Золотые Антилы - Тим Северин

Лучшее, однако, было впереди. Поразительная приветливость землевладельцев внушила беглецам такую уверенность, что они перестали запутывать следы и вышли на большую дорогу. Теперь они изображали официальную доминиканскую миссию, отправленную в Гватемалу, и, к своему восторгу, пользовались особыми привилегиями, причитающимися странствующим духовным особам. В каждом городке или крупном поселке индейское население беспрекословно обеспечивало их пищей, конюшнями и кровом, не спрашивая платы. Достаточно было попросить, чтобы им предоставили необходимые удобства. В ответ от них требовалось только сделать запись в счетной книге деревни о полученных услугах. Все расходы оплачивались из общей казны. Такая трогательная забота была весьма кстати для тех счастливчиков, кому полагались все эти привилегии. Особое впечатление на Томаса Гейджа произвели «венты», или гостиницы, устроенные властями там, где от одного поселка до другого нельзя было добраться за день неспешной езды. Здесь путник находил постель, стол и такие трогательные проявления гостеприимства, как чистейшая вода, налитая в большие пористые кувшины, отчего вода в них всегда оставалась такой ледяной, что у путешественников в самый жаркий день сводило зубы от холода.

Но не везде в Южной Америке путешественники пользовались барскими удобствами, и порой Гейджу случалось горько жаловаться на тучи москитов, проникавших под захваченные с собой грубые москитные сетки. Один раз «англо-американцу» пришлось даже переночевать под открытым небом. Его лошадь захромала под конец дня, а Гейдж был слишком скуп, чтобы оставить скотину, за которую были заплачены немалые деньги, поэтому он предложил спутникам идти вперед, а сам остался ждать, пока лошадь отдохнет. Он скоро пожалел о своем решении. Оставшись в одиночестве темной и ветреной ночью на равнине Мексики, он пережил приступ настоящей паники. Гейдж клялся, что слышал ночью «вой, лай и вопли» стаи демонов, обернувшихся дикими собаками, пронзительный визг ведьм и стоны терзаемых христиан. Он всерьез советовал читателю, если тому случится попасть в сходное положение, лежать так тихо, как позволят занемевшие мышцы, в надежде, что злые духи и хищные звери утратят к нему интерес и уйдут. Только такой образ действий, уверял он, позволил ему спастись и догнать товарищей.

Не столь пугающим, но столь же неприятным оказался случай, когда у них на пустынном горном перевале кончилась еда. Ослабевшие от голода странники неразумно решились грызть зеленые лимоны прямо с дерева. Естественно, такая пища дурно сказалась на их пищеварении, и, чтобы справиться с бедой, доминиканцам пришлось купить у проводника полмешка маисовой муки. Этот местный индеец тут же попал в черный список Гейджа, потому что вытянул из страдальцев неплохие денежки.

К счастью, эти приключения не помешали «англо-американцу» набросать красочное описание страны, в которой до него не бывал ни один англичанин. «Я желал, — писал он впоследствии в своем „Путешествии“, — показать читателю те части Америки, через которые я проезжал и в каких пребывал». Этим дело не ограничилось. Книга Гейджа для читателей не просто вадемекум[11] Нового Света. Он, очевидно, пришел в восторг от Золотых Антил и шумно пропагандировал нападение англичан на американскую империю Испании, вдавался в мельчайшие подробности жизни в городах и селениях Мексики и Гватемалы и составил тщательный, хотя и беглый отчет о географии перешейка. Так, он уверенно поддержал средневековую теорию о том, что землетрясения — результат вспучивания земли и эрозии, вызванной ветрами, запертыми в огромных подземных пустотах. И высмеял некого испанского монаха, верившего, что вулканы наполнены расплавленным золотом. Этот заблуждающийся священник взобрался на вершину одного вулкана и опустил в кратер горшок на цепочке, в надежде начерпать целое состояние. Но цепочка расплавилась, и он остался без котелка. Подобные анекдоты легко вписывались в непринужденный стиль повествования Гейджа, с непривычной смесью высокопарности и цинизма описывавшего для английской аудитории подробности обыденной жизни колоний.

Характер Гейджа, как нигде ясно, проявляется в его записках о шоколаде, бывшем в то время одним из самых знаменитых и экзотических продуктов Южной Америки. Гейдж обожал шоколад, почти неизвестный его современникам-англичанам. Он сурово распекал своих соотечественников, упустивших из виду столь великолепный товар, укоризненно замечал, что английские каперы мешками выбрасывали за борт захваченный на испанских судах груз бобов какао только потому, что по своему невежеству английские моряки не знали, что делать с этим добром, которое прозвали «овечьими катышками». Для излечения от столь прискорбного невежества Гейдж приводил подробное наставление: как растет какао и как именно его следует готовить. Сам он выпил свою первую чашку шоколада вскоре после высадки в Сан-Хуан-де-Уллоа, и с той минуты шоколад постоянно оставался у него в голове и на языке. Он хвастался, что пил шоколад полдюжины раз в день — за едой, в промежутках и на ночь, когда нужно было бодрствовать допоздна. Он советовал для лучшего вкуса сдабривать его сахаром или корицей, или гвоздикой, или анисом, орехами лещины, миндалем, ванилью и даже перцем. В помощь путешественникам он перечислял несколько способов прессовки какао в удобные для перевозки плитки, от которых в пути можно отламывать куски по мере надобности. Сам Гейдж обзавелся портативным набором для приготовления шоколада, включавшим маленький кожаный мешочек с кусками сухого шоколада, чашки, сахар, пряности и все прочее, необходимое для заваривания напитка в походе. Воистину не будет преувеличением сказать, что «Путешествие» Гейджа, как письменное, так и реальное, с начала до конца отмечено бесконечными чашками шоколада. Он уверял, что креолы и индейцы настолько привержены шоколаду, что иногда трудно бывает расслышать церковную службу за звоном посуды, когда креолки чашку за чашкой прихлебывают шоколад, подносимый им служанками-индеанками. Сам епископ пытался покончить с этим обычаем, издав декрет о запрете пить шоколад во время службы, однако, мрачно намекал Гейдж, епископ вскоре после того скончался, отравленный — подумать только! — чашкой шоколада, поднесенной ему пажом, дружившим с недовольными прихожанами-креолами. И другие американские лакомства, помимо шоколада, приятно щекотали Гейджу нёбо. С любопытством истинного гурмана он попробовал и дикобраза, и игуану. Последняя его несколько разочаровала, поскольку, вопреки своей драконоподобной наружности и раскраске, по вкусу не слишком отличалась от обычного английского кролика. С другой стороны, он громко восхвалял такие кушанья, как гватемальскую озерную форель, мексиканские абрикосы-мамеи, дыни, початки кукурузы, американский виноград и, как ни странно, тошнотворно сладкий плод саподиллы. Последняя, более известная тем, что из ее камеди делается жевательная резинка «Чикл-гам», давала плоды «столь сочные, что, когда их ешь, сок истекает медовыми каплями, а пахнет он как запеченная груша». Гейдж, которому во время трансатлантического плавания пришлось по вкусу акулье мясо, возводил липкую сливу саподиллы в разряд деликатесов Нового Света, при том, что он отважно перепробовал по дороге все кушанья, какие только могли предложить ему Мексика и Гватемала. Единственное гастрономическое поражение он потерпел при встрече с домашним настоем, производившимся индейцами Гватемалы. Это зелье с пугающим запахом, производившееся невесть из чего, оказалось столь мерзким, что Гейдж клялся, будто оно варится в горшке с дохлыми жабами и что его стошнило от одного запаха. К счастью, выносил окончательный вердикт Гейдж, американская пища, хотя и вкусна и обильна, уступает питательностью пище Европы. А потому в Новом Свете человек, наевшись до отвала, вскоре снова чувствует голод и слабость. Само собой разумеется, такой недостаток калорийности послужил Гейджу поводом рекомендовать в промежутках между приемами пищи выпивать по меньшей мере две чашки шоколада.