Тигр под наркозом - С Корыткин

Исцеление щами. В ту зиму мне дьявольски не везло. Каждое утро чуть свет я отправлялся в поля и леса, где были разложены мои приманки с усыпительными капсулами, ходил до вечера и только к вечеру добирался домой, измученный физически, подавленный морально очередным днем неудач. Сняв лыжи и рюкзак, принимался, воспитывая волю, тщательным образом очищать валенки от снега и ледышек. Снимал верхнюю отсыревшую одежду в сенях и наконец входил в долгожданное тепло дома. Как можно веселее и оптимистичнее ответив на вопрос кого-либо из домашних, не поймал ли я сегодня лисицу, отправлялся в загородку к огромной русской печи.

Устроив на просушку мокрые валенки и сырую шапку в одну из многочисленных маленьких ниш, предназначенных именно для этого, забирался по лесенке на печку. Там было темновато, восхитительно тепло и пахло овчиной и чем-то еще домашним и уютным. Улегшись на спину и почувствовав живительное тепло, я закуривал. Настроение немного поднималось, затем переходил к следующему приему приободривания души: протягивал правую руку к полке с книгами, висевшей на дощатой, потемневшей от времени, перегородке.

Там стояли тома полного собрания Чехова. Взяв одну из синих книжечек, я наугад скрывал ее и читал первый попавшийся рассказ. Они действовали на меня как пантокрин или женьшень: уныние и усталость души слабели. Особенно если при этом раздавался голос молодой хозяйки Маши с призывом пожевать. Обычно она кормила меня зелеными щами: варевом темного цвета из кислых зеленых листьев капусты и свиного сала. Это жирнющее, острейшее и очень горячее хлебово было отчаянно вкусно и питательно.

Откусывая крупные куски от толстого ломтя свежего домашнего ржаного хлеба, в корке которого иногда похрупывали запеченные угольки, я, не торопясь, чтобы дольше протянуть удовольствие, опоражнивал деревянной ложкой объемистую глиняную миску. С каждым глотком поднимались настроение и вера в будущее.

Злой дух обезврежен. Мне по-прежнему не везло. Каждый день обходил разложенные привады, возле которых лежали ловчие приманки — кусочки корма, внутрь которых были спрятаны капсулы со снотворным веществом. Они оставались или нетронутыми, или разгрызенными, но не съеденными. Подходя к одной из привад, я заметил возле нее что-то очень черное. Что бы это могло быть? Теряюсь в догадках. Откуда взялось?

Подошел ближе, гляжу, да это ж ворон! Он лежал на брюхе, опустив голову, чуть припорошенный снегом. При моем подходе ворон поднял голову, привстал и, сделав несколько медленных шагов, тяжело поднялся в воздух, и, медленно махая крыльями, полетел невысоко над снегом. Пролетев метров 150, опустился за кустом. Придя в себя, я кинулся к месту его приземления. Задохнувшись от волнения и бега, ищу.

Где он? Где? Вот! Ворон опять делает попытку взлететь, но теперь я кидаюсь на него. Споткнувшись лыжей о пенек, падаю, однако успеваю схватить птицу за ногу. Огромный, страшно черный на белом снегу ворон с силой рвется, но тяжело, замедленно. Я сгреб его, и в это время он, разинув черный клюв, закричал каким-то истошным, жутким, могильным криком.

Много раз слышал крик ворона. Но одно где-то далеко, другое дело,— в твоих руках: звук неизменно сильнее и ошеломляет. Да, видать, не то он и кричал сейчас, что обычно. По спине невольно побежали мурашки. Первое, что бросилось в глаза,— черная пасть: слизистая рта птицы имела черный цвет. А у того красная! «Тот» — это чучело ворона на шкафу возле моего стола в институте. С ним была связана история.

Как-то лаборантка с соседней кафедры, озорничая, взяла чучело с полки и поставила его над моей головой, сказав: «Раз ты такой вредный и не даешь мне взаймы тетрадку — вот тебе. Не будет тебе теперь никакой удачи. Никого ты не поймаешь!» Слышавшая это старший лаборант Алина Сигизмундовна возмутилась и хотела переставить чучело, но я, преодолев в себе суеверие, сказал: «Пусть стоит. Ерунда все это».

У чучела ошибочно пасть была выкрашена красным. Зная про ошибку чучельщика, я все равно, видя каждый день над головой мрачную птицу, привык к красной пасти. И сейчас, обнаружив у живого ворона ее черной, поразился. Много раз в эту зиму, обдумывая причины своих неудач, я вспоминал чучело. Но теперь ворон, живой огромный ворон был в моих руках. Я поймал злого духа, и теперь все пойдет хорошо, думал я, заталкивая грузную сопротивляющуюся птицу в рюкзак.

Посопротивлявшись вначале, ворон успокоился. Но когда я скатывался на лыжах с горы, он начинал биться. Так вели себя и другие птицы, которых я потом ловил. Видно, при снижении высоты автоматически срабатывают какие-то центры, включающие мускулатуру крыльев. Так оно и должно быть: иначе тюкнешься о землю. Этот механизм срабатывал и тогда, когда птица находилась под сильным действием снотворного вещества.

Тайный друг. Уходил я из дому рано утром и целый день колесил по полям и лесам, проверяя выложенные приманки, начиненные снотворными веществами. Лисицы игнорировали их. Найдет капсулу, обмазанную жиром, понюхает, потопчется, а потом словно в насмешку помочится на нее или оставит рядом кучку экскрементов. Иногда раскусит и выплюнет.

Бывало и по-другому. Ага! Тут лежала приманка, вот лисий след подошел, приманка исчезла — наверное, съела... Радостно забьется сердце, бегом по следу: вот-вот найду спящую рыжую красавицу. Идешь за ней километр, два, пять, десять, пятнадцать — нет добычи. Возвращаешься на «место преступления» и при тщательном осмотре обнаруживаешь, что плутовка, взяв приманку в рот, отнесла метров на 20 и сунула в снег... И так многие дни, недели.

Под вечер, иногда уже затемно, доберешься до деревни. Обитатели уютного дома Сергея Аристарховича живо интересовались моими делами, и каждый раз, как я переступал порог, раздавался вопрос: «Ну как успехи? Попалась лиса?» Потом, привыкнув к отрицательному ответу, перестали из деликатности спрашивать. Больше всех интересовался шестиклассник Витя. Услышав мои шаги, он выбегал в сени. Посмотрев на меня, понимал, что опять неудача. Подходил и говорил: «Ничего, дядя Сережа, еще поймаете».

Как-то в выходной день Витя отправился вместе со мной. За день очень устали. Еле приплелись. На следующий день в лесу я обнаружил в кармане что-то завернутое в газету. Развернул: хлеб и кусочек солонины. Откуда это? Наверное, кто-то по ошибке сунул. Ну что же, не ошибайся, и я с наслаждением съел этот нежданный дар. Днем всегда очень хотелось есть, но, находясь на харчах у гостеприимных хозяев, стеснялся просить еды с собой, тем более что она не была изобильной.

На следующий день нашел в своем кармане несколько печений. Кто-то регулярно стал подкладывать мне полевой провиант. Кто бы это мог быть? Бумага, в которой завернута еда, чаще всего была вырвана из школьной тетрадки, и я заподозрил Витю. Да, моим благодетелем оказался он, в чем я позднее убедился. Милый мальчуган! Он подкармливал меня тайно от всех и от меня тоже. Говорят, что добро труднее всего творить, когда это не видит никто. Шестикласснику Вите это было под силу.

Бег в роли противоядия. Спящую в поле лисицу Максим Иванович заметил еще издали. «Смотри-ка! Правда ведь заснула. Не сбрехал Александрыч», — думал охотник, подходя к свернувшемуся клубочком зверю. Он поставил ружье прикладом в снег и, сделав шаг, потянулся за лисицей. Вдруг она очнулась, подняла голову и мутным, запойным взглядом посмотрела на приближающиеся руки человека. В глазах зверя молнией встрепенулся страх, и лисица сделала отчаянную попытку подняться на ноги. Они подгибались и не слушались, но ей все-таки удалось отстраниться от тянувшихся к загривку рук.

«Ишь ты, пьяная, а соображает», — улыбнулся Максим Иванович и, сделав еще шаг, почти схватил зверя за уши. Но лисице снова удалось неуклюже отшатнуться. Охотник снова к ней, опять та же история. Шатаясь и падая, лисица все-таки каждый раз успевала избежать пленения. С каждым выпадом ее движения становились отчетливее и быстрее. Снег мешал Максиму Ивановичу сделать быстрый рывок. Теперь она уже была от него в 2 м. Охотник вспотел и решил застрелить лисицу, но, как на грех, ружье осталось воткнутым в снег и за ним нужно было возвращаться, чего не хотелось. К тому же Максим Иванович помнил мой наказ: во что бы то на стало доставить зверя живым.

Охотник сделал еще несколько рывков, но бесполезно, кляня лисицу и меня, поспешил за ружьем. Стрелять было далеко, решил подбежать поближе, а лисица — прочь. Теперь она шаталась и почти не падала. «Так и ушла, окаянная», — с горечью закончил свой рассказ пришедший вечером ко мне Максим Иванович.

Теперь стало ясно, что медлить с пленением спящего зверя нельзя. Видимо, нервная встряска и движение противодействуют влиянию снотворных веществ. Следующим летом вместе с Александром Девяткиным и Инной Гилинской поставили серию опытов. Сначала собаке давали снотворное, когда она сидела на цепи. А в другой раз, дав ей ту же дозу, водили на поводке, не давая спать. Прогулка, моцион заметно снижали влияние снотворного вещества.