Голодная Гора - Морье Дю

- Решился, - ответил ее отец. - И, если говорить честно, я не думаю, что он пожалеет о своем решении. Я уплатил за его долю весьма крупную сумму и сохранил за собой аренду еще на семьдесят лет. Если у тебя будут сыновья, Джон, они к тому времени достигнут весьма преклонных лет и будут сами решать, нужно сохранять аренду на будущее или нет. - Он засмеялся и посмотрел на дочерей. - Я полагаю, - сказал он, - что к этому времени в недрах Голодной Горы останется не так уж много меди.

"Семьдесят лет, - думала Джейн, - тысяча восемьсот девяносто девятый год. Никого из нас, сидящих сейчас за этим столом, уже не будет в живых".

Медный Джон наполнил свой стакан и пододвинул графин сыну.

- А что сказано в завещании? - спросила Барбара.

- Ах, завещание, - отозвался ее отец, пренебрежительно махнув рукой. Именно так, как я говорил. Все решительно отходит Ричарду Лэмли. Мне кажется, миссис Флауэр получает несколько сотен в год и некоторые картины. Нужно отдать ей справедливость, она приняла это с достоинством. Надеюсь, у нее хватит ума не дать мужу доступа к этим деньгам. Поведение Саймона Флауэра после похорон нельзя назвать иначе, как позорным. Когда пришло время читать завещание, его не могли отыскать и наконец обнаружили вместе с одним из слуг - я его знаю, он всегда внушал мне подозрения, - в буфетной, где эта парочка угощалась портвейном бедняги Роберта Лэмли. Нечего и говорить, он был не в состоянии прослушать, как будет читаться завещание его тестя, и заснул в середине процедуры. Я не сомневаюсь в том, что Ричард Лэмли не потерпит его присутствия в своем доме. Когда пришло время разъезжаться, он немного пришел в себя, и очень жаль, ибо вместо того, чтобы молчать и стыдиться своего поведения, он пожелал сам править лошадьми, и последнее, что я видел, была несущаяся во весь опор коляска, миссис Флауэр, которая крепко вцепилась в свою шляпку, чтобы она не слетела, и Саймон Флауэр на козлах, орущий песни. Когда-нибудь он свернет себе шею, и поделом, ничего другого он не заслуживает.

- Боюсь, что теперь, когда не будет денег на ремонт, замок Эндрифф окончательно разрушится, - вздохнула Барбара. - Бедная миссис Флауэр, бедная Фанни-Роза! Как мне жаль их обеих.

- О Фанни-Розе беспокоиться нечего, - сказала Элиза. - Боб Флауэр мне говорил, что у нее куча поклонников, готовых на ней жениться, весь вопрос только в том, кого она выберет. Ее последнее увлечение - один из родственников ее дядюшки-графа. У молодого человека, кажется, тоже есть титул.

- Ясно одно, - сказал ее отец. - Я, конечно, очень сожалею о смерти Роберта Лэмли, хоть он и был старым человеком, однако наша семья от всего этого только выиграла.

Всстав из-за стола, он направился в библиотеку, чтобы заняться, как обычно, корреспонденцией, помедлив с минуту в надежде, что Джон пойдет вместе с ним и будет расспрашивать о деталях проведенных отцом переговоров и об их результатах. Сын, однако, не понял намека, и Медный Джон, сдвинув брови и строго сжав губы, удалился в библиотеку в одиночестве.

Вот она, причина, думал Джон, вот почему Фанни-Роза говорила с ним так уклончиво, когда он был в последний раз в Эндриффе. Он припомнил, что были каие-то разговоры о кузене. Она, несомненно, выйдет за него замуж, уедет отсюда, и таким образом все кончится. Возможно, это и к лучшему, ведь если такое положение продлится еще несколько месяцев, он, в конце концов, просто покончит с собой. Катались на яхте они в мае, теперь уже август, а Фанни-Роза так и не дала ему ответа, и неизвестно, когда он сможет его получить. У нее столько разных настроений, столько капризов, что если им случалось провести день вместе, это только усугубляло его неуверенность. Иногда она встречала его равнодушно, зевая и скучая, неохотно шла за ним на гору, где он собирался обучать своих борзых, ко всему придиралась, критиковала собак и то, как они бегут, уверяла, что собачьи бега - это совсем неинтересный спорт, пригодный разве что для мужиков. В такие минуты Джон готов был бросить все, продать собак, вернуться домой и никогда больше не ездить в Эндрифф; а потом, совершенно неожиданно, словно противный ветер менялся на благоприятный, она вдруг подходила к нему, брала его за руку и, прислонившись щекой к его плечу, просила прощения за свой дурной характер.

- Если вы только выйдете за меня замуж, Фанни-Роза, - говорил он, гладя ее по волосам, - я всегда буду рядом, буду стараться утешить вас, когда вам это понадобится.

Она ничего не отвечала, просто стояла, прижавшись к нему, обняв его за плечи и глядя сверху на залив Мэнди-Бэй, который расстилался внизу, улыбаясь ему и смеясь, так что он приходил в неописуемое волнение и мечтал только об одном: полностью раствориться в своей любви к ней.

А потом, оттолкнув его, она сказала:

- Пустите собак снова, я хочу посмотреть, как они побегут. Мне кажется, Забияка будет лучше всех, как вы и говорили.

И через минуту они уже обсуждали стати его борзых, горячо и взволнованно, она засыпала его вопросами о грядущем осеннем сезоне, а он был счастлив и, в то же время, обескуражен, пытаясь догадаться, что у нее на уме, действительно ли она интересуется им хоть немного или играет с ним, соблазняя его просто так, от скуки, чтобы провести время.

А в следующую их встречу она снова была другая, без конца рассказывала о развлечениях, которые устраивались в Мэнди-Хаусе, в доме ее дядюшки, где бывала масса гостей и где она несомненно встречалась с тем кузеном, о котором слышала Элиза, а для Джона у нее едва находилось слово, так что он чувствовал себя лишним, скучным малым, способным разговаривать только о борзых да о собачьих бегах. И тогда он скрывался у себя в комнате или брал яхту и плавал вокруг острова Дун, забывая даже вернуться к обеду, что так часто случалось с ним, когда он был мальчиком, а, вернувшись, небрежно бросал какое-нибудь извинение и усаживался в кресло, взяв в руки спортивную газету.

Джейн и даже Барбара догадывались, что с ним происходит, и не трогали его, но, по мере того, как день за днем проходило лето, Медного Джона начинало раздражать поведение сына, который никогда не говорил с ним о шахте, не интересовался делами имения и проводил все свое время, гоняя собак на холмах Эндриффа, а когда снисходил до того, чтобы явиться в пять часов к обеду, хранил мрачное молчание во время всей трапезы или же, выпив слишком много портвейна, начинал говорить глупости, рассуждая о политике, о которой не имел ни малейшего представления.

- Тебе очень повезло, мой дорогой Джон, - сказал отец однажды вечером, когда его сын казался рассеянным еще более обычного и не проявил никакого интереса к замечанию отца о том, что новая шахта над дорогой, ведущей к поместью Мэнди, вероятно, окажется наиболее перспективной из трех, - что мои старания за последние девять лет оказались столь плодотворными, что тебе не грозит судьба незадачливого сына обедневшего землевладельца. Вместо этого ты в свои двадцать восемь лет - богаты наследник крупного предприятия и значительного богатства, для приобретения которого тебе не пришлось затратить никаких усилий, да, очевидно, и не придется.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});