Несовершенные - Федерика Де Паолис

и пока та была у нее над головой, Гвидо возвел очи к небу.

– До свидания, – сказала Мария Соле, ни к кому конкретно не обращаясь, и переступила порог с таким видом, словно вышла из магазина.

Гвидо, прислонившись спиной к двери, вздохнул и как-то обмяк. Сдулся, точно гелиевый шар.

– Зачем она сюда приходила? – спросила Анна.

– Она боится, – ответил он, щуря глаза. – Это расследование ее пугает. Она думает, что может всплыть ее имя. Замучила меня уже. – Гвидо пошатывался, словно потерял центр тяжести, казалось, он вот-вот упадет в обморок.

– Гвидо, все хорошо? – Анна подошла к нему.

Он прижал ее к себе – но как-то отстраненно, с легким дружеским оттенком:

– Мне одиноко.

Вдруг, точно за окном запустили петарды, Наталия разразилась плачем. Анна, высвободившись из рук мужа, ринулась в детскую, и длинный узкий коридор в первый момент показался в два раза длиннее. Наталия плакала не как обычно: сейчас это были какие-то резкие вопли, перемежавшиеся задержкой дыхания. Кора тоже заметила разницу. Девочка стояла в кроватке, схватившись за перила, страдальчески искривив рот. Анна подняла ее, держа на вытянутых руках, точно щенка, и пыталась понять, не поранилась ли она. Наталия рыдала, глядя ей прямо в глаза. Анна понесла ее на пеленальный столик, ощупала ручки, ножки, шею, даже сунула палец в рот, но этим лишь усилила бурю – девочка заорала с нечеловеческой силой. Тогда она прижала малышку к груди и стала ходить по комнате, покачивая ее, как новорожденного младенца. Шла быстро, чуть не бегом, нарезая эллиптические орбиты, такие маленькие, что казалось, будто она плутает в лабиринте. Поначалу все это больше походило на зарядку, и все же такая ходьба – далекая от мягкости, плавности – как-то успокоила крики. Анна тоже успокоилась, и их перегревшиеся сердца стали вместе замедлять пульсацию.

– Шшш, шшш, – шептала она, поддерживая головку дочери. – Шшш.

Наталия постепенно затихла. На последних всхлипах Анна уже обессилено стояла у кроватки, просто переступая с ноги на ногу. Правая, левая. Очень аккуратно и медленно, чтобы все выглядело как можно естественней, она опустилась на пол: словно башня вертикально осела на землю. Наталия приникла к ее груди, и Анна ослабила хватку. В полумраке комнаты она, не шевелясь, дышала вместе с дочерью. И вдруг поняла, что впервые за долгое время ни о чем не думала. Отвлеклась от своей внутренней боли и занималась лишь тушением пожара. Руки ныли – молочная кислота тут же выставила счет. Анна чуть подалась вперед корпусом, и маленькая головка качнулась. Они обе вспотели. Глаза Наталии уже закрывались под натиском сна. Это и вправду сон? – спросила себя Анна, укладывая девочку на ковер. Маленькое тельце раскинулось на полу, ротик приоткрылся, веки отяжелели. Анна, приласкав ее, все искала какое-то объяснение. Потом просунула руки сквозь решетку кроватки, чтобы взять соску, но не достала. Тогда она наклонилась над кроваткой – и увидела любимую игрушку Люсиль без глаз. Медвежонок со свалявшейся шубкой, с ободранными ушами, сплющенный от веса постоянно спавшей на нем детской головки, казался теперь просто бесформенным куском пластилина. Вот что это был за плач. Не от физической боли. Анна обернулась сказать, что все в порядке, что она пришьет новые глаза, все исправит, оживит, но Наталия уже заснула. Лежа в точности как на той фотографии в сообщении от Гвидо, с широко раскинутыми на полу руками и ногами. Словно морская звезда.

21

Анна отправила Кору забрать Габриеле. Гвидо заснул. Она пришила медвежонку глаза и ожидала, когда дочь проснется. Такого раньше не бывало – она любила, когда дети спали, особенно днем. Теперь же ждала с нетерпением и, когда Наталия пошевелилась раз, два, погладила ее по лбу и поднесла медвежонка к лицу:

– Смотри, солнышко!

Девочка протерла глазки и улыбнулась. Анна понесла ее на кухню, усадила на мраморный стол и объявила, что они будут готовить пирог. Высыпала муку горкой, разбила яйца в центре. Наталия запустила пальчики в мучной сугроб и принялась месить. Анна, пребывая в каком-то странном состоянии, в трансе, добавляла по очереди сахар, дрожжи, лимонную цедру, масло.

Она вспомнила Хавьера с Майей, как они шли спиной к ней по коридору. Потом прозрачного червячка в ухе у Гали – ее слуховой аппарат. Даже слепила такого же из теста и положила на угол стола. Дочь облизывала пальцы и восторженно хлопала в ладошки: мама проводила с ней время.

Габриеле, вернувшись домой, первым делом спросил, где папа.

– Спит, – ответила Анна. – У него температура.

Сын, развернувшись, прошагал к спальне и распахнул дверь. Анна побежала за ним – проследить, чтобы не очень шумел, и увидела его неподвижную фигурку на фоне контуров спящего Гвидо. Габриеле улыбнулся. Потом, вернувшись на кухню, вдохнул аромат пекущегося кекса и улыбнулся еще раз при виде обсыпанной мукой сестренки, которая сидела на полу и набрасывала деревянные кольца на палочку. Дети почти игнорировали друг друга, однако всегда чувствовали, где кто находится. Как дикие зверьки.

– Какой запах! Это чамбеллоне? – спросил Гвидо. Все-таки проснулся. Габриеле прильнул к отцовской ноге.

– Ага, – кивнула Анна. – Как себя чувствуешь?

– Да просто заново родился. – Он взял Наталию на руки. – У меня есть два шикарных предложения. Готовы?

Габриеле вытянулся в ожидании. Анна прищурилась:

– Слушаем.

– Первое. Едем завтра кататься на лыжах?

– Да-да-да-да-да!

– В Скояттоло?

– Да-да-да-да-да!

– Анна?

Завтра у нее назначена встреча с Хавьером. Анна поежилась. Она всего один раз ездила в горы, когда была беременна Наталией. Курорт находился очень близко, два часа езды на машине. После множества крутых поворотов, серпантинов, взору открывалась вершина, напоминавшая ей кулич пандоро, обсыпанная искусственным снегом и окруженная по периметру густыми неприступными зарослями. На горе был хороший ресторан, множество детей, но гостиницу она невзлюбила. Типичное семейное заведение с нескончаемой анимацией и детской едой – пустые спагетти, картошка с котлетами. Здание семидесятых годов с коралловой плиткой в ванной, выкрашенными в красный цвет двухъярусными железными кроватями, потертым ковролином и полиэстровыми занавесками в душе. Тот уик-энд вспоминался как кошмарный сон. Гвидо на склоне, она – в гостинице, с животом и с Габриеле, который сидит на коврике и, улыбаясь, глядит на клоуна под нескончаемую волынку песенки «Цыпленок Пи». Впечатление было такое, словно сюда специально приезжают с целью избавиться от детей. Анна вполне нормально относилась к заведениям, где родителям дают побыть одним и развлекают малышей, но тут, в этой гостинице, ее все раздражало. Может, чрезмерная легкость, с которой детей оставляли на сквозняках, у вращающихся дверей, и спешили выстроиться в очередь на не самом лучшем, в общем-то, склоне.