Уж замуж невтерпеж - Надежда Тутова

Королевства да княжества не живут сами по себе, поэтому монеты постоянно путешествуют по свету. А значит и как на что меняется в этом случае мне тоже надо знать. На самом деле не все так сложно. Самой ценной, соответственно и самой дорогой монетой считается листигский золотарий, от него все расчеты да подсчеты и ведутся. За один золотарий дают два злотника или пять золотых. Двадцать серебряников спокойно можно обменять на один золотарий, а вот в подобной ситуации бруйсьских серебряных монет понадобится аж двести пятьдесят. Серебряные деньги между собой меняются с таким же успехом, что и золотые, то есть фелитийские и листигские дороже бруйсьских: два серебрия на три серебряника или семьдесят серебряных. Медные на медные не обменивают: их сперва «переводят» в серебряные или золотые, а потом можно и речи вести.

Почему такой разброд в ценности монет? Если по-научному, как объясняют это казначеи, то "в соответствии с развитием социально-экономических и государственных условий королевств, княжеств и содружеств, а также концентрацией в денежных единицах благородных металлов". Проще же говоря, зависит все от богатства жителей и казны этих самых королевств, княжеств и содружеств, да количества золота, серебра и меди в монетах. Все просто, понятно и очень похоже.

Однако княжество Алом выделяется из остальных: нынешний правитель князь Алмодик ввел новые деньги (хорошо, хоть монеты, а то грозился бумажками все заменить). Самая мелкая монета медная — файпари, точнее это деревянный круг, в который вставлен медный кругляш. Несмотря на то, что княжеские казначейские палаты старались изо всех сил и наштамповали их несметное, ну или почти несметное количество, любви народной файпари не сыскали. Следом идет медная монета в виде круга с дыркой в середине — багель. Начищенные песком багели ярко блестят, потому и видеть их можно чаще в украшениях у незамужних девушек, нежели в кошельке. Чуть выше и ценнее обычные медные монеты с незамысловатым названием — медное. С чего именно «медное» не знает никто, даже князь Алмодик — большой оригинал и выдумщик. Далее серебряная монета эзюст и золотая — эмейль. Личным указом князь установил, за сто медное давать один эзюст, за сто эзюстов один эмейль. Но на деле иначе: на один эзюст можно поменять тридцать-сорок медное. Зато с эмейлями все гораздо хуже: золота в Аломе мало, как говорится, кот наплакал, соответственно и монет золотых совсем немного. И если у человека появляется золотой, то аломийцы говорят, что у него не жизнь, а рай. Поэтому-то монеты, вместо эмейлей стали называть эмелями: эмель — рай по аломским поверьям. Во всяком случае, так говорил папа.

Мда, на тему золота и денег могу говорить часами. Да только кому это интересно? Верно, никому… О! А я уже пришла. Серая пустынная улица виляла, будто при ее строительстве дул ураганный ветер, было выпито десять бочек неочищенного самогона, да и в проекте вместо четких линий карандаш выводил сплошные зигзаги. Нужный мне дом оказался небольшой полутора этажной постройкой — наверное, подвалы большие, вроде нижних этажей, с неброской вывеской, на которой красовалось загадочное изображение — то ли рыба, то ли пушной зверек какой, и серой дверью — крашеное дерево. Не слишком респектабельно, но это все может оказаться видимостью, чтобы не привлекать лишнего внимания к делам хозяина. Нечего стоять на улице, до заката мне еще столько надо успеть!

Кольцо на двери было не только ручкой, а еще и неким подобием молотка: постучи, может и откроют. Стучать пришлось минут десять — то ли хозяин никого не ждал, то ли занят был. Дверь с неохотой приоткрылась, и на меня уставились прищуренные серо-зеленые глаза.

— Чего тебе? Милостыню не подаю! Прочь! — выдал на одном дыхании их обладатель.

— По делу я, милостыню не прошу, поэтому не уйду, — у меня получилось не хуже.

— Что ж за дело может быть у такой… — меняла не договорил, но бросил на мою особу весьма выразительный взгляд.

— Есть пара вещиц, на них посмотреть надо, да поменять на что помельче, — стараюсь изобразить на лице загадочно-намекающее выражение.

Получается, видимо, не очень, поскольку меняла нахмурился еще больше:

— И что за вещицы, и на сколько «помельче»? Учти, с краденым не связываюсь!

Вот зануда!

— Я ничего не крала! — говорю как можно тверже. — А вещицы желтого цвета, с блеском хорошим…

Меняла пожевал губу, похмурил брови, потом скрылся за дверью, но благо только чтобы ее открыть.

— Проходи быстрей, нечего маячить перед домом, — проворчал мужчина.

А кто меня под дверью держал? Пф! Зануда! И вредина!

Войдя в дверь, я оказалась… нет, не в доме, а во дворе, практически повторяющем вид улицы — такой же кривой, да еще и плохо освещенный. Меняла вел меня куда-то в глубь, лабиринт прям какой-то. А с улицы и не заметишь… Конечной целью путешествия оказалась маленькая комнатка без окон. Она могла находиться как в конце двора, так и в его середине — ходы настолько запутаны, что сразу и не поймешь. Отсутствие природного света вполне компенсировалось десятью масляными лампами, развешенными по стенам. Могу, конечно, и ошибаться, но простое масло давно выгорело бы, да и чадило б так, что потолок почернел до цвета смолы. Еще одна лампа стояла на небольшом столе у противоположной от двери стены. Меняла зажег ее, чем-то поскрипев, развернулся и стал пристально рассматривать меня. Я в долгу не осталась.

Что ж, именно такими менялы всем и видятся: невысокого роста, не то ссутулившийся, не то сгорбившийся, в просторном бархатном одеянии, ничуть не стесняющим движения, тонкие пальцы все время мельтешат, глаза бегают, брови постоянно хмурятся. На голове менялы был традиционный для горожан светлый шаперон. Помнится, по рассказам папа, этот головной убор состоит из одного или двух кусков ткани, каждый по-своему укладывает их на голове в виде тюрбана со спускающимися концами. Причем, чем длиннее концы, тем более уважаем обладатель шаперона. У Хамсина, если я правильно запомнила имя менялы со «слов» золотых, концы достигали плеч, что говорило о его серьезном положении среди других менял и ростовщиков.

— И? Где те самые вещицы? Учти, у меня не так много времени. Так что давай поживее!

Какая же я умница, что еще по дороге в город вытащила несколько самородков из пояса. Нечего ему знать о моих настоящих запасах. Чуть покопавшись в кармане потрепанной куртки (я ее все-таки надела, потому как в какой-то момент на небо наползли тучи, предвещая скорый дождь), вытащила четыре самых больших самородка и протянула их на раскрытой ладони меняле.

Хамсина сразу преобразился, заскакав вокруг меня бодреньким козликом. Естественно, что все восторги предназначались не мне, а лежащему на ладони золоту.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});