Князь Игорь - Василий Седугин

IX

Купец Велезар вернулся из Византии. Плавание далось тяжело. Сказывались годы, как-никак под шестьдесят подвалило. Трудно переносилась морская качка, хлопоты и беготня при продаже товара, споры с чиновниками, строившими разные каверзы, чтобы урвать взятку, перебранки с перекупщиками, пытавшимися всучить залежалый товар… Да мало ли что наваливается на купца за долгое заморское странствие!..

Возвращаясь на Русь, Велезар твердо решил: в следующий раз поплывет его сын, Поветрок. Дважды вместе с ним посещал он Константинополь, все поручения и дела исполнял старательно и толково. Никто не смог его обсчитать, никто не сумел обмануть, все-то он успевал высмотреть, подметить, подглядеть, умудрялся заговорить покупателя, обольстить покупательниц… Вот насчет покупательниц и вообще лиц женского сословия был он таким шустрым и находчивым, что вызывал тревогу. Взял он стать у отца, а красоту у матери; особенно красивы были у него глаза, большие, голубые, выразительные, точно у лани – это трепетное животное он не раз видел в южных странах. Смешно было видеть, как торгуется порой какая-нибудь богато одетая особа, чувствуется, что жалко ей расставаться с лишним динарием или резаном. Тогда подсылал он к ней сына. Взмахивал Поветрок длинными ресницами, обволакивал женщину очаровывающим взглядом своих нежных, ласковых очей, и та тотчас становилась расточительной и щедрой.

Все бы хорошо, но заметил Велезар, что в последнее время стали виться вокруг его сына девушки, да и не только девушки. Войны унесли много мужиков, и вдовушки прямо-таки неистовствовали, чтобы заполучить Поветрока в свои руки. А он, тая на сочных губах таинственную улыбку, исчезал из дома и возвращался только под утро. И ничто: ни ругань, ни уговоры, ни угрозы – не действовало на него. Он оставался все таким же невозмутимо спокойным, усмешливым, добрым, ласковыми поступал по-своему.

Заполучив дело, Поветрок тотчас развернул кипучую деятельность. Отец только радовался, глядя на него. Товар подобрал отменный, команду на судно нанял знающую, боевую, проверенную в плаваниях, во все вник, все продумал. Велезар облегченно вздохнул, успокоенный: дела он передал в надежные руки.

Накануне отплытия шел Поветрок по Киеву и повстречал своего друга детства, Ведомысла. Знал тот греческую грамоту, служил у знатного боярина на хороших харчах, окруженный большим почетом. Они давно не виделись, с тех пор, как Поветрок с отцом стал ходить в Византию. Долго трясли друг другу руки, искренне радуясь встрече.

– Каким ты стал высоким и крепким! – восхищенно говорил Ведомысл, оглядывая широкоплечую, узкую в поясе фигуру Поветрока. – Видно, моря и океаны пошли тебе на пользу, прямо-таки богатырем стал!

– Ты тоже не отстаешь. Вон как за эти годы вымахал!

Здесь Поветрок приврал, потому что был Ведомысл тонок, сухощав, узкоплеч. Руки его, не знавшие тяжелого, напряженного труда, безвольно повисали вдоль тела, и весь он был какой-то слабый и худосочный.

– Куда там! – Ведомысл шевельнул тонкими, измазанными чернилами пальцами, тоскливо поглядел куда-то вдаль глубокими синими глазами. – С утра до вечера в душной каморке сидишь и письмена выводишь…

– Очень хорошо! Не надо крутиться и вертеться в поисках товара, покупателей, не надо бояться, что обманут, обвесят, обчистят. Я бы с удовольствием поменялся с тобой местами, отдохнул бы чуть-чуть!

– А я бы с тобой. Послушай, а правда: возьми меня с собой на корабль! Хочу на свежий воздух, хочу вдохнуть морского воздуха, побыть на просторе! Возьми – не пожалеешь, все, что заставишь, буду исполнять беспрекословно. Клянусь тебе!

– Да что ты, Ведомысл! У тебя такая завидная работа, тебе так щедро платят за нее! А у меня очень тяжело, особенно во время перехода через Черное море: качка, работа на веслах, с парусом, надо постоянно вычерпывать воду… Лишних людей нет, я сам берусь за все, хотя и сын хозяина…

– Я согласен! Я на все согласен, лишь бы вырваться из этой проклятой каморки! А в Византии я тебе пригожусь. Я ведь и язык греческий, и грамоту греческую знаю! Уж постараюсь, чтобы чиновники не обманули тебя!

Расчетливый, пробивной, развязный и нагловатый Поветрок любил в друге то, чего у него самого не было: застенчивость, скромность, стеснительность и вдумчивость. А то, что он знает язык и письмена греческие, действительно могло принести ему большую пользу. И он решился.

– Хорошо, – положил он руку на хрупкое плечо друга. – Только вдруг отец не отпустит? Или боярин заартачится?

– А я и спрашивать не буду! Сбегу – и все! Только скажи, в какой день отплывать будем?

– Ровно через неделю. Рано утром.

– Жди, буду обязательно!

Провожая взглядом удаляющегося друга, Поветрок размышлял о том, что с самого детства знает его, но никак не предполагал, что в этом худом теле живет такой беспокойный дух. Что мечты о далеких странах толкнут его на столь решительный шаг, что охота к перемене мест сорвет его со спокойного, сытого места и бросит в туманную неизвестность…

Ведомысл явился на корабль ранним утром, едва занялась заря. Глаза его сияли, весь он был в приподнятом настроении.

– Сбежал? – спросил его Поветрок.

– Тайком, даже никто не видел. На кровати оставил записку, чтобы не искали. Написал: ушел в море!

Поветрок сокрушенно покачал головой:

– Ну и бедовый ты парень, оказывается!.. Ладно, принимайся за дело. Берись за причальные канаты, будем отходить. – Не удержался, пошутил: – Да спешить надо, а не то прибегут родители, за уши отдерут и горяченьких всыпят. Да еще с корабля снимут! Вот стыда-то будет!

– Ничего! – беззаботно ответил Ведомысл. – Они дрыхнут еще и сны праведные видят!

На высоких весенних водах миновали опасные днепровские пороги и вышли в море. Ведомысл взобрался на нос, стоял, подставив свое лицо свежему ветру и соленым брызгам. Душа его пела. Наконец-то осуществилась его мечта, наконец-то он вырвался на водный простор! Вот оно, могучее необъятное море, с медленными, ленивыми волнами, они, будто нехотя, ходят вокруг, подбрасывают утлое суденышко на своих спинах, легко кидают его из стороны в сторону… Нос корабля разрезал светло-зеленые воды моря, то поднимался, то опускался, и Ведомысл качался на нем, как в детстве на качелях, и ему порой казалось, что все это происходит не наяву, а в каком-то сказочном, чудесном сне!

Сойдя с носа судна, он вдруг почувствовал, что сильно хочет есть. Это было удивительно, потому что всей командой они только что плотно позавтракали. «Это морской воздух на меня подействовал», – подумалось ему. Недолго думая, забрался в мешки с провизией, вытащил шматок сала, кусок хлеба и стал уплетать. Часа через полтора стало подсасывать в желудке, есть хотелось так, что ослабли руки. Он вновь присел за мешок с провизией.

Подошел Поветрок, спросил:

– Что, голод одолел?

– Как будто со вчерашнего дня во рту крошки хлеба не было!

– Я уж вижу: второй раз к салу прикладываешься. Это морская болезнь так на тебя действует. Большинство от качки мучаются тошнотой, и если шторм затягивается на несколько дней, их наизнанку выворачивает, пластом лежат, обессиленные. Других клонит в сон, у меня закладывает уши. А у тебя, как видно, зверский аппетит появляется. Повезло, ничего не скажешь! Ешь, не стесняйся, провизией я запасся с лихвой.

Кроме них, на судне плыло еще четыре человека. Они были взяты охранниками, но в пути исполняли любую работу, которую заставлял их делать хозяин. За месяц плавания погода менялась несколько раз. Были и тихие дни, когда море было как зеркало, спокойное, ласковое, даже не верилось, что оно может стать буйным и страшным в своем стихийном разгуле. А такое случилось однажды. Ведомыслу казалось тогда, что сами небеса обрушились на их слабенький кораблишко; его мотало, как скорлупку, и было удивительно, как он держится на плаву, а не идет ко дну, расплющенный громадами волн…

Ему было трудно, но он старался изо всех сил. Наравне со всеми тащил за канаты, когда работали с парусами, до мозолей натер ладони на веслах, спина отнималась, когда вычерпывал воду. И все это приходилось делать при почти беспрерывной качке, когда судно мотало из стороны в сторону, подбрасывало на волнах. Особенно долго не мог привыкнуть, когда волна, подняв высоко корабль, вдруг бросала его вниз, в бездну, сердце, замерев от испуга, обрывалось и катилось куда-то в пропасть… Заметил он также, что рядом с ним старался оказаться Поветрок, помогал, подбадривал, шуткой старался сгладить неприятные моменты. А они были почти на каждом шагу: то силенок, то сноровки, а то и привычки к физическому труду не хватало.

Через неделю плавания стали одолевать его различные беды. Сначала от непосильного труда стали болеть руки, особенно в кистях; по ночам они ломили, будто в них вбили раскаленные гвозди. Он перекладывал и так, и эдак, но боли не прекращались, и он тихонько постанывал во сне. Потом стало недоставать сна. Спать хотелось постоянно, кружилась голова и мешались мысли. Но погода разгулялась, надо было работать на парусе или вычерпывать воду. Речь шла о жизни и смерти людей, о сне никто не заикался, лишь бы корабль спасти и ко дну не пойти. Ведомысл так измотался, что перестал чувствовать себя ниже пояса; ему казалось, что он не на ногах передвигается, а плывет по воздуху. Это было и смешно, и интересно, и страшновато: а вдруг откажет сердце и он упадет тут же, на дно судна, неживой, бездыханный?.. А однажды, когда чуть поутихло, он лег в койку и уснул, будто в омут провалился. Сколько спал, не помнил. Потом услышал, как Поветрок трясет его за плечо: