Александра Васильевича Суворова — когда легко было только в бою, а в учении тяжело до жути…

Резвых усилием воли воздел себя на ноги. От жара тело казалось легким и невесомым. Леха, сонно клевавший носом рядом, тоже вскочил.

— Ты что вскочил? Лучше бы полежал, браток. Вид у тебя…

— Лучше он уже не станет, — мрачно попытался сострить Тимофей. — Пора, Леха.

— Куда пора?

— Шш… — Он приложил палец к губам и ухватился за рукав Лехи. — Значит, так. Ты сумеешь сейчас поднять своих чудо-богатырей? И снова начать маршировку?

Леха горделиво подбоченился:

— А то как же.

— Тогда вперед. И помни — что бы ни происходило, они должны маршировать.

— Что бы ни происходило?! — разинул рот его простодушный друг.

Тимофей кивнул:

— Ты уверен, что сможешь держать их под контролем?

— Ну, — засомневался Леха, — попробую. Только что…

— Нет времени, — шепотом завзятого заговорщика возвестил Тимофей. — Потом я тебе все расскажу. А теперь ничему не удивляйся и держи эту толпу в движении все время. Пошел.

Леха пожал плечами и пробасил:

— Ну, сэнсэй… Ладно, пойду. Но если в результате тебя опять побьют, как собаку, то я не виноват…

Браток развернулся и двинулся к валяющимся у стены сокамерникам, поминутно оглядываясь через плечо. Тимофей дождался, пока узники встанут и двинутся вдоль камеры строевым шагом. Дети разных народов сначала нестройно, а потом все слаженнее завопили речевку. Многие поглядывали на Тимофея взглядами заговорщиков. Кое-кто даже подмигивал, ловя его взгляд. Хорошо, что они находятся в такой тюрьме, где охрана привыкла полагаться исключительно на мастерство магов-оружейников. Отлично, что здесь не следят за узниками. Иначе с такими сообщниками ему не миновать провала. Их пародию на заговор раскусили бы в два счета. При таких сокамерниках не нужен и бестолково мечущийся в поисках цветочного горшка по незнакомым улицам профессор Плейшнер…

Дождавшись, пока маршевая рота развернется к нему задом, а к стене в дальнем конце камеры передом, Тимофей негромко позвал:

— Гортензия.

Драконша наверху заворочалась и вытянула голову над решеткой в его сторону.

«О, Тимоха… Настало время поговорить о свидании, да?»

— Гм. Нет, пока еще немного рановато, — буркнул он. — Гортензия, ты можешь проплавить эти прутья?

«Ты еще спрашиваешь? — ликующе курлыкнула Гортензия и взмахнула громадными крыльями. — Легко!! Прямо сейчас? А потом мы будем вместе!»

— Нет, по команде, — нервно прошептал Тимофей. Не зря его мама говорила: не кружи девушкам головы, сынок. Кажется, у него сейчас появился большой шанс доиграться в этом деле до неизвестно чего.