Нас время учило… - Лев Самсонович Разумовский

лошадей, впряженных в оглобли. Пахал на нас Сашка Корнилов.

Помню строительство овощехранилища. Мы, девчонки, рыли яму под руководством Кронида Васильевича, а мальчишки мастерили сруб.

Осенью мы сами солили на зиму капусту. Веселая была работа! В столовой лежала груда бело-зеленых кочанов. Мы их шинковали, укладывали в чистые бочки и плотно уминали, пересыпая солью. А кочерыжки были нам наградой. За постройку овощехранилища девочкам сшили синие диагоналевые юбки, а мальчикам брюки.

Курс за шестой класс я сдавала экстерном и сразу перешагнула из пятого класса в седьмой. Потом старших ребят перевели в Шулевскую школу-десятилетку. Мы там и жили в Шулево всю неделю, а на выходные возвращались в детдом на лыжах.

Зимой 42/43 года в Горьком проводилась олимпиада школьников области. Нас туда пригласили. Девочки там танцевали, а я читала стихи Симонова «Был у майора Деева товарищ майор Петров». За чтение я получила ценный подарок – кусок душистого мыла.

Из дневника М.С. Разумовской

В начале декабря 1942 года пришло известие: наших ребят берут в ремесленные училища. Все всполошились. Начались догадки, предположения, сомнения. Одни хотели ехать; другие, боясь неизвестности, предпочли бы остаться; третьи приняли это известие как удар, плакали.

Вечером меня вызвала к себе Ревекка Лазаревна, и мы с ней решали, кого мы будем отправлять в первую очередь. Выбор пал на самых старших: Панфиленка, Каштелян, Леонтьева, Кузькина и Зернову. Они должны были стать первыми ласточками, улетающими из нашего детдомовского гнезда в новую жизнь, чтобы получить профессию и органично войти в мир взрослых.

Ночью они уехали в Мантурово, чтобы пройти медицинскую комиссию, а потом ненадолго вернуться. Мы собирались устроить им проводы. Однако следующей ночью я была разбужена громкими голосами вернувшихся ребят. Они рассказали, что комиссию прошли, но об их ночевке в Мантурово никто не позаботился и, не спавши сутки, они вернулись в родные Угоры.

Когда они уезжали, я дала им на дорогу одеяла, чтобы декабрьской ночью они не замерзли на телегах. Перед тем как завалиться спать, Панфиленок доверительно сообщил мне, что дорога была в ухабах, телегу бросало из стороны в сторону, и его одеяло, когда он заснул, где-то выпало.

– И мой хлеб, на котором спал Вовка, тоже выпал, – добавил Кузькин.

– Володя, – сказала я ему, – одеяло не могло выпасть вместе с хлебом. Скажи сразу, что сменял.

Ехавшие с ним ребята подтвердили мою догадку: он действительно сменял большое красное казенное одеяло на вареную картошку, уместившуюся в карман. Приказ директора был краток: утром не давать завтрака, отправить туда, где находится одеяло, и вернуть его детскому дому. Панфиленок идти отказался, потому что у него не было валенок, а место преступления находилось в двадцати восьми километрах от Угор. Мне самой казалось немыслимым отправить его без валенок в мороз. Завтрака он утром не получил. И сидел, жалкий и голодный, отдельно от своих товарищей.

Я послала его к директору, но Ольга Александровна была непоколебима. Наступило время обеда. Панфиленок явился в столовую с тайной надеждой, что его простят. Однако и в обед картина не изменилась. Он сидел, с глазами, полными слез, глядя на обедающих товарищей. Я увидела, что Витька Шерстюк незаметно сует ему хлеб. Решив любой ценой накормить Володю, я взяла свою порцию супа, подошла к Игорю Каверкину и сказала:

– Я выйду, а ты как бы от себя передай ему суп.

Так и сделали.

Отправив свой отряд в школу, я, договорившись с поварихой Лидой и обязав ее хранить тайну, привела Панфиленка к ней. Лида накормила его, как она выразилась, «дóсеру». Все было сделано так, что казалось, никто из начальства не узнает. Каково же было мое удивление, когда через пару часов ребята из другого отряда рассказали мне всю историю со злополучным супом. Но мое удивление достигло кульминации, когда я узнала, что обо всем этом рассказал сам Панфиленок, хвастаясь: «Вот какой у нас воспитатель в отряде!“. Я ожидала бури.

Она и разразилась. Но это был не обычный ураган, а вполне терпимый ливень. Я стояла молча, пока Ольга Александровна обрушивала на меня град обвинений в подрыве авторитета, дисциплины, в пособничестве воровству. Прозвучала и угроза снять меня с воспитательской должности. В свое время эта угроза была осуществлена.

Когда Ольга Александровна ушла, я вздохнула облегченно, однако нужно было что-то решать с проклятым одеялом, которое висело надо мной Дамокловым мечом. Наконец решение пришло: Панфиленка накормить обедом и немедленно отправить в Мантурово, в ремесленное. Он дал слово в последний день ничего не «тяпнуть» и не сменять. Мне осталось сделать вид, что я поверила.

На другой день стало известно, что из моего отряда уедут пятнадцать человек. Эти ребята стали сразу особенно дорогими – все-таки многое было пережито вместе. Они были до предела возбуждены предстоящим отъездом. Все видели в нем смену впечатлений, обстановки, какую-то надежду на новую жизнь. Предотъездные настроения оказались более заразительными, чем можно было поначалу предположить.

Утром, сидя у печки, Игорь Каверкин вдруг заявил, что тоже поедет в ремесленное. Внутренне я не одобрила его решение. Для этого мальчика, способного и энергичного, хотелось большего, тем более, что он мечтал о морской школе. И мне верилось, что он может стать настоящим моряком, капитаном или штурманом. Я ему высказала все это, однако он не послушался и умчался к Ольге Александровне за разрешением. Я была рада, когда узнала о провале этого плана.

Наступила предпоследняя ночь, которую мои воспитанники проводили под крышей нашего «сельсовета». Я пришла поздно. Ребята меня ждали. Мы долго говорили о жизни, о будущем. Мне удалось, как мне показалось, создать атмосферу взаимного тепла и доверия.

– Вы самый дорогой мне человек! – сказал Витя Элинбаум на прощание. А Володя Панфиленок от души предложил украсть для меня что-нибудь, что я только захочу.

Наше прощание закончилось, и я легла, пытаясь заснуть после бурного и напряженного дня. Однако из-за двери до меня доносились обрывки разговора, которые заставили сначала насторожиться, а потом и сон как рукой сняло.

– Есть горох! – голос Элинбаума.

– Отвечаешь американкой?

– Зуб даю!

– Поверим?

– Факт, поверим, елы-палы.

– Давай, Витька, говори, – голос Панфиленка.

– Ну так во! Задумал я пустить на бой бабкину хавиру. Прикурочим горох, зашибем огурцы и дрюпу, закалечим бруснику и да погибнут на плахе четыре ее курочки. А потом сквозанем.

Смысл сказанного дальше я не могла уловить целиком, потому что разговор перешел на шепот, но отрывочные слова: «Взломаем!», «через чердак можно», «тяпнуть бабку топорищем» окончательно лишили меня сна. Надо было что-то предпринимать.

Однако на другой день вопрос разрешился сам собой. Ребята, узнав, что каждому дадут в дорогу по шесть килограммов хлеба, по три кило картошки, по одному огурцу, по десять пшенников, а также масло и сахар, обрадовались и полностью успокоились.

Получив на отряд ужин плюс по прянику и конфете на каждого, я отправилась в «сельсовет», где мы должны были провести последние предотъездные часы. Ужин прошел довольно мрачно. Ребята были настроены тоскливо – все ощущали реальность отъезда. Плакали Боря, Шурик, Женя, громко всхлипывала Люся Зернова. Только сейчас стало понятно, как сблизила всех общая жизнь и как в ней прежде чужие стали родными. Пытались петь песни, но ничего не получалось. Как назло, вспоминались только «Прощания», «Расставания», «Страдания»…

Потом ребята начали дарить мне на память то, что у них было, и с этого момента атмосфера переменилась,