100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1 - Николай Каролидес

Члены Верховного суда, разделившиеся в вынесении решения (5 голосов против 4), поддержали решение апелляционного суда. Суд назначил дальнейшее разбирательство, чтобы определить основание мотивации школьного совета. Большинство полагалось на концепцию «право на знание — необходимое условие для полноценного осуществления свободы речи, прессы и политической свободы». Судья Бреннан, говоривший от лица большинства (включавшего судей Маршалла, Стивенса и Блэкмуна и, с оговорками, судью Уайта), постановил: «Местный школьный совет имеет широкие полномочия в управлении школьными делами, но эти полномочия должны осуществлятся в соответствии с непреложными императивами Первой поправки».

Наша Конституция не разрешает официального давления на идеи. Таким образом, изъятие [школьным советом] книг из школьной библиотеки нарушает права [студентов], данные Первой поправкой… Если [школьный совет] намеревался своим решением об изъятии книг закрыть [студентам] доступ к идеям, с которыми [школьный совет] несогласен и если это намерение было определяющим фактором в решении [школьного совета], тогда [школьный совет] проявил свое благоразумие в нарушении Конституции. Разрешить подобные действия официальным органам означало бы поддержать… официальную ортодоксию… (выделено в оригинале).

[Мы] считаем, что местные школьные советы не должны изымать книги из школьной библиотеки просто потому, что их не устраивают идеи, содержащиеся в этих книгах, и усматриваем в их запретах «предрассудки, ведущие к ортодоксальности в политике, патриотизме, религии и других вопросах»… Такие цели должны быть неизбежно осуждены в данном прецеденте.

Разойдясь во мнениях, Главный судья Берджер и судьи О`Коннор, Пауэлл и Ренквист выразили беспокойство по поводу роли Верховного суда в вынесении решений по местной цензуре: «Если мнение большинства становится законом, суд подходит к опасной черте и рискует стать «суперцензором» по библиотечным решениям школьных советов, а в Конституции не сказано, что судьи в большей степени, чем родители, учителя и местные школьные советы должны устанавливать меры морали и вульгарности, допустимые в школьных классах». Не желая становиться местными цензорами, консервативные судьи порекомендовали оставить эту задачу на усмотрение местных общественных норм.

Противостояние закончилось в августе 1982 года, когда школьный совет Айленд-Трис проголосовал (6 голосов против 1) вернуть девять книг на библиотечные полки без ограничений на выдачу, но с условием, что библиотекарь должен письменно известить родителей, что их ребенок берет книги, содержащие материалы, которые они могут посчитать оскорбительными. Вопрос о возвращении «Посредника» Бернарда Маламуда в программу совет отложил.

ЛИТЕРАТУРА, ПРЕСЛЕДОВАВШАЯСЯ ПО РЕЛИГИОЗНЫМ МОТИВАМ

В 1989 году указ, вышедший в Тегеране, стал отвратительным напоминанием о религиозной цензуре. Многие увидели в нем призрак далекого прошлого — инквизиции и сожжения еретиков. Смертный приговор, вынесенный аятоллой Хомейни писателю Салману Рушди, и повсеместное запрещение романа Рушди «Сатанинские стихи» за богохульство — потрясающий пример феномена, старого, как мир и, в то же время — в связи с всплеском религиозного фундаментализма в настоящее время, — нового, как заголовки свежих газет.

Цензура существовала и существует в любом обществе для защиты господствующей морали и общественного порядка. Истоки книжной цензуры в западной культуре восходят к эпохе раннего христианства, когда церковь начала преследовать альтернативные взгляды как еретические. Во II веке церковный собор в Эфесе сжег языческие книги и запретил «Acta Pauli», историю святого Павла, а в V веке римский папа впервые выпустил список запрещенных книг.

Поток неавторизованных переводов Библии и религиозных трактатов, хлынувший после изобретения в 1450 году печатного станка в Европу, а также вспышка религиозного разномыслия во время протестантской Реформации побудили церковь расширить свои цензурные функции. В 1559 году папа Павел IV опубликовал первый «Index Librorum Prohibitorum» («Индекс запрещенных книг»). «Индекс», который иногда называли «Римским индексом», проводила в жизнь инквизиция. Его ограничения должны были соблюдать все католики, иначе говоря, большая часть населения континентальной Европы, — за этим следили государственные власти. В то же время аналогичные «Индексы» составлялись теологическими факультетами в Париже и в Лувене, а также испанской инквизицией.

Так как церковь начала отделяться от государства в Европе XVI века, монархии стали учреждать собственные механизмы религиозной и политической цензуры в дополнение или взамен церковной. В тех регионах, где протестанты имели политическую власть, они стали запрещать произведения католиков и инакомыслящих.

Религиозная ортодоксия и политика издавна тесно связаны. Зачастую быть еретиком означало быть изменником, объектом наказания светских властей. А манипуляция религиозными чувствами во имя политических целей имеет долгую отвратительную историю, зафиксированные события которой открываются судом над Сократом в 399 году до нашей эры.

По мере того, как Европа становилась все более разделенной политически, а средства коммуникации совершенствовались, государственной цензуры стало недостаточно для контроля над распространением запрещенных книг. К XVIII веку распространение подпольного книгоиздания настолько расширилось, что, по словам французского книжного цензора Мальзерба, «человек, никогда не читавший других книг, кроме тех, которые появились при непременном участии властей, в полном соответствии с законом, отстал бы от своих современников почти на целое столетие».

Религиозную книжную цензуру невозможно рассматривать без отсылок к «Индексу запрещенных книг», который характеризуется как наиболее успешный и, без сомнения, наиболее живучий механизм цензуры нового времени. Однако, когда в 1966 году Ватикан в конце концов упразднил его после четырех веков существования, он уже был неэффективен. Церковь задолго до того потеряла возможность проводить его в жизнь, и список общепризнанно считался анахронизмом.

В сорок втором по счету и последнем «Индексе», который вышел в 1948 году и переиздавался до 1966 года, из 4126 книг, по-прежнему запрещенных для католиков, 1331 относилось к XVII и веку и ранее, 1186 к XVIII веку, 1354 к XIX веку и 255 — к XX веку. Многие из них были непонятными теологическими трудами или сочинениями, вызвавшими полемику в свое время, но на века забытыми. Была здесь и классика литературы и философии, представленная десятками авторов, олицетворяющих западную мысль, среди них: Бентам, Бергсон, Вольтер, Гиббон, Гоббс, Декарт, Дефо, Дидро, Золя, Кант, Локк, Монтескье, Монтень, Паскаль, Руссо, Санд, Спиноза, Стендаль, Флобер и Юм. После отмены «Индекса» цензура католической церкви не столько запрещала книги, сколько наказывала инакомыслящих католических теологов и призывала отдельных авторов-католиков следовать ортодоксальному канону.

Несмотря на то, что Первая поправка не позволяет государственным властям прибегать к практике религиозной цензуры в США, одиночки-традиционалисты и организации религиозных консерваторов успешно оказывают давление и добиваются изъятия книг (на их взгляд антихристианских) из публичных и школьных библиотек и учебных планов. Чаще всего внимание привлекают явная безнравственность, непристойный язык, обращение к сексуальности, а не религиозное содержание как таковое. Их мишенью стали учебники, которые рассматривают эволюцию без описания альтернативной теории «креационизма», книги, пропагандирующие религию «светского гуманизма», и — это набирающая силу тенденция — материалы, посвященные восточным религиям, идеям «нью-эйдж», колдовству и оккультизму.

Хотя «Сатанинские стихи» Рушди — наиболее известный случай книжной цензуры XX века, он не уникален. В исламских странах писатели сталкиваются с нарастающей угрозой своей свободе самовыражения и безопасности как со стороны властей, которые запрещают или преследуют тех, чьи произведения оскорбительны для исламских религиозных авторитетов, так и со стороны группировок воинствующих исламистов.

Египетский интеллектуал Фараг Фауда и алжирский романист и журналист Тахар Джаут, предмет восхищения алжирских интеллектуалов, были убиты в 1990-х годах фундаменталистскими террористами. В 1994 году было совершено нападение на лауреата Нобелевской премии, египтянина Нагиба Махфуза, он был серьезно ранен. Другие писатели, например бангладешская писательница Таслима Насрин, бежали из страны из-за угрозы жизни, или, как египетский романист Алаа Хамед, были заключены в тюрьму за богохульство. Произведения феминисток, таких, как Таслима Насрин, египтянка Наваль эль-Саадави и марокканка Фатима Мернисси, которые протестуют против интерпретации исламских догматов, заключающих женщину в узкие рамки, особенно раздражают и власти, и исламских фундаменталистов.