Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

«Значит, общая покупка вельбота не состоялась», — с грустью подумал Джон.

— По-моему, получилось даже лучше, — бодро произнес Карпентер. — Вместо одного у вас будет два вельбота.

— Да, пожалуй, так будет лучше, — задумчиво ответил Джон.

— Вы меня великолепно принимали и сделали все, что было в ваших силах, — с благодарностью произнес Карпентер. — Прошу принять от меня скромные подарки.

Торговец встал, подошел к своему багажу и отделил оттуда двадцатифунтовый, непочатый мешок муки, мешок сахару и новенький винчестер 60х60 с тремя ящиками патронов.

— Это вам, милый Джон.

— Это непохоже на подарок, — пробормотал Джон, — сразу столько. Нет, я не могу взять.

— Вы меня обидите. Смертельно и на всю жизнь обидите, — лицо Карпентера выражало искреннее огорчение, и голос его дрожал.

— Подождите, — Джон нырнул в полог и через несколько минут появился в сопровождении Пыльмау.

— В таком случае, — сказал он, — примите и от меня подарок.

Джон положил к ногам Карпентера роскошную шкуру белого медведя.

— Этого зверя я убил поздней осенью, — сообщил Джон. — Он забежал к нам в селение и постучался в нашу дверь.

— О, большое спасибо! — Карпентер был растроган. — Позвольте вашей очаровательной супруге преподнести особый подарок.

Пыльмау получила набор иголок, цветных ниток и отрез на камлейку.

Рано утром Карпентер уехал.

18

Зимние дни похожи один на другой, как близнецы. В тихую погоду Джон уходил на лед, а в ненастные дни работал по дому. Когда непогода затягивалась на несколько дней, он проводил долгие зимние вечера в яранге у Орво, слушая его рассказы о древней жизни чукотского народа, о пребывании в Америке.

Иногда от старика попахивало спиртным, и Джон терялся в догадках, где Орво мог доставать выпивку. Однажды Джон прямо спросил об этом старика.

— Сам делаю, — с оттенком гордости заявил Орво.

В кладовке, рядом с пологом, был устроен примитивный самогонный аппарат. Это было удивительное сооружение. Резервуаром служил довольно большой сосуд, сплетенный из бересты. Он был так искусно сделан, что был совершенно герметичен. Змеевиком служил ствол винчестера 60х60. В деревянном резервуаре днище было металлическое, и под ним тихим пламенем горел обыкновенный жирник. Из конца ствола, откуда должна вылетать пуля, медленно капала мутноватая жидкость с явно сивушным запахом.

— Сам додумался? — спросил Джон.

— Я видел такие на американском берегу. Правда, они сделаны по-другому… Но я хорошо понял, как они работают. Главное, чтобы была мука и сахар. А этого добра у меня много. На все песцовые шкурки купил. Не вышло с вельботом, так пусть хоть дурной веселящей воды вдоволь попью…

Неудача с покупкой общего вельбота опечалила Орво. Часто, набравшись «винчестерной жидкости», как он называл самодельную водку, старик долго жаловался Джону на несовершенство человека.

— Может быть, зря ум дан человеку? — спрашивал он Джона. — Я знаю, что пьянствовать нехорошо, так ум мне говорит, а пью. Ум говорил Армолю: ты должен жить вместе со всеми и вельбот надо купить сообща, а сделал он наоборот — себе купил. Многое мы делаем вопреки разуму и чаще всего живем не так, как велит разум… Выходит, не нужен он, человеческий разум? А? Что ты скажешь, Джон Макленнан?

Когда Орво начинал так величать гостя — это означало, что старик сильно пьян, хотя по его внешнему виду этого нельзя было сказать.

Пришел настоящий светлый день в Энмын. Краешек солнца показался над линией горизонта, залив розовым светом снега и торосы на море.

— Солнце проснулось, — говорили в ярангах и благодарно мазали идолов жиром и жертвенной кровью.

— Солнце проснулось, день начался, — шептала Пыльмау перед деревянным ликом идола, поменявшимся своим местом с умывальником. — Пусть новый день принесет счастье всему нашему селению, всем людям. Пусть удача не оставляет наших охотников, и особенно мужа моего Сона. Ведь он безрукий и больше других нуждается в твоей защите и помощи…

Пыльмау размешала в деревянной чашке кровь с жиром и помазала идолу рот. Лоснящееся лицо бога улыбалось, и с чувством неловкости Джон часто ловил его довольный, умиротворенный взгляд.

А когда пришли Длинные Дни и надо было совершить обряд Спуска Байдар, Джона неожиданно позвали на утреннюю мужскую сходку.

Пыльмау сама разбудила мужа и в чоттагине, прежде чем он открыл дверь на улицу, торопливо мазнула его по лицу холодной нерпичьей кровью. С окровавленной физиономией, в сопровождении маленького Яко, Джон отправился к высоким подставкам из китовых костей, на которых покоились байдары.

Юноши развязали ремни, прикреплявшие байдары к стойкам, и осторожно опустили кожаные суда на снег, поставив их носами в море, а кормой к тундре.

Так же как и в прошлом году, Орво ходил с деревянным блюдом вокруг судов, произнося заклинания, разбрасывал жертвенное угощение в сторону Заката, Восхода, Севера, Юга. Так же собаки подбирали пищу богов, но вели себя тихо, словно чувствуя торжественность момента.

Высокое солнце заливало блеском Энмын и людей, справляющих обряд. Небо было так ярко и глубоко, что даже снег казался голубым, а в тени голубизна была такой, словно она выплеснулась на снег с неба.

Ходить на охоту стало удовольствием: длинный день и тепло, льющееся с неба. Многие охотники брали с собой мальчишек, приучая их к охотничьему искусству. Яко просился с Джоном, но был еще слишком мал.

— Вот полетят утки, тогда возьму тебя на косу. Покидаешь эплыкытэт в стаю, — обещал ему Джон.

— Обязательно возьмешь, атэ?[31] — спрашивал малыш.

— Возьму, сынок, — отвечал Джон.

Прошла утиная охота. Конечно, трехлетний Яко ничего не поймал, но был безмерно горд, что отец взял его с собой. Сама Пыльмау не меньше мальчика была рада этому. Разговаривая со своими подругами, она не упускала случая упомянуть о том, что «Яко ходил с отцом на уток».

Джон пристрелял новый винчестер, подаренный Карпентером, а Орво обтесал ложе и приклад, сняв лишнее, по его мнению, дерево. Винчестер приобрел странный вид, но стал намного легче.

Охота была удачная. Почти каждый день Джон притаскивал домой одну или две нерпы, и раздобревшая Пыльмау подносила ему ковшик воды с плавающей льдинкой. Иногда, прежде чем лечь спать, Джон уходил в свою каморку и писал в блокноте.

«Кончается вторая зима моей жизни на Чукотке. Воспоминания о прошлой жизни больше не волнуют меня. У меня такое чувство, словно я умер для прошлого, и если в самом деле существует потусторонний мир, то, наверное, люди, оказавшиеся там, вспоминают о земной жизни с таким же ощущением, как и я. Скоро у Пыльмау родится ребенок, и корни мои глубоко уйдут в народ, который волею судьбы поселился на самом краю планеты. У этих людей, слава богу, нет многих привычек, вконец запутавших жизнь так называемого цивилизованного человека. Жизнь их проста и безыскусна, они честны и правдивы. Когда они встречаются, у них нет никаких усложненных церемоний приветствия. Просто один говорит другому: «Пришел?» А тот отвечает: «Ии», что значит «да». И все же иногда и сюда проникают дурные ветры того мира. Иначе откуда взяться привычке к стяжательству у Армоля? Почему он решил изменить извечному правилу этих людей — иметь все сообща и добытое богатство считать достоянием всех? Нет никакого сомнения в том, что злой дух здесь — мистер Карпентер. Но чукчи уже не могут обходиться без многих вещей, изобретенных в мире белых людей. Чем меньше мои новые земляки будут общаться с белыми людьми, чем дольше не будут они принимать законы, создающие иллюзию порядка, а на самом деле лишь усложняющие жизнь, — тем дольше они сохранят свое духовное и физическое здоровье…»

Однажды вместо Пыльмау навстречу вышла бабушка Чейвунэ и, подавая ковшик, сообщила Джону:

— В вашу ярангу прибыл важный гость.

— Карпентер? — удивился Джон.

— Этот гость не мужчина, а женщина. И она важнее и красивее десятка Поппи!

Джон сделала движение, чтобы быстро войти в ярангу, но старуха загородила вход.

— Сперва надо очиститься от скверны! Подожди…

Чейвунэ прошептала несколько слов заклинания и только потом разрешила войти в чоттагин. Джон уже начинал догадываться о том, что произошло.

— Значит, в гости пришла женщина? — уточнил он у Чейвунэ.

— Да. Красавица с волосами, как утренняя заря, — ответила Чейвунэ.

«Рыжая, в деда Мартина», — решил Джон и осторожно приподнял меховую занавесь полога.

— Что ты делаешь?! — закричала бабка. — Осторожнее! Гостья боится холода.

Не обращая внимания на причитания старухи, Джон вполз в полог. И когда глаза после солнечного света привыкли к полутьме полога, разглядел у задней стенки жену. Она лежала на боку, обнажив большую набухшую грудь. Возле нее в пыжиковых шкурках копошилось что-то живое, маленькое и розовое.