Торговка - Дарья Истомина

Я долго сидела как в воду опущенная, почти совершенно точно зная, где и с кем сейчас мой отец.

Кроме него, у меня никого не было. А теперь что же — и его не будет? Совсем?

Эта миляга и скромняга Нина Васильевна совершенно спокойно и расчетливо накинула на моего личного Антона Никанорыча намордник и увела его в свою сельскую конуру.

А дальше что? В наш дом войдет чужая тетка и станет тут править бал?

И как я должна буду называть Катьку? Сестрица?

Ну тихушницы! Не на такую напали! Я вам, сучки хитроумные, отца не отдам…

Я быстренько разобралась по подробной карте области (мой штурман на картах был просто помешан), по какой ветке расположена Журчиха и на какой платформе сходить, отыскала свой туристический рюкзак, покидала в него кое-что из холодильника, чтобы не помереть с голоду, достала канадские прорезиненные говнодавы, влезла в теплую спортяшку и уже накидывала кожаную куртку, когда за дверью послышался веселый гулкий лай, и ко мне заявился вместе с догом Терлецкий.

Принаряженный и трезвый как стеклышко, Илья принес сплетенный в венок пышный букет офигенных кремовых орхидей. Под мышкой он держал бутылку шампанского.

Дог, как родную, лизнул меня в нос и пошел обнюхивать углы.

— Слушай, Терлецкий, что ты всюду с собой таскаешь своего Джорджа? — обозлилась я.

— Приходится… Ситуация у меня такая! — сказал нехотя Терлецкий. — Он отдрессирован на защиту будь здоров! Можно его рассматривать как холодное оружие… И даже горячее… Слушай, ты это куда собираешься?

— Это мое дело! — психанула я.

— Вот как? — Он смотрел недоуменно и даже побледнел от обиды. — Я полагал, что теперь твоих дел и моих дел отдельно нету… Теперь все дела — наши, Машенька…

— Это с каких пирогов? — Он стоял, как преграда, а я уже, можно сказать, была в пути, и мне его надо было немедленно убирать ко всем чертям с его цветиками и шампузой. — Ну переспали… В первый раз, что ли? То ты был в зюзьку, теперь девушка поддала… Мы квиты, верно? Я тебе безумно благодарна… Что не отринул, согрел, и все такое… На этом — точка!

— Все простить мне не можешь? — глухо спросил он.

— Слушай, Илюша, ну что ты заявился, как черт из форточки? У меня отец без вести пропал! Украли у меня папочку! Мне ехать надо!

— Куда это?

Я сказала куда.

— Ну и отлично. Вместе мотанем! — обрадовался он. — Дороги там хреновые, но я джип возьму!

— А вот этого не надо, — рубанула я. — Ну не надо мне от тебя больше ничего, Терлецкий! Я и так тебя обобрала! Оставь ты меня в покое… Ну не до тебя мне!

— Вот… — Он полез в карман и протянул мне бархатную коробочку.

Все мы немножко макаки, в смысле любопытства.

В коробочке на шелковой подложке были два кольца — из платины, массивные, с двумя одинаковыми каменьями. Изысканным вкусом Терлецкий не отличался, но денег не пожалел, это было видно невооруженным глазом.

— Это твое… А это — мне, — сказал он.

— Господи, да ты никак мне руку и сердце предлагаешь, Терлецкий?! Как порядочной, да? После всего? Ну не мог-у-у-у…

Я хохотала визгливо и гнусно. И это, конечно, была обыкновенная истерика. Только не из-за него. Но он этого не знал.

Во мне будто что-то лопнуло и пошло изливаться наружу. Остановиться я уже не могла. Приседала, визжала, хлопала себя по ляжкам и заходилась в хохоте.

Терлецкий стал как подсиненная известка. Оскалился, сунул коробочку в карман, с размаху нахлобучил мне на голову венок из цветочков, сказал тихо:

— Дура… Не смей так… Со мной… Никогда… — И ушел, свистнув своего пса.

А я уже плакала, усевшись на пол.

Потом я никогда не могла себе простить того, как я вела себя в тот день с Ильей Терлецким. Только объяснять уже было некому…

Глава 3

ЖУРЧИХИНСКИЙ ПОКОЙ

Из электрички я выбралась на платформу вместе с какой-то молодухой, которая тащила с собой из Москвы здоровенный рюкзак и две набитые сумки. Электричка гуднула и укатила. На почти неосвещенной голой платформе мы остались одни и быстренько состыковались. В дороге я немного поуспокоилась и уже могла почти нормально разговаривать с людьми. Оказалось, что женщина эта местная, журчихинская, родилась здесь, выросла и всех и все знает. Лет пять назад удачно вышла замуж в Москву, за участкового милиционера, с которым познакомилась в доме отдыха. Звали ее Вера. У нее была пухленькая, простая, как булка, мордашка и хорошо подвешенный язычок, работавший без умолку. Раз в месяц Вера ездила в деревню к деду, чтобы он тут не окочурился без припасов.

Я особенно не распространялась о себе, сказала, что здесь впервые, знакомые пригласили на грибы.

— Это кто ж у тебя там знакомый? — спросила она.

— Да есть… Рагозина такая…

— Теть Нина, что ль? — удивилась молодуха. — Да она ж городская! И леса боится! Хочешь, я тебя сама сведу! Я все места тут с рождения знаю!

— Если получится, так и сходим, — согласилась я.

От железнодорожной платформы, на которой останавливаются на минуту нечастые электрички, до деревни идти предстояло километров пятнадцать лесом, принадлежавшим какому-то заброшенному охотничьему хозяйству.

Рядом с петлявшей по березнякам грунтовой полудорогой-полутропой, годной только для тракторов, бежала как привязанная речка Журчиха. Мы, словно калики перехожие, медленно брели по старым гусеничным колеям, потому что Вера была нагружена припасами, как ломовая лошадь. Она тащила предку множество разностей, включая колбаску, сладенькое, кофе и чай, блок «Беломора», батарейки и даже спички и свечи: электричество в деревне отключается постоянно.

Когда-то в Журчихе жило много народу, были и молодые, работавшие в совхозе, и моя попутчица еще помнила, как по утрам в деревню приезжал крытый брезентом грузовик с лавками в кузове, на котором было написано: «Осторожно, люди!» Доярок и скотников отвозили куда-то за лес, на совхозные фермы, а по вечерам возвращали в Журчиху. Но это было очень давно, а теперь деревня почти обезлюдела. Если не считать летних дачников, в ней на постоянно остались только старцы и старухи, совхоз накрылся, пахотные земли, которые засевали овсами или травяной смесью на силос, поросли сорняками, и в этих джунглях паслось не больше десятка местных коров.

С большими осенними дождями дорога через лес раскисает, зимой ее никто не чистит, и ее заваливает снегами так, что добраться до деревни можно только на гусеничном тракторе. А если зимой случается какая-нибудь нужда, последние из аборигенов выходят в большой мир по льду замерзшей речки.

Речка мне неожиданно сильно понравилась. Быстрая и озорная, с прозрачной, очень чистой водой, она храбро прорезала невысокие увалы, на которых рос не только матерый березняк, но и сумрачно-черные ели.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});