Магия мозга и лабиринты жизни - Наталья Бехтерева

Как нумизмат любуется каждой своей добычей, как настоящий коллекционер по очереди влюбляется в каждую новую картину или скульптуру или вдруг заново открывает для себя уже известную, так и исследователь, рассматривающий изображения мозга, полученные с помощью ПЭТ, по очереди (или сразу) «влюбляется» в возможности какой-то клинической и/или научной линии.

Ну разве не потрясающие данные получены при исследовании мыслительной деятельности, мозгового обеспечения речи? А выявление только с помощью Н215O аневризмы, обкрадывающей кровоснабжение остального мозга и никак не обнаруживающейся с помощью дезоксиглюкозы (еще бы, при чем там обмен в самой аневризме)? Совершенно удивительная возможность обнаруживается при сосудистых поражениях мозга. Виден «бассейн страдания» (недостаточности кровотока, недостаточности обмена). Видна положительная динамика в зависимости от эффективно подобранного лечения в случае наличия резервных возможностей – при всем том, что мы часто обозначаем как функциональные нарушения. Видна неэффективность (или эффективность) лечения, зависящая и от неэффективности консервативного и/или оперативного лечения. С помощью функциональных проб принципиально возможна дифференцировка так называемых органических и так называемых функциональных страданий.

Как бы ни была интересна локальная диагностика опухолей и других очаговых поражений – и даже несмотря на то, что ПЭТ дает существенно более полные данные о сущности и перспективах очагового патологического процесса, – то, что удается увидеть при нарушениях мозгового кровообращения, далеко не менее интересно. Взять хотя бы пример с лечением больных, принимавших участие в ликвидации чернобыльской катастрофы, с их огромным количеством жалоб и скудостью неврологической симптоматики. Какое действительно чудо происходит в мозге этих больных при приеме дилантина, нейтрализующего эмоциональный дисбаланс! Здесь и пути лечения, и дифференциальная диагностика, и выявление главного дестабилизирующего фактора.

Приборов для изучения мозга немало. Надо думать, что в ближайшее время появятся и новые. Но сегодня именно ПЭТ и развивающаяся ФМРТ – главные методики, определившие наряду с предшествующим нейрофизиологическим опытом возможность объявления Международной декады изучения мозга человека.

Замок нашей мечты

Я помню периоды в моей жизни в науке, когда единственной «реальностью» была мечта. Повседневная работа как бы делалась сама собой. Еще почти ничего нет, со стороны кажется – и начала-то нет, а Замок Мечты уже построен, и вижу его во всех основных деталях так ясно, что почти любуюсь им. Сейчас, когда моя жизнь подошла так близко к естественному концу, могу сказать: мечтали, создавали, а когда что-то уже было создано, любоваться, как правило, либо времени не было, либо казалось: все было так просто – чем здесь любоваться? Дальше, глубже, дальше… Вот впереди… А любоваться было чем – и жаль, что такие праздники как-то выпадали из ускоряющегося ритма нашей жизни. А может быть, так получалось потому, что самым лучшим было само научное творчество, мечты и их воплощение с хорошо известной коррекцией мечты – реальностью. Главное из того, что удалось, описано в наших книгах (см. примечания в конце этой книги), да и в этой, хотя здесь – при некотором упрощении.

Но главная мечта научной юности казалась абсолютно несбыточной, нереальной. Вместе с уже ушедшим из жизни Генрихом Вартаняном мы в середине и конце 60-х рисовали на песке – даже не здание, а что-то, что позволило бы безраздельно заняться раскрытием общих и частных принципов работы мозга.

Сама физиология человеческого мозга тогда еще была только слабеньким подростком, и потому речь, естественно, шла о мозге высших животных и человека.

Мы работали в многопрофильном Институте экспериментальной медицины (ИЭМ), и, так как меня вскоре после прихода явочным порядком (директор института Д.А. Бирюков: «Уж прости ты меня, старика, назвал тебя своим замом по науке, так уж вышло») приобщили к администрации, много сил уходило на узнавание других дисциплин, в том числе сил творческих, особенно когда формировалось что-то вроде общей стратегии этого многопрофильного института. В чем-то можно было скользить по верхам, а во что-то другое надо было вдумываться, буквально вгрызаться. Сил было много, свое дело если и страдало, то все-таки быстро двигалось. А хотелось, очень хотелось заниматься только им!

Жизнь, к сожалению, показала наряду с нашими традициями «право на существование» и американской формы организации научного труда: во главе большей или меньшей лаборатории – творческая личность, остальные, за редким исключением, – и разного уровня стажеры, и более или менее способные исполнители, при нередкой смене этих вспомогательных сотрудников. Дело в том, что сил на воспитание «своих» уходит много, отдача поначалу кажется стоящей затрат, движение вперед как будто бы ускоряется и идет более широким фронтом, однако далее все происходит по одной из тривиальных схем: действительно одаренные сотрудники находят свою научную нишу и рядом или на отдалении работают как друзья, а часто и единомышленники, что, конечно, прекрасно. К сожалению, этот оптимальный вариант реализуется далеко не всегда. Чаще сотрудникам менее одаренным начинает казаться, что и они всё могут сами, более того, они порой весьма переоценивают свой, в общем-то ручной, труд… Далее – известно… Уж лучше им с самого начала пути быть исполнителями американского варианта. Всем меньше невротизирующих ситуаций – в том числе и руководителю.

Но хватит грустных экскурсов – отношения «отцов и детей» все же не всегда развиваются по Тургеневу…

Вернемся к тому солнечному прошлому, когда мечталось об институте, где все будет подчинено только изучению мозга. Что стало далее с этими мечтами? Реализовывались, как почти все другие (научные)? Ничего подобного, они просто потихоньку растворились в моих двадцатилетних многоплановых заботах как директора многопрофильного института…

Собственное «дело» (отдел) крепло, росло, нас стали знать и у себя в стране, и далеко за ее пределами. Повидали мы мир, повидал ученый мир нас, с кем-то подружились, у кого-то поучились, кто-то стал учиться у нас… И почувствовали мы буквально на пике признания, что так дальше жить нельзя. Нужны принципиально новые подходы к изучению мозга, комплементарная технология, к началу и особенно к середине 80-х годов уже бурно развивавшаяся на Западе. Ее возможности мы оценили уже тогда, когда работы по родной нам проблеме «Мозг и мышление» еще не хлынули бурным потоком, тогда, когда мы увидели принципиально огромные возможности неинвазивной техники.