Здравствуй, лето... и прощай - Майкл Коуни

Потом они молча начали доставать из своих рюкзаков свёртки брезента, верёвки и шесты и вскоре поставили грубые палатки. Подошли ещё двое, таща тележку, полную дров. Чуть позже вспыхнул большой костёр, и люди собрались вокруг него; на их лицах играли красноватые отблески, и постепенно страх исчез из их глаз; они снова были в состоянии думать, говорить друг с другом и, в конце концов, с нами. Я размышлял о том, что же это за люди, покинувшие относительный комфорт каменных домов Паллахакси, рискуя безумием и смертью в нынешних убогих условиях. Солдаты бросали им через ограду еду; я увидел отца, который наблюдал за ними, плотно сжав губы.

С течением времени их число увеличилось, и лагерь приобрёл размеры небольшого поселения. Был отдан приказ, запрещавший солдатам бросать еду или топливо Лагерникам, как их теперь называли.

* * *

Постепенно к Лагерникам присоединились большинство знакомых лиц из Паллахакси, и в один чудесный и грустный день пришла Кареглазка, и мы сумели поцеловаться, неловко и больно, сквозь проволочную сетку. Она сказала, что скоро придут её родители; здесь уже были Стронгарм и Лента, и Уна, и большинство остальных. Позже, в тот же день, появился Вольф с родителями; они не присоединились к основной группе Лагерников, но остановились у ворот, громко крича и тряся проволоку.

– Что вы хотите? – услышал я голос отца.

– Попасть внутрь, конечно! Вы же меня знаете, Алика-Берт. Я работаю на Правительство. Я требую, чтобы вы меня пропустили! – Голос отца Вольфа чуть не сорвался на крик при виде не меняющегося выражения моего отца.

– Вы опоздали, – отрезал отец. – Сюда больше никого не пускают. Все свободные места заняты. – Голос его звучал деревянно.

– Послушайте, Берт, – быстро заговорила мать Вольфа, – мы имеем право войти! Клегг работает на Правительство лишь ради того, чтобы о нём могли позаботиться в подобные времена. Я могу сказать – это нелегко, быть женой парла, видя, с каким отвращением смотрит на тебя обычная публика в магазинах…

Я заметил, что к ним подошла Лента; внезапно она сказала:

– Не пускайте их, Алика-Берт. Это компания самонадеянных мерзляков, вот кто они.

До этого я толком не замечал Ленту; я был слишком занят Кареглазкой.

Теперь, взглянув на неё, я был потрясён. Она похудела, очертания её лица стали угловатыми и почти старческими, да и одета она была неряшливо.

– Это позор, – сказала Кареглазка, когда Лента снова скрылась в палатке своего отца. – Она, кажется, стала… мне не хотелось этого говорить, Дроув, – такой грубой и неприятной, и я больше не могу с ней общаться.

На следующее утро к ограде быстро подошёл отец Кареглазки, Гирт. Придя одним из последних, он впервые увидел лагерь. Он не слишком вежливо схватил Кареглазку за руку.

– Отойди от этого мерзляка, девочка моя!

– Но это же Дроув!

– Он мёрзлый парл, и я не хочу, чтобы ты с ним водилась!

– Отец, он не виноват, что оказался на той стороне! – заплакала Кареглазка. – Они его не выпускают!

– Да, и я не думаю, что он особенно старается выбраться. У него есть тепло и еда на сорок лет или даже больше, так зачем же ему оттуда уходить?

– Впервые я услышал, что публике известно истинное положение дел. Как они об этом узнали? Впрочем, это не имело значения. Тайное рано или поздно должно было стать явным.

Он тащил её за руку, а она с плачем цеплялась за проволоку.

– Отпусти, отец! Ты никогда раньше не был таким. Позови маму, она тебе скажет. Она не позволит тебе…

Он на мгновение отпустил её, с горечью во взгляде.

– Мама умерла, – холодно сказал он. – Умерла вчера ночью. Она… она покончила с собой.

– О… – Пальцы Кареглазки нащупали сквозь проволоку мои; из глаз её текли слёзы, и мне отчаянно хотелось обнять её, чтобы утешить.

– Идём со мной. Я считаю, что парлы несут ответственность за смерть твоей матери, и я не позволю тебе болтаться здесь. Ты предаёшь свой собственный народ! Что о тебе подумают!

Кареглазка закрыла глаза и долго держалась обеими руками за проволоку.

Я увидел выступившие на её ресницах слезы, потом она внезапно вся напряглась и резко развернулась лицом к отцу, отпустив сетку и вырвав у него руку.

– Теперь послушай меня, – дрожащим голосом сказала она. – Посмотри вокруг, на тех, кого ты называешь моим собственным народом. Вон там Стронгарм разговаривает с астонским генералом, а ведь не так давно они готовы были убить друг друга, поскольку так им приказал Парламент. А там, видишь? Это Лента, которая заигрывает с парловскими солдатами сквозь ограждение. Вскоре они вполне могут её застрелить, потому что так им прикажет Парламент. Люди в этих палатках и хижинах настроены вполне дружелюбно, поскольку сейчас никто не приказывает им ненавидеть друг друга, даже если мы все скоро умрём. И ты, отец, приказываешь мне ненавидеть моего Дроува, прикрываясь бедной мамой! Прошу тебя, уходи отсюда.

Гирт уставился на неё, пожал плечами, повернулся и зашагал прочь. Не знаю, слышал ли он хотя бы половину того, что сказала Кареглазка, а если слышал, то не думаю, что понял. Он просто решил, что спорить с ней уже бессмысленно.

Кареглазка посмотрела ему вслед, и я услышал её шёпот:

– Прости, отец…

В последующие дни Кареглазка часто расспрашивала меня о жизни в убежище, больше всего беспокоясь о том, что я могу найти там неотразимой красоты девушку, и она потеряет то немногое, что от меня ещё осталось.

– Там есть несколько девушек из семей административного персонала, – отметил я, – но я с ними почти не разговариваю. Мне не хочется иметь с ними ничего общего. До того, как ты пришла сюда, я обычно проводил большую часть времени с солдатами, играя в карты.

Она взглянула вдоль ограды туда, где Лента, как обычно, болтала сквозь сетку с военными.

– Не могу понять, – сказала она. – Что будет, когда станет по-настоящему холодно, когда нас… нас всех уже не станет, и солдатам нечего будет охранять. Они что, все просто будут сидеть в своём убежище сорок лет?

В это время подошёл Стронгарм, услышавший последние слова.

– Нет, конечно, – спокойно сказал он. – Не знаю, насколько велик этот комплекс, но думаю, что там около шестисот Парламентариев, парлов и членов их семей – и, вероятно, примерно такое же количество военных. Кто-то же должен их обслуживать, когда не будет нас…

Мне не хотелось об этом думать.

– Почему вы здесь, Стронгарм? – спросил я. – Почему никто не возвращается в Паллахакси? Там, в домах, должно быть намного теплее.

Он улыбнулся.

– Именно этот вопрос задавал себе и я, когда люди начали собираться здесь и разбивать лагерь. Я спрашивал их, зачем они идут сюда, и знаешь, что они мне сказали? Они сказали: что ж, нет никакого смысла там оставаться, верно? Так что вскоре я пришёл сюда и сам, и теперь я знаю ответ. Когда ты уверен, что тебе предстоит умереть, но можешь видеть жизнь где-то ещё, то у тебя возникает желание быть рядом с ней, надеясь, что и тебе что-нибудь перепадёт.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});