Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затянувшись в последний раз, человек открывает окно и выбрасывает окурок. Испуганный воробей быстро упрыгивает к бетонному столбу. Человек протягивает обе руки под дождь, потом мокрыми пальцами трет себе виски. Закрывает окно, возвращается к столу и садится.
На столе нет ни цветов, ни безделушек, вообще ничего, что можно было бы счесть украшением. Убранство его такое же строгое, как и всей комнаты. Это не тот стол, за которым едят или пишут и читают, и это не верстак любителя мастерить. Это стол, на котором находится аппаратура для радиоприема и радиовызовов. Стол для разговора на расстоянии, стол, на котором сходятся безликие голоса, за которым принимают слова, прилетевшие, быть может, с другого конца света. Стол многоголосого одиночества.
Легенда
За те долгие годы, что Иасинт Добинье является страстным радиолюбителем, он сумел поймать тысячи и тысячи голосов. Беленые стены его каморки увешаны почтовыми карточками, присланными со всех концов света его бесчисленными радиопартнерами, мужчинами и женщинами самых разных возрастов. А на потолке находится карта мира; она приклеена там, потому что на стенах из-за почтовых открыток для нее нет места. Потолок наклонный, и потому Иасинту не приходится слишком задирать голову, чтобы взглянуть на оба полушария. Единственный предмет мебели в каморке — шкаф, где Иасинт хранит часть корреспонденции, не нашедшую места на стенах, и журналы, в которые он аккуратно записывает все данные о радиопереговорах, включая день, час, содержание и позывные партнера. Иасинт по натуре чрезвычайно педантичен. Он непрестанно что-то записывает, классифицирует, помещает в архив. Скрупулезность и дисциплина, которые присущи и его радиолюбительским занятиям, служат ему точкой опоры и связью с жизнью. Качества эти, превратившиеся уже в чистый автоматизм, являются для него еще и защитой. Защитой психического равновесия, уже много лет как поколебленного меланхолией, защитой рассудка, оказавшегося жертвой постоянной неуверенности, своеобразного душевного испуга и готового в любой момент развеяться в пустоте. Иными словами, готового отказаться быть, существовать.
А началось все это с простой любознательности и удовольствия, которое он получал, занявшись коротковолновым радиолюбительством. Ему вдруг открылся мир, причем самым неожиданным образом. Уроженец и узник унылой и малонаселенной провинции, человек по характеру робкий и молчаливый, для которого малейший шаг в сторону другого человека был мучителен, он внезапно открыл дверь в мир и к другим людям, шаг как раз по своей мерке и склонностям. Он, человек малозначительный и малоинтересный, затерянный в краю болот, изобильном лишь птицами, туманами да старинными легендами, благодаря волшебным возможностям, что давали ему радиоволны, приобщился к своему времени. Он ловил голоса, множество голосов своих современников, рассеянных по всему свету. Он ловил голоса, слова и дыхание своих ближних, пусть даже живущих в страшной дали от него. Стал членом огромного братства — братства звучащих голосов, голосов и ничего более. Беседовал с безликими и бестелесными голосами, разве что иногда ради собственного удовольствия пытался представить, как выглядят их обладатели. И когда он посылал и принимал радиопослания, ему больше всего нравилось это смешение реального и воображаемого, сращение техники и мечты. Долгие годы Иасинт не прекращал совершенствовать свое мастерство и расширять сеть корреспондентов. С некоторыми из них, обладавшими сходным образом мыслей или одинаковыми литературными пристрастиями, он даже заочно подружился.
Большинство разговоров велось на английском языке, которым он владел в совершенстве. Люси была права, назвав как-то английский языком «дальних далей», потому что ее друг Лу-Фе тоже решил учить его, чтобы иметь возможность читать книги и журналы по астрономии. Для Иасинта английский тоже был языком «дальних далей», но, правда, не звездных, как думала маленькая Люси, а просто-напросто — хотя и не менее таинственным образом — языком звездных пылинок — тех мужчин и женщин, с которыми он вел разговоры. Звездных пылинок, упавших на землю и поблескивающих там, где им определила быть судьба. Иасинт ловил шепот звезд, людские слова и отвечал им.
Английский, который Иасинт поначалу изучал по необходимости, стал языком его души. Не потому, что он открывал ему более широкое поприще общения, а по причине его связанности с качествами, присущими этому общению. На нем велся диалог без конфликтов, без страданий, поскольку сводился он к одному лишь голосу и потому в нем не присутствовали ни жесткость, ни насмешливость, ни тем паче презрительность взгляда. Иасинт никогда не был способен выдержать взгляд собеседника и оттого, когда с кем-нибудь разговаривал, смотрел чуть в сторону, отводя глаза. А по-английски он разговаривал на расстоянии, сидя один в своей каморке. Так что английский был для него вечным закадровым голосом с самыми разными интонациями и акцентами. Голосом извне, голосом далей. Голосом людей невидимых, а потому безопасным.
И наконец, красивым, поразительно красивым голосом, что он и открыл, общаясь с некоторыми собеседниками. Среди них был американец, живущий где-то в Аппалачах, и его язык был еще богат словами и выражениями, которые принесли его предки в эти горы, когда в восемнадцатом веке поселились там. А еще был австралиец венгерского происхождения; стараясь изъясняться правильно и грамотно, он тщательно выбирал слова и говорил чрезвычайно медленно, но так изысканно и с таким чуть уловимым мягким акцентом, что речь его казалась поразительно мелодичной. Но оба они уже умолкли. Смерть, похитительница голосов, приходит и в дальние дали. От них осталось только воспоминание о наслаждении слышать их голоса.
А еще тот шотландец, чьи рассказы были такие живые и так полны юмора и который всегда так заразительно смеялся. Однажды своим обычным звучным голосом он объявил Иасинту, что говорит с ним в последний раз. У него рак горла, и он ложится на операцию. Ни разу раньше он не упоминал о своей болезни. Он сказал, как будто речь шла о чем-то совершенно обыденном: «Мне вставят платиновый свисток. Ничего себе привой, а?» И добавил, рассмеявшись в последний раз: «После этого мне останется разговаривать разве что с птицами». А вместо прощания пропел безмятежным низким голосом старинную шотландскую балладу.
Несколько лет Иасинт разговаривал с человеком с края света. Так тот человек сам называл себя. Каждый раз, выходя на прием, он сообщал: «Я говорю с вами с края света». Он жил на Баффиновой Земле. И свихнулся на поэзии. Да и вообще немножко свихнулся. От одиночества, от бесконечной зимы, от белых ледяных просторов. От скуки. Одно сумасшествие вытесняло другое, усиливало, ослабляло, в зависимости от обстоятельств. Он почти что не говорил на отвлеченные темы, предпочитал читать стихи своих любимых поэтов: Шелли, Водсворта, Китса, и особенно Шекспира, чьи сонеты он выпевал глуховатым от волнения голосом, словно взрывы желания, восторга, ревности, ликования, гнева или мольбы, что поочередно сменяли друг друга в этих стихотворениях, так воздействовали на его голосовые связки.
Но иногда он позволял себе спуститься с высот поэзии, чтобы прочесть отрывок прозы, но всегда из одной и той же книги. Это была до того поразительно ритмичная проза, что он читал ее на одном дыхании мелодическим речитативом. Книга (называлась «Волны», автор — Вирджиния Вулф.
Иасинта всегда трогало, с какой нежностью человек с края света произносил название книги и имя автора; в его голосе появлялись интонации мечтательно вздыхающего ребенка. В этом вздохе было какое-то хрупкое наслаждение и грусть. С тех пор «The Wawes» Вирджинии Вулф вызывают у Иасинта ощущение блеска пены и хрусталя, бесконечного шепота белесого света, и эта полуокеанская-полусветоносная география сливается в его мыслях с Баффиновой Землей и омывающим ее морем. География края света, география сердца мира. География растерянной души Иасинта.
«Откатываясь, волна оставляет после себя лужи, и в некоторых трепещет забытая ею рыбешка».
География, оставшаяся безмолвной. Однажды без предупреждения человек с края света прекратил передачи. Быть может, он наконец-то покинул бескрайний полярный остров, где жил по причинам чисто профессиональным, и, спасенный от безумия, каким грозила ему тоска, он исцелился и от безумия мелодичного выпевания стихов и прозы. Вероятно, он возвратился на родину, к своим близким и вновь обрел живость простого разговорного языка. Опять окунулся в привычную зыбь мира живых. И обостренная жажда расшивать молчание необыкновенными словами угасла в нем.
География тающая и возрождающаяся; остров, погрузившийся в забвение, не переставал по прихоти времени выныривать на поверхность вод. А воды те были населены сиренами с чарующими голосами, которые то воспевали пурпурную страсть, окрашенную золотом и гагатами сонетов Шекспира, то разматывали долгую серебряную пряжу «Волн» Вирджинии Вулф. Баффинова Земля стала шепотным дрейфующим островом мечтаний Иасинта.
- Охота - Анри Труайя - Современная проза
- Легкая корона - Алиса Бяльская - Современная проза
- Против течения - Нина Морозова - Современная проза
- Моя жизнь в лесу духов - Амос Тутуола - Современная проза
- Незримые твари - Чак Паланик - Современная проза
- Ночные рассказы - Питер Хёг - Современная проза
- Братья и сестры. Две зимы и три лета - Федор Абрамов - Современная проза
- Весеннее солнце зимы - Наталья Суханова - Современная проза
- Неделя зимы - Мейв Бинчи - Современная проза
- Роман "Девушки" - Анри Монтерлан - Современная проза