Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

Аксен кривовато усмехнулся:

– Не потерял, отче.

– Ну ладно. Эмир наградит тебя щедро, золота они не жалеют, не ордынцы. Иди же… Хотя… – Епископ вдруг пристально взглянул в окно. – Словно бы одна и та же рожа…

– У кого, отче?

– Да у артельщиков, башню, видно, строят, в пыли да извести все… И что они здесь делают, интересно? – Феофан задумчиво скривился. – Обедня-то, чай, давно кончилась… Не меня ли дожидаются? – Он встрепенулся, словно отметая от себя лишние подозрения. – Ой, Господи, дожил – любого куста пасусь!

– Проверить можно, – подсказал Аксен. – Ты, отче, вперед едь, а язм потихонечку сзади. Погляжу.

– Думаешь? – Епископ качнул головою. – Ин ладно. Поезжай, погляди, худа не будет. Ежели что – доложишь.

Обитый черным бархатом епископский возок, выехав с церковного двора, неспешно покатил к торгу. Артельные – молодые, по уши измазанные в известке парни – до того лениво точившие лясы под старой липой, вдруг встрепенулись и быстро пошли следом.

– Вот те на-а… – удивленно протянул идущий вслед за ними Аксен. – Видать, прав был епископ.

Они прошли почти через весь город, от главной площади, к торгу. На торгу Феофан вылез из возка, прошелся меж рядами самолично – любил взглянуть на товарцы, а то и прикупить что, купцы-то, зная крутой характер епископа, цену не гнули, а то и так дарили. Походив по торгу – артельщики шли за ним, словно привязанные, – служитель церкви уселся обратно в возок, бросив сидевшему на козлах послушнику:

– Трогай.

На храмовом дворе вышел, прошел в горницу, веля принести холодного – с погреба – квасу. Не успел и отпить, как в дверях появился Собакин. Увидев его, Феофан вздрогнул:

– Ну что там?

– Следят, твари. Точно заметил, не сумлевайся, отче.

– Так-так… – Епископ нервно заходил по горнице, то подходя к окну – бросая хмурые взгляды на вновь собравшихся под липой артельщиков, то – к двери, не подслушивает ли кто?

– Значит, следят… Кто ж выдал? Зазноба твоя, наместника приживалка, ни о чем не рассказывала?

– Не зазноба она мне, – усмехнулся Аксен. – Горда больно, и посговорчивей есть девки…

– Говорила что?

– Так… – Собакин неопределенно пожал плечами. – Что она может знать-то, дурища? Ах да, письмо кто-то сегодня боярину на двор подкинул.

– Что за письмо? – насторожился епископ.

– Да не знает. Боярин, никому не говоря, сам чел. Заметила только, что печать красная.

– Красная… Говоришь, красная? Ну иди-иди, Аксен, чай, эмир ждет не дождется. Ишь войско-то, не подходит… Передашь все, уж тогда начнется. Про гостей наместничьих передал ли?

– Холопа своего послал, Никитку Хвата. Человек верный… он ведь тогда Каюма…

– А Каюм тот откель про тебя вызнал?

– Не знаю, отче, – честно признался Аксен. – Говорят, на торгу его частенько со скоморохами видели.

Ничего больше не сказал Феофан, только напутствовал предателя в путь да велел самолучшего коня из конюшни выдать.

– Скачи, Аксене, – глядя в окно, прошептал он. – Ждет эмир. Эх, самому бы уехать. Нельзя, подозрительно больно, да и эти не дадут, твари. – Он с ненавистью посмотрел на артельщиков. Походил по комнате, словно загнанный тигр, только что не рычал. Постоял в углу, потеребил бороденку задумчиво… – Печать, говоришь, красная? А то ведь мой личный воск! Правда, и у наместника такая же, но не будет же он сам себе подметные письма писать… Значит, кто-то из своих, кто доступ имеет. А кто имеет? Авраамка!

– Эй, кто там есть? Позвать сюда писаря Авраамку! Да пусть поспешает, немедля… А со скоморохами тоже пора кончать, хотел копнуть под воеводу, да, видать, пошли иные игры. А в тех играх скоморохи без надобности – знают больно много. Ката не звать, удавить по-тихому… Кому поручить-то? Нет, нет верных людей, не знаешь, кому и верить! Ладно, найдем, время есть…

Феофан задумчиво уставился в пол. Угрюмов. Тих да невелик городок, невелика и честь быть тут епископом. Куда уж лучше Переяславль или Москва. Ну да пока все митрополиту верят, да и уважают его везде, и в Москве, и в других княжествах, и – что немаловажно – в Орде. Ничего, скоро по-другому запоют, как вместо Орды эмир Тимур встанет, вот уж тогда-то войдет в силу Феофан, получит по заслугам место!

Епископ аж прищурился от мечтаний. Впрочем, не таких уж и мечтаний – войска эмира уже должны были быть рядом.

Войска эмира были рядом, и гораздо ближе, чем предполагал Феофан. Разъезды гулямов появились уже в виду реки, запылали окрестные села, а в усадьбе боярина Колбяты Собакина все люди – от холопа до рядовича – несли строгую караульную службу. Опасались. Лишь боярский сын Аксен никого не опасался, несся себе на вороном скакуне их епископской конюшни да мечтал, как наградит его эмир в случае скорой победы. В то, что к предателям относятся плохо даже те, кому они служат, – не верил, да и правильно делал, жизнь другое показывала. Вон хоть тот же Тохтамыш. Сколько раз предавал? – и не счесть, а уважаемый человек, хан. Это сейчас ему не очень-то повезло, ну а раньше – в чести был. Не заедался бы на Тимура – не потерял бы ханство. Все гордыня да чванство, кругом они виноваты. А может, в мусульманство податься? – думал на скаку Аксен. Там сколь угодно жен иметь можно. Только вот вино, говорят, не разрешено пить… Хм… Врут, наверное, насчет вина, то-то все они не пьют, трезвенники, ага, как бы не так! И эту, Евдоксю, себе в гарем, младшей наложницей. Ишь, гордячка – и обнять себя лишний раз не позволит, хотя, ведь видно, хочется, а все равно отворачивается, тварь. «Присылай сватов к боярину-батюшке». Сейчас, прислал, разбежался. Нужна ты мне больно с боярином своим, и жить-то вам осталось всего ничего. Хотя, конечно, Евдоксю-то можно бы при себе оставить для потехи… Не, ну ее, прирежет еще ночью, с нее, дуры, станется. Да мало ли среди Тимуровых родичей незамужних баб? Вот куда надо смотреть, а не об этой гусыне думать! Улыбнувшись, Аксен подстегнул коня. Сердце его – если у него было сердце – согревала золотая пластинка с мудреной арабской вязью – пайцза самого Тимура.

Светлое лазурное небо расстилалось над лесами, над рекой и голубыми степными травами, отражалось в озерах и в глазах собиравших цветы девушек. Девы – босые, в одних рубашках, побросали грабли и, отдыхая, сидели на берегу реки, свесив ноги в воду, плели венки из васильков и ромашек да пели звонкие песни.

Девки, бабы —На Купалу!Ладу-ЛадуНа Купалу.

На том берегу проскакали вдруг всадники. Девушки бросили песню, встрепенулись было – бежать, да узнали своих – червлены щиты, серебристые кольчуги да выбившиеся из-под шлемов русые кудри.

– Хорошо поете, девы, – бросил им старший – с бородою черной, смешной, похожей на древесный гриб-чогу. – Возов не видали ли, с глиной аль с каменьями?

Девушки расхохотались:

– Видали один, с сеном.

– С сеном?! А куда поехал?

– Да во град, верно.

– Слыхали? – Воевода обернулся в седле, и по его знаку воины разом повернули обратно. Поскакали – заливными лугами, березовыми перелесками да горькой ковыльной степью. Пронзительно синело небо, весело сияло желтое солнце, а на лугах, под копытами коней вминались в землю цветы – васильки, колокольчики, анютины глазки.

– Войско! – крикнул вдруг кто-то из воинов. Воевода напрягся в седле, поднес руку к глазам. И правда – из березовой рощицы галопом выскочили всадники на лихих конях, в рыжих лисьих шапках и стеганых панцирях. В руках – кривые сабли да маленькие круглые щиты, за спинами луки со стрелами, кое-кто уже натягивал тетиву на скаку. Впереди, на гнедом коне, несся красавец в золотистых чешуйчатых латах, без шлема, брови вразлет, развевались на ветру черные как смоль кудри, и глаза лучились ожиданием битвы.

– Эй, соколы! – обернулся он. – А не посрамим нашу былую славу?

– Улла! Улла-Гу! – заорали всадники, закрутили над головами сабли и с дикими криками бросились вперед. – Улла-Гу! Улла!

– Стойте-ка, парни, – услыхав их крик – родовой клич одного из ордынских нойонов – придержал коня воевода. – Похоже, свои. – Присмотревшись, он узнал скачущего впереди всадника. Заорал: – Хэй, Тайгай! Хэй!

Тот прислушался. И тоже узнал, улыбнулся. Велел своим убрать луки, хлестнул коня:

– Эй, Панфил, как жизнь?

– Как наш гость? – тут же переспросил воевода.

– С гостем все хорошо, – на миг посерьезнев, тихо сообщил Тайгай. – Я проводил его до самой Сары. – Он снова улыбнулся: – Что, саранча эмира Османа еще не разрушила ваш славный городок?

– Покуда Бог миловал.

– Ну это покуда… Что ж, будем сражаться вместе! Я рад, воевода!

– Я тоже рад, бек, и знаю твое мужество и мужество твоих славных воинов.

– Улла-Гу! Улла!!!

Они понеслись к городу вместе – русские и татары, вернее, кыпчаки – дружина воеводы Панфила Чоги и отборная сотня ордынского бека Тайгая, сибарита, красавца и весельчака, по которому сохло не одно девичье сердце. С ходу пронесясь по мосту, они осадили коней у самых ворот. Отбросив улыбку, воевода хмуро смотрел, как тянутся в город возы с сеном. Знал уже – вон там, на переднем, двое. Монастырские служки – Иванко с Олехой Сбитнем везли на владычный епископский двор свежее сено. Сено! Не глину и не камни. А это значило, что о пути бегства Тохтамыша хорошо осведомлен Тимур. По крайней мере, так считал воевода, основываясь на письме, подброшенном нынче утром на наместничий двор. Почти на том же – на цвете печати – основывался и епископ Феофан, вызвавший в свою келью сразу двоих – писца Авраамку и ката. Палач уже подвесил несчастного писаря к стенке, разложил принадлежности и приступил к делу, ударив вполсилы кнутом.