На берегах Горыни и Случи - Николай Струтинский

— До Москвы далеко, и рисковать не следует! — заявил командир корабля. — И так взяли больше нормы! Ждите следующего самолёта.

— Жаль детей оставлять, — обратился к командиру пилот. — Говорят, их мать погибла при выполнении боевого задания, а отец и братья — партизаны. Давай захватим малышей. На счастье!

Командир согласился:

— Ладно, попробуем. Потеснимся!

Пилот торопился: до рассвета надо было пересечь линию фронта.

Взревели моторы. Самолёт, пробежав по расчищенной дорожке, оторвался от земли. В воздухе качнул крыльями, развернулся над потушенными кострами и набрал высоту.

Ещё до рассвета пересекли линию фронта.

На одном из подмосковных аэродромов к приземлившемуся самолёту подъехал санитарный автобус. Раненые партизаны были отправлены в госпиталь.

Катя поступила на работу на Люблинский завод, вблизи Москвы, а Васю и Славика определили в Колычевский детский дом. Затем Вася поступил учеником на Егорьевский меланжевый комбинат, через полгода его назначили помощником мастера по ремонту станков.

Хуже сложилась судьба Славика. Он сильно простудился. Болезнь быстро прогрессировала. Он стал задумчивым, молчаливым. И только при встрече с Васей настойчиво допытывался, когда приедет мама, отец, братья, и, не дожидаясь ответа, вытирал рукавом набегавшие слёзы. Мальчик тосковал по родным.

В октябре 1944 года болезнь свалила его окончательно, и вскоре он умер…

МЫ ИДЁМ НА ЗАПАД…

Даже близкие люди потеряли след Янчуков. Между собой шептались: «Янчуки словно сквозь землю провалились!» Кое-кто утверждал, что их замучили фашистские изверги.

Но семья Никифора Яковлевича жила. Преследуемая гитлеровцами и предателями, она скрывалась. И никогда не теряла надежды на возвращение советской власти. А пока приходилось прятаться.

— Найдётся подлец — и донесёт на нас карателям, — говорил Никифор Яковлевич, — да ещё получит вознаграждение.

Когда в окрестностях появлялись палачи, Янчуки прятались в глухие заросли, забирались на чердак или укрывались в погребе у добрых людей.

— Ничего, — утешал жену и детей Никифор Яковлевич. — Скоро придут наши, за все ответят бандиты…

Близился к концу 1943 год. Красная Армия очищала родную землю от фашистской нечисти. Весь наш народ жил мечтой о полной победе над гитлеровскими захватчиками.

С нетерпением ждала освобождения и семья Янчуков. Как-то Мария Александровна спросила:

— Скажи, Никифор, долго мы будем так страдать? Дети изнемогли, да и ты на себя не похож.

Никифор Яковлевич уныло опустил голову.

— Чего же ты молчишь? — не успокаивалась жена. — Надо возвращаться домой…

— И у меня, Мария, болит душа… Но спешить нельзя. Все надо взвесить…

Однако жена настояла на своём.

Однажды вечером Николай воскликнул:

— Наши наступают!

— Что ты сказал? — удивился Никифор Яковлевич.

— Идёмте во двор, сами убедитесь! — с этими словами Николай выбежал во двор.

Все кинулись за ним, даже больная Тамара заглянула в окно.

С востока доносились глухие взрывы, словно подземные толчки.

— О господи! Скорее бы! — заплакала девушка.

В это время мимо дома проходил Иван Рудый. Он злобно покосился на Янчуков.

Тамара увидела Рудого, и у неё сразу испортилось настроение. Односельчане говорили о нём, как о разведчике банды… Напрягая память, Тамара силилась вспомнить, от кого она это слышала?…

Гул артиллерийской канонады то утихал, то вновь нарастал. В последнюю ночь 1943 года войска Первого Украинского фронта, сломив сопротивление противника, форсировали реку Случь и на рассвете первого дня нового года освободили Новоград-Волынский.

Вот отчего гудела земля, вот к чему прислушивалась с глубоким волнением семья Янчуков…

А Центральный «провод» организации украинских буржуазных националистов во главе с платным агентом гестапо — Степаном Бандерой издавал «наказы» о физическом уничтожении советских патриотов. Оуновцы волчьими стаями бродили в прифронтовой полосе, устраивали «варфоломеевские ночи».

…Мокрый снег с дождём хлестал по стенам и окнам крестьянской хаты.

Тамара проснулась от скрежета железа. Это ветер играл оторванным куском кровли.

Поёживаясь от какого-то внутреннего холода, девушка вспоминала своих подруг и товарищей, которых унесла война.

Только сомкнула веки, как во дворе послышались приглушённые голоса. Тамара сорвалась с постели:

— Мама! Папа! Во дворе чужие люди! — беспокойно тормошила она родителей.

Никифор Яковлевич и Мария Александровна проснулись.

— Что с тобой, доченька? — испугалась мать.

— Люди чужие во дворе!

— Где? Какие люди? Тебе почудилось, доченька, ложись!

И как бы в ответ на вопрос матери, раздался настойчивый стук в дверь. Янчук кинулся к двери. Тамара удерживала его.

— Не открывай, папа! Это же бандиты, душегубы, они пришли за нами!

Янчук остановился посередине комнаты. Как быть? Лихорадочно соображал: не будут же пришельцы глумиться над всей семьёй. Могут убить меня одного, а если сопротивляться — всех погубят.

В дверь били чем-то тяжелым, от ударов содрогался ветхий домик.

Тамара упорно твердила:

— Не открывай, папа!

— Не бойся, доченька, — успокаивал Янчук. — Зайдут и уйдут. Они ведь люди, не фашисты!

Направился к двери.

— Кто там?

— Свои! Это я — Гриць Юсенко, ваш сосед, — ответил знакомый голос.

В распахнувшуюся дверь ввалились вооружённые. Мария Александровна зажгла керосиновую лампу. Бледный свет скользнул по лицам вошедших. Среди них был Юсенко. Женщина почуяла — нависла беда! Пыталась задобрить его, подвинула к нему скамейку.

— Садись, Грицю. Ведь мы когда-то жили в дружбе, не ссорились, как другие. Садись, прошу…

— Не затем пришёл, чтобы рассиживаться! — огрызнулся Гриць. — Одевайтесь, на допрос отведём! — распорядился он.

— Я готов! — спокойно оказал Никифор Яковлевич.

— А чего девка улеглась?! Надеется — оставим?-хихикнул глистообразный гайдук.

— Дочь занемогла, бедняжка, — заступилась мать. — Вы же крещёные, не станете глумиться над больным человеком, в бога же веруете! Мы и так настрадались, дальше нет мочи…

— А где же её ухажор, вожак партизанский? — кольнул Гриць.

Тамара поднялась с постели. Бросила в лицо:

— Он против немцев борется… Не то, что вы!

— Когда в последний раз с ним виделась?

— Что это, допрос?

— Да, это допрос, — буркнул бандит.

— Вы бы фашистов допрашивали, а не тех, кто сражается с ними! — упрекнула Тамара.

Гриць злобно сверкнул чёрными глазами и ударил больную девушку в лицо. Тамара упала на земляной пол.

Душераздирающий вопль матери огласил ветхую хатенку.

— Что вы делаете, продажные шкуры, проклятые богом?! — завопила мать. — За что детей убиваете?

Янчук потянулся к винтовке, стоявшей за печкой. Но верзила сбил его с ног.

«Всё кончилось!» — пронеслось в голове Янчука. С трудом поднялся на ноги.

— А ещё украинцами себя называете!… Сволочи!…

— Давай, давай, собирайтесь все! Живо! — хрипел Юсенко. — Наверное, большевичков поджидаете?! Не увидите их как собственных ушей!

— Если я провинился чем-нибудь, — молил Янчук, — то берите меня одного! Убивайте, а при чём тут они?

Юсенко не унимался:

— Не разговаривай! — повернулся к подчинённым: — Всех берите!

Янчукам связали руки и увели. Угрюмый Никифор Яковлевич. Сгорбленная, плачущая Мария Александровна. За отцом и матерью — больная Тамара. За ней — братья Николай и Саша, прихрамывавший на искалеченную ногу, тот самый Саша, который оберегал нас в запертом доме…

Среди бандитов был оуновец с топором на плече. Дружки называли его Гадюкой.

Янчук в отчаянии крикнул:

— За что же отнимаете жизни у детей?! Убивайте меня, а их — не смейте! У тебя же, Гриць, тоже есть сын. Неужели ты хуже зверя?…

— Становись на колени, не агитируй! — прошипел Юсенко. И здесь случилось неожиданное: худенький юноша со спокойным лицом шагнул к палачу первым:

— Бей меня вместо отца!

Даже палачи вздрогнули от этих слов.

— Ну, чего стоишь, Гадюка? Руби его! — исступлённо крикнул Гриць.

— Клятые детоубийцы! Вам никогда не смыть нашу кровь! — неслись проклятия, раздирая тишину украинской ночи…

А когда рассвело, жители близлежащего хутора похоронили патриотов. На опушке вечнозелёного соснового бора вырос одинокий холмик…

Мы нашли его, когда советские войска стремительным маршем шли на запад. Молча стояли у могилы, обнажив головы. Сколько гнева клокотало в наших сердцах!… А я страдал больше всех… Разве мог я передать словами то, что чувствовал в эти тягостные минуты?…

…Мы шли на запад.

Мокрый снег бил в суровые лица. Ещё долгим был путь к победе. Но мы уверенно вышли на её светлую дорогу, помня о тех, кто, не щадя своей жизни, боролся с фашистской скверной.