Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Вдруг в комнату вбежал встревоженный Баранов и сообщил:

— Антохин идет.

— Закроемся и не пустим, — предложил Макаренко.

— Ну, до свидания, я в свою квартиру пойду! — сказал Баранов.

Жудро и Макаренко заперлись на замок и на засов. Антохин громко постучал.

— Кто? — спросил Жудро.

— Вася, открой, поговорить нужно.

— О чем поговорить?

— Что за манера с гостем через запертую дверь разговаривать?

— Какой гость, такой и разговор. Скажи, что ты хочешь от меня?

— Не от тебя, а от вас. Я знаю, что с тобою Макаренко. Мне сказали в соседнем доме. Отвори, говорю, неудобно вот так через дверь кричать. Нам серьезно поговорить нужно.

— О чем?

— Ну, если ты так добиваешься — о вашей судьбе. Хочу договориться, чтобы вы сдались без сопротивления.

— Ты что, дипломатический представитель СД?

— Называй как хочешь, но вы в моих руках. И я не хотел бы вредить вам...

— Смотри, какая забота о нашем здоровье! Вот тебе наша благодарность за это...

Вася выстрелил в дверь. Пуля пробила тонкую доску возле самой головы Антохина. Побледневший, с перекошенным от злости ртом, он отскочил за косяк и тоже выстрелил несколько раз.

На стрельбу снизу прибежали гестаповцы. Они начали пронизывать пулями квартиру Жудро. Прижавшись к стене, чтобы не попасть в зону прострела, Саша и Вася отбивались редкими выстрелами из пистолетов. Это сдерживало гестаповцев, они боялись подходить к двери.

— Нужно через окно... — сказал Жудро.

— Давай сначала ты...

— Нет, ты, а я прикрою. Нужно отбиваться до последней секунды, чтоб они не догадались. Быстрей, не тяни!

В окне была уже вынута первая рама — оставалась только одна, которая легко открывалась. Саша подскочил, рванул задвижку и, убедившись, что фашисты не оставили засады под окнами, прыгнул.

Соскочил он неудачно — на одну ногу, и она аж хрустнула. Страшная боль рванула тело. Все поплыло перед глазами — и огород, и дома, и синее небо. Через несколько секунд очнулся и пополз.

Слышал, что сзади шлепнулся о землю Вася. Потом увидел, что из-под пальцев, которыми Вася сжимал свой живот, била струйка крови.

— Что с тобой? — спросил Вася.

— Ногу сломал... Беги, если можешь, не задерживайся...

— Может, помочь?

— Да беги ты, говорю, быстрей... Товарищей предупреди. Беги к Наде Кочан, она поможет. Омельянюков не забудь... Беги...

Все так же сжимая руками раненый живот, Вася побежал.

А фашисты еще стреляли в дверь. Они были уверены, что Жудро и Макаренко там, в квартире, только прикидываются, что их нет. Кто мог подумать, что они спрыгнут с такой высоты!

Пока гестаповцы отважились сломать дверь, Вася спрятался на квартире у Нади Кочан, жившей на Беломорской улице в доме № 44. А Саша еще долго полз. Он тоже почти добрался до Беломорской, когда увидел недалеко от себя бледного, с искаженным от злости лицом Антохина, бежавшего в сопровождении нескольких гестаповцев следом за ним. Поднял слабеющую руку и выстрелил в предателя, но промахнулся, и враги быстро приблизились. Тогда Саша выстрелил себе в голову.

Три дня пролежал он на улице. А недалеко в руинах сидела «кукушка». СД рассчитывало, что кто-нибудь придет забрать тело Макаренки и тогда можно будет проследить за теми подпольщиками, которые еще оставались на свободе...

Антохин тем временем водил гестаповцев по знакомым ему квартирам. Он произвел тщательный обыск в квартире Насти Шевелевой, матери партизанки Веры Шевелевой, соседки Омельянюков и Зайца, тещи Саши Цвирко, того самого Саши, который помогал Володе Омельянюку проводить электроток к приемнику.

Настя Шевелева — старая, малограмотная женщина, но она, чем могла, помогала подпольщикам. У нее на квартире прятали портфель с бланками и печатями для пропусков, паспортов, аусвайсов. Антохин знал об этом и перекопал весь дом. Но найти ему ничего не удалось. Настя успела спрятаться с портфелем на огороде, за сараем.

От Шевелевых Антохин повел гестаповцев к Омельянюкам. Сразу зайти в дом они боялись — случай с Жудро и Макаренкой напугал их. Поэтому, засев в канаве напротив дома, они открыли по окнам автоматный огонь. В доме никто не отзывался. Подождав, они еще постреляли немного короткими очередями — снова тишина. Только после этого зашли в дом.

Там уже никого не было. Володя еще раньше, за полмесяца до этого, поселился на Немиге у знакомой женщины — Насти Цитович, работавшей машинисткой в жилуправлении. А старики незадолго до налета, услыхав, что раненого Васю Жудро перевели от Нади Кочан к Марусе Рынкевич, на Цнянскую улицу, поспешили туда.

Квартиру Кочанов Антохин хорошо знал, и оставлять в ней раненого подпольщика было опасно. Вывели его своевременно, — гестаповцы вскоре сделали налет на квартиру Кочанов.

Но и у Рынкевичей оставлять Жудро было рискованно. Он сильно стонал, а за стеной жила ненадежная соседка. Хорошо, что подоспели старики Омельянюки. Вместе с Марией Рынкевич в сумерках они перенесли Жудро к Соне Беловой на Восточную улицу. А на другой день нашли машину и отвезли в Третью клинику.

— Что с ним? — спросил доктор, осматривая раненого.

— Да вот из-за дурости все, — объясняла Павлина Степановна Омельянюк. — Хлопец молодой, до девчат охочий. Поссорился с одним латышом за девчину, а тот и бабахнул... Вот до чего доводит глупость...

Доктор понял, что дело тут не в девчатах, но и виду не подал, что не поверил. Объяснение дали правдоподобное.

Жудро сделали операцию. Но было уже слишком поздно — началось воспаление брюшины. После операции Василь немного ожил, только ненадолго. Утром он умер.

Целую неделю его тело лежало в морге, а гестаповцы, одетые в белые халаты, ждали, что кто-нибудь придет за ним, и не дождались. Подпольщики-медики предупредили о засаде.

Приказ был очень краткий:

«В связи с недостачей медикаментов и боеприпасов в отряде, а также чтобы установить связь с Логойским красным партизанским отрядом, приказываю:

1. Старшему помощнику начальника 2-го отдела штаба отряда лейтенанту т. Кабушкину и бойцу-партизану т. Саранину выбыть в гор. Минск для приобретения по особому списку медикаментов, добыть боеприпасы, договориться о связи с Логойским красным партизанским отрядом и печатным способом выпустить листовки.

2. Для выполнения поставленной задачи выступить из расположения лагеря в 22.00 10/III—42 г. Вернуться в расположение отряда 16/III—42 г.»

Приказ подписали командир отряда Ничипорович, комиссар Покровский, начальник штаба Айрапетов.

Перед самым уходом Кабушкина из лагеря Ничипорович позвал его и уже на словах добавил:

— Узнаешь там, что случилось с Василем Соколовым... — и крепко пожал руку. — Желаю удачи, Жан!

— Большое спасибо, Владимир Иванович!..

Шли всю ночь. Оттепель расквасила лесные тропинки, ноги то и дело проваливались в рыхлый снег, и идти было тяжело.

На шоссе вышли только под Пуховичами. Иван шагал быстро. Привыкшие к бесконечным дорогам ноги, казалось, не знали усталости. Его спутник тоже подтянулся, стиснул зубы и не отставал. Времени им отпущено мало, а дел много — нужно торопиться. Поэтому шли всю ночь и весь следующий день. Только вечером, страшно уставшие, они пробрались в город тропинками, о которых не знали полицейские. Заночевали на одной из явочных квартир, а рано утром, надев белую рубашку и новенький темно-синий, хорошо отутюженный костюм, Жан был у Виктории Рубец.

Рассказав о нуждах отряда, спросил:

— Не знаете ли вы, что случилось с Соколовым?

Он заметил, как изменилось красивое лицо Виктории. Глаза налились слезами, маленькие пухлые губы дрожали.

— Как же не знать, знаю... Сама чуть не попалась вместе с ним.

— Расскажите подробно...

— Иду я по улице, — еле сдерживая слезы, рассказывала она. — Вижу — едет подвода. Обыкновенная подвода, каких много бывает на улице... Санки фигурные, в санках мужчины в кожухах сидят, а сзади на полозьях стоит Вася Соколов, за решетку держится, но на меня не смотрит. Я думала, что он не видит меня, засмотревшись вниз, поэтому окликнула и поздоровалась. Слышу: «Тпру-у-у!» Те, в санках, остановились и — ко мне! Я от неожиданности растерялась, гляжу на них и не понимаю, что им надо. «Откуда знаешь его?» — на Васю показывают. Он, бедный, оказывается, привязан уже был к санкам, а я этого и не заметила. «Откуда знаю? — спрашиваю. — А почему бы мне и не знать, если он в нашей больнице лечился, в моей палате лежал». — «Документы, говорят, покажи». Ну, я показала. А Вася подтверждает: «Чего к женщине прицепились, это медсестра той больницы, где я лежал». Покрутились они, покрутились и отстали. Сели в санки, хлестнули кнутом коня, поехали дальше. Тогда я вспомнила, что на улице не нужно узнавать своих. Как я могла забыть об этом?..

Второй раз я встретилась с ним, — продолжала Витя, — на улице Максима Горького. Вели его гестаповцы, уже не те, что схватили, а другие. Одет хорошо, но весь в синяках. Лицо так исполосовано, что трудно узнать. Видно, его долго мучили и, ничего не добившись, решили возить по городу вместо приманки: может, кто-нибудь подойдет к нему, поздоровается, как я тогда, и схватить можно будет. Сами же они, переодетые в гражданское, шли рядом. Вася, видно, издалека заметил меня, а когда проходил мимо — низко опустил голову, чтобы даже волнением своим не выдать меня.