История - нескончаемый спор - Арон Яковлевич Гуревич

от его сотворения через первородный грех Адама и страсти Христа к грядущему искупительному финалу — Второму пришествию и Страшному суду. Вслед за блаженным Августином, создателем труда «О Граде Божьем», средневековые историки рассматривали историю под знаком взаимодействия и противостояния двух «Градов» — небесного и земного. Все события земной истории оказывались в значительной мере эфемерными и второстепенными, ибо смысл они приобретали не сами по себе, но только в соотнесенности с высшим, сакраментальным планом, в качестве символов и знаков подлинной истории, ведущей к искуплению и завершению. Насколько полно мысль хронистов была подчинена задаче выявления внеисторического замысла в событиях земной истории, пожалуй, лучше всего иллюстрирует «Хроника или История двух Градов» Оттона Фрейзингского. Этот немецкий хронист не удовлетворился изложением хода событий вплоть до его дней (т. е. до 1146 г.) и присоединил к своему труду еще VIII книгу, в которой рисует предстоящие и завершающие всякую историю события — явление Антихриста, воскрешение из мертвых рода человеческого и Страшный суд. Ибо только в таком изображении история могла бы выглядеть законченной! Таким образом, установкой символической историографии был охват не одного только прошлого, но даже и будущего. В ходе времени она стремилась уловить величие вечности. Процесс истории уподоблялся жизни человеческой: как и всякий индивид, род людской последовательно проходит через разные возрасты, от младенчества до старости. «Возраст», в котором находится человечество в настоящее время, по убеждению средневековых историков, — это дряхлость, и все общественные и стихийные бедствия, неуклонно фиксируемые в их хрониках, суть не что иное, как симптомы «старения» мира, близящегося конца.

Утрачивая под пером представителей символической историографии свой самодовлеющий характер, человеческая история тем не менее отнюдь не обесценивалась, ибо она оказывалась связанной с высшим, сакраментальным планом бытия, а в глазах средневековых людей такая связь только и мог ла наполнить земные события смыслом и глубоким значением. Можно сказать больше: философия истории оказалась впервые возможной именно в таком теологическом толковании. Историки всегда, во все времена, так или иначе бились над проблемой придания смысла потоку постоянно сменяющихся разнообразных явлений; значимость этих явлений не дана в них непосредственно, и только некая общая схема, присутствующая в умах ученых, помогает им организовать факты, отделить в них главное от второстепенного и объяснить ход событий. Историки и хронисты Средневековья, эпохи господства теологической мысли, неизбежно применяли к собранным ими данным христианскую эсхатологическую схему, согласно которой спасение души каждого и искупление рода людского в целом зависят от Высшего Суда в «конце времен». В рамках этой схемы история обретала связность и единство, — для воспитанных в школе схоластики умов выполнение этих требований было необычайно важным.

Можно строить предположения, знал ли Снорри Стурлусон европейскую символическую историографию XII и начала XIII в., — в «Круге Земном» едва ли удастся обнаружить какие-либо следы ее влияния. Сколько бы иные зарубежные исследователи ни силились продемонстрировать зависимость исландских саг от латинской литературы и теологических и исторических концепций латинского Запада, фактом остается то, что сага — в высшей степени оригинальный жанр средневековой словесности. Это не значит, конечно, что саги и, в частности, королевские саги вообще не были затронуты христианством. И в сагах об исландцах, и в сагах о конунгах встречаются чудеса и знамения, в них упоминается духовенство; авторы их — христиане. И все же историческое построение Снорри — существенно иное, нежели упомянутые выше концепции западных средневековых хронистов, писавших на латинском языке.

Снорри обходится без библейского этапа всемирной истории, и имена Адама, Моисея и иных ветхозаветных персонажей в «Круге Земном» не встречаются. Да и самое имя Христа, сына Марии, или Белого Христа, упоминается здесь только спорадически, преимущественно в речах конунгов Олава Трюггвасона и Олава Святого, когда они убеждают своих собеседников перейти в новую веру, или в связи с посещением Святой земли Сигурдом Крестоносцем. Иной, трансцендентный план истории обнаруживается в сочинении Снорри крайне редко. Тем не менее он обнаруживается. В описании битвы при Стикластадире (29 июля 1030 г.) у Снорри сказано, что когда битва начиналась, небо и солнце подернулись багрянцем, а к концу битвы стало темно, как ночью («Сага об Олаве Святом», гл. 226, 227). Между тем установлено, что солнечное затмение в 1030 г. приходилось на 31 августа, и исследователи высказывали предположение, что битва, в которой погиб Олав Харальдссон, произошла именно в этот день, а не 29 июля, как можно заключить из слов Снорри (там же, гл. 235). Однако совмещение дня затмения солнца с датой битвы при Стикластадире — не случайное совпадение, а результат тенденциозного изображения обстоятельств смерти Олава Святого в стихах его приближенного скальда Сигхвата (которого, кстати говоря, в Норвегии в то время не было; по его собственным словам, он узнал об этом знамении от неких англичан во время своего паломничества в Рим; см. вису 343). Такое совпадение событий в глазах средневекового человека было в высшей степени многозначительным: подобно тому как, согласно евангельскому известию, тьма покрыла небеса в момент смерти Христа, точно так же затмевается солнце и при смерти короля Олава, являя его святость, затем многократно подтверждающуюся. Смерть Олава Харальдссона есть, таким образом, не только факт земной истории, — она сакраментально связана с божественным замыслом, сам же Олав сопоставлен с Христом. Смерть Сына Божьего на Голгофе означала торжество возвещенной им веры, и, равным образом, гибель Олава Харальдссона при Стикластадире сопровождается окончательной победой христианства в Норвегии и утверждением королевской власти. Недаром вскоре же после кончины Олава церковь провозгласила его святым покровителем норвежских королей, «вечным королем Норвегии».

В этом смысле построение Снорри соответствует построениям символической латинской историографии того времени. Необходимо иметь в виду, что описанный эпизод — кульминационный во всей истории Норвегии, как ее рисует исландский историк, точно так же как «Сага об Олаве Святом» — центральная сага в «Круге Земном». Считается, что сначала Снорри составил отдельную «Сагу об Олаве Святом», но затем задался целью сочинить саги о конунгах-предшественниках Олава и о конунгах, которые правили после него. При этом подверглась переработке и некоторому сокращению и «Сага об Олаве Святом». Тем не менее по объему она остается самой крупной из всех саг, образующих «Круг Земной». И по содержанию, и композиционно сага об Олаве Харальдссоне, который завершил дело объединения Норвегии и включил страну в состав христианской Европы, представляет собой главное звено всего исторического построения Снорри.

Однако если жизнеописание святого Олава, сопоставляемого с самим Христом, и находится в центре «Круга Земного», то начало истории норвежских конунгов в изображении Снорри Стурлусона совсем не похоже на начало символической всемирной хроники августиновского толка. Самая проблема истоков, «откуда пошла Норвежская земля», занимает исландского историка ничуть