Марийкино детство - Дина Бродская

На следующий вечер в подвале у печника ждали гостя. На столе, покрытом скатертью, стояли ржаные коржики, бублики, творожные лепёшки и полбутылки водки.

– Можно бы и без вина обойтись, – сказала Наталья. – Саша-то, кажись, непьющий.

– Ничего, на радостях выпьет, – отвечал печник. – Советская власть не каждый, день город занимает…

Марийка с Верой сидели возле заиндевевшего окна и, то и дело протирая его, смотрели во двор.

– Что ж он не идёт! – говорила Марийка. – Сказал – будет в восемь часов, а скоро уже половина девятого…

– Придёт. Делов-то, наверно, у него много, – успокаивала её Вера.

Сенька подбросил в печку кусок деревянного забора и подошёл к девочкам:

– Марийка, что ж твой Саша не идёт? Обманул?

– Отстань! Я почём знаю…

В эту минуту мимо окошка мелькнула тень: кто-то спускался по ступенькам в подвал.

– Идёт! Идёт! – закричали ребята.

Дверь распахнулась. Саша-переплётчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге. Одна рука у него была забинтована; здоровой рукой он снял военную фуражку с красной звёздочкой и низко поклонился:

– Вечер добрый! Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Давненько мы с вами не виделись…

Дверь распахнулась. Саша-переплётчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге.

Ребята окружили Сашу и начали стаскивать с него шинель.

Сенька сейчас же завладел его фуражкой и пустой кабурой (наган Саша вынул и спрятал в карман).

– Ну, теперь можно и к столу, – сказал Полуцыган.

Все расселись вокруг стола.

– Вот, Сашенька, живём мы здесь уже полгода, – говорила Поля, – приютили люди добрые, дай им бог здоровья. Гайдамаки-то нас из швейной комнаты прямо на улицу выбросили.

– Они, Саша, нас большевицкой породой обозвали, – сказала Марийка.

– А ты разве не большевичка?

– Большевичка!

– То-то же…

Саша бросил таблетку сахарина в стакан с густым морковным чаем. Марийка, точно вспомнив что-то, вскочила с места и побежала к дверям.

– Ты куда это?

– Я за Стэллой. Она просила её позвать, когда Саща придёт.

– И Патапуфа приведи! – крикнул Саша.

Через минуту Марийка вернулась с Патапуфом и Стэллой.

– Жив? Молодчина! А мы тут вас уже oплакивать собирались, – сказал Патапуф.

– Да, да! – закричала Стэлла. – Особенно когда этот офицер нас напугал… Но всё-таки я чувствовала, что Саша спасётся из контрразведки.

– А ты разве, Сашенька, в контрразведке сидел? – спросила Поля.

– Как же. Разве вам Марийка не рассказывала? Меня ведь в цирке арестовали.

– В каком цирке? – спросила Поля и удивлённо посмотрела на Марийку, которая сидела, подперев руками горящие щёки.

Тут Саша рассказал про то, как клоун прятал его в цирке, как Марийка со Стэллой носили ему по вечерам еду и как его арестовали во время представления.

– Господи! А мы-то ничего и не знали! – всплеснула руками Поля. – Ишь ты, скрытница какая! Хоть бы матери проговорилась…

– Так вот она куда всё бегала по вечерам! – закричала Вера.

– Я велел Марийке и Стэлле держать язык за зубами, – сказал Патапуф: – ведь за Сашей следили, и приходилось быть настороже.

Все с уважением посмотрели на Марийку н Стэллу.

А они сидели сияющие по обеим сторонам Саши и от радости не могли даже есть.

– Да, бывает… – сказал Полуцыган. – Со мной тут тоже чуть история не приключилась. Уже было нагайками хлестали и под арест вели, да, спасибо, печка выручила…

– Погоди ты с печкой! – перебила его Наталья. – Пусть лучше Саша – не знаю, как по отчеству величать, – расскажут, как они спаслись…

– Что ж тут рассказывать? Подоспели наши и выпустили меня на волю. А то бы и посейчас сидел в контрразведке. Конечно, если бы в расход не вывели. Да это им невыгодно было. Они наперёд хотели выведать, кто да кто из наших в городе остался. Чуть не каждый день на допрос меня таскали. Однако не выгорело…

– А с рукой что?

– Вывихнули, когда из цирка вели.

Марийке было так жарко, что она встала из-за стола и пошла в сени напиться холодной воды.

В сенях она зачерпнула из кадки полный ковшик и жадно припала к железному краешку.

Вдруг кто-то толкнул её так сильно, что ковш вывалился у неё из рук и плюхнулся в кадку. Марийка оглянулась и увидела Сеньку; он стоял перед ней со сжатыми кулаками.

– Ты что, Сенька, очумел? Ведь больно!

– Погоди, ещё не так получишь!… Дрянь этакая!… Всё скрытничаешь… Не могла мне сказать про Сашу! Я это тебе припомню!

И Сенька ешё раз дал Марийке такого тумака, что у неё искры из глаз посыпались.

Но Марийка на него не рассердилась. Она понимала, что если бы она была на Сенькином месте, ей тоже было бы очень обидно.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Снова в городе перемены. Над домом Шабада опять развевается красный флаг. Бывшая Казачья улица теперь опить называется улицей Свободы, как и полгода назад.

Но дело не в том, что переменились названия улиц, а в том, что теперь всем стало ясно: переменились они в последний раз, навсегда.

Полуцыгац снова сделался председателем домкома и целые дни бегал и хлопотал, улаживая разные домовые дела. А дел у него много. Раньше всего он раздобыл где-то навозу и стал вместе с Ковтюном отогревать замёрзший водопровод. А с весны домком начал переселять подвальных в верхние этажи.

Шамборский был арестован. Шамборщиха вместе с Вандой куда-то исчезли; никто не видел, как они переезжали; во дворе говорили, что они здесь же, в городе, у каких-то родственников. В квартиру Шамборского перетащили свой скарб три семьи рабочих с лесопилки. Прачку Липу вселили к доктору Мануйлову; Сутницкому отвели две комнаты в соседнем доме, где была мастерская Таракановой.

Квартиру Сутницкого перегородили пополам. В одну половину должно было въехать какое-то учреждение, а в другой половине разместились: водопроводчик Ковтюн, Полуцыган и Поля с Марийкой. Семье Полуцыгана досталась бывшая гостиная Сутницкого. Полуцыган поставил посреди комнаты фанерную перегородку, так что получилось две комнаты. Как раз над перегородкой, которая не доходила до потолка, висела большая хрустальная люстра, та самая, в которую стреляли гайдамаки. Когда где-нибудь рядом хлопали двери, с люстры, повреждённой гайдамаками, начинали сыпаться хрустальные подвески. Их было так много, что Марийка и Вера нанизали себе по целому ожерелью.

На балконе Сутницкого, где раньше стояла золочёная клетка с попугаем, теперь хозяйничал Сенька Полуцыган. На балконе постоянно гудел примус, вниз сквозь решётку капали какие-то цветные жидкости, сыпался мел и толчёный уголь.

Поля с Марийкой занимали большую комнату – бывший кабинет Сутницкого. Всю мебель отсюда забрали для учреждения, и в комнате из вещей Сутницкого осталась только одна стоячая бронзовая лампа, которая была выше Марийкиного роста. Эта лампа стояла на полу и была такая тяжёлая, что её трудно было сдвинуть с места. Наверху среди шести матовых абажурчиков в виде язычков пламени, сидел, раскинув крылья, чёрный бронзовый орёл.

Теперь у Марийки было два окна, много простора и воздуха. Позднее солнце заглядывало сюда только часам к трём, но зато уже держалось до самого вечера, и Марийке это очень нравилось. На закате вся комната была залита красноватым светом, точно отблеском дальнего пожара Бронзовые крылья орла на лампе начинали золотиться, искриться и даже как будто шевелиться. Марийке казалось, что орёл вот-вот сорвётся с лампы и улетит.

Коммунхоз выдал Поле мебель: старый исцарапанный шкаф, один венский стул, одну круглую вертящуюся табуретку от рояля, столик на выгнутых золочёных ножках и красный плюшевый диван. Под сиденьем дивана было много разного хлама. Марийка часто находила там какие-нибудь редкости: огрызки карандашей, игральные карты и грязные крахмальные воротнички. Каждый день Полуцыган обходил все квартиры и учил новых жильцов, как нужно обращаться с печками и кухонными плитами. Если где-нибудь был забит дымоход или не в порядке плита, председатель домкома недолго думая закатывал рукава и принимался за работу.

– Печка – она сооружения нехитрая, – говорил он хозяйкам, – но ухода за собой требует хорошего, что за ребёнком…

Сутницкий изредка заходил во двор с кошёлкой в руках. Он направлялся в сарай, где у него оставались дрова. Наложив полную кошёлку берёзовых поленьев и связав ручки верёвкой, он, кряхтя, взваливал кошёлку на спину и тащил через двор.

– Сергей Иванович, дозвольте мне дровишки поднести, – почтительно кланяясь, говорил ему старый дворник.

Сутницкий медленно опускал кошёлку с плеч, ставил её на землю, потом начинал хрипеть, топать ногами и кричать на дворника:

– Пошёл прочь!… Не прошу!… Никого не прошу! Сам сделаю!… Приучаться надо! Не сегодня-завтра пошлют землю копать!

Тут и там открывались окна, женщины выглядывали во двор и качали головами, а Сенька, свесившись с балкона, кричал: