Блокадные новеллы - Олег Шестинский

Она добралась до нужного дома, поднялась на третий этаж и позвонила, сжимая свернутую трубочкой тетрадку.

Самсон Сергеевич открыл дверь и весьма оживился, увидев интересную женщину. Самсону Сергеевичу было за сорок, но его молодило то обстоятельство, что семья — жена, теща, двое детей — отдыхали на даче.

В тот вечер у Самсона Сергеевича собрались приятели. Приятели повскакали из-за стола, усадили Маню в центре. Ей сразу налили вина, положили закуску и заставили выпить. Она не знала, как себя вести, особенно когда ее сосед, чернявый и взъерошенный, с отчаянными цыганскими глазами, стал хлопать ее по бедру и провозгласил, что отныне она его муза. Самсону Сергеевичу это очень не понравилось, он сказал, что Маня пишет стихи и пришла к нему их прочитать. Все непомерно обрадовались тому, что Маня пишет стихи, и стали ее уговаривать читать сейчас же. Маня принесла из прихожей тетрадку, дрожащими пальцами раскрыла ее и слабым голосом, монотонно, принялась читать о природе, лесе, своем городе и любви.

— Гениально, — шептал взъерошенный, — я могу спокойно умирать.

Самсон Сергеевич, не желая упускать инициативы, театрально обвел всех рукой и сказал:

— Нам уже так не суметь. Слишком опытны.

Молодой человек неопределенного возраста, с пегой бородкой и услужливыми глазами, уронил голову на руки и повторил как эхо:

— Не суметь.

Самсон Сергеевич спросил бархатно:

— А как вы живете? Расскажите нам.

И Маня, видя, какие здесь искренние и благородные люди, поведала всю правду о своем житье-бытье.

— И вы живете, снимая угол! — воскликнул Самсон Сергеевич.

— Как Беранже, — добавил бородатый.

— Постойте! — вскричал Самсон Сергеевич, загораясь. — Мы вам поможем! — Он выбежал в соседнюю комнату и через пять минут вернулся, размахивая письмом.

«Дорогой Коля!» — начиналось письмо к руководителю областного Союза писателей. Самсон Сергеевич с пафосом прочел письмо. Все ахали.

— Как это здорово: «талант гибнет»! — сказал бородатый. — Мы все подпишемся!

— Да я не гибну, — вставила Маня, но ее не слушали.

Письмо было подписано всеми в порядке значимости каждого, и бородатый, расписавшись последним, тут же выбежал на улицу и бросил его в ящик.

Потом чокались, отбирали стихи для большой подборки и наконец разделились на две спорящие стороны: одна предлагала передать стихи в «Наш современник», другая — в «Октябрь». За спорами о Мане забыли, и она, улучив момент, вышла в коридор, накинула плащ, отворила входную дверь и оказалась на лестнице.

Большего смущения Маня никогда еще не испытывала. «Милые, отзывчивые люди, — думала она, — но как они много говорят…»

…Стихи в журнале не появились.

Но как-то пришла открытка из местного Союза писателей, в которой просили ее выслать свои стихи.

Маня отослала.

Руководитель Союза — Николай Ильич — прочел стихи, крутанул головой: «Развернулись ребята!» — но поскольку было письмо, и за несколькими подписями, он, оказавшись в Манином городе, зашел к зампредрика.

— Думаете, может действительно стать явлением? — спросил зам.

— Все может быть, — уклончиво ответил Николай Ильич — он был человек добрый.

— Ну-ну, — озабоченно постучал карандашом зам.

А через неделю Мане предложили комнату в доме, где висела вывеска: «1-я профессиональная городская полярная команда».

Пожарных звали Андрей, Матвей, Федор, Павел и старший — Поликарп. Все они были молоды, после демобилизации сюда определились. В недальних деревнях жили их отцы и матери. Когда удавалось, сыновья ездили к родителям.

Они походили друг на друга — коренастые, светловолосые. Лишь Поликарп отличался — и по возрасту (ему к тридцати шло), и тем, что носил усы, рыжие, густые, стриженные щетинкой.

Пожары случались редко, но службу они несли браво и два раза в месяц на небольшой площадке перед домом устраивали учения.

Они рты разинули прямо, когда к пожарной части подкатил грузовик с легким скарбом Маши и из кабины явилась сама Маня, как диво дивное.

— Дева-аха, — протянул Андрей.

— Я в Германии однаж таку видел, — поддакнул Матвей.

Федор кашлянул в кулак.

А Павел, самый младший, покраснел, словно его уличили в чем-то.

— Дисциплина, ребята, — сказал Поликарп и потрогал усы.

Пожарные познакомились с Маней.

Дом их был построен не фундаментально, стены тонкие— все шумы слышны. Когда Маня просыпалась, начинала ходить по комнате, парни слышали и говорили:

— Ходит. Уже девятый, значит.

Сами они вставали раньше. Когда шаги Мани становились особо четкими и резкими, пожарные знали, что она надела туфли и сейчас покажется во дворе. Они выходили из помещения и встречали Маню.

— Здравствуйте, мальчики, — говорила она.

Они улыбались, — никто их так не называл, — и вперебой:

— На работу?

— Домой, как всегда?

— Наше дело — пожары ждать…

Говорили обычные слова, но такими радостными выглядели их лица, что Мане хорошо делалось на душе.

Пожарные знали девушек с соседней ткацкой фабрики, наведывались к ним в общежитие, но девушки были словно сами по себе, а Маня отдельно. Маню они никогда не решались пригласить в кино или на танцы, да и поодиночке с ней не виделись — вместе все, обычно во дворе их дома. Маня радовала их. Они переживали какое-то неясно- счастливое чувство оттого, что рядом живет красивая и сердечная женщина, озаряя своим ежедневным приветом их обычную жизнь. А их служба, дежурства, редкие пожары, девушки с ткацкой фабрики — это и была обычная жизнь.

В апреле у Андрея женился старший брат. Жила родня недалеко от города, в колхозе работала, и брат просил Андрея непременно приехать. Поликарп рассудил, что Андрей и земляк его, Павел, на два дня отлучиться могут, Они собрались, купили подарок, и перед отъездом Андрей спросил товарищей:

— А что, коли я Маню приглашу?

— Как ее встретят-то? — спросили остальные.

— А как друга нашего, — нашелся Андрей.

— Ну, смотри, приглашай, коли согласится она. Только уж оберегай за пятерых, — решил Поликарп.

Маня согласилась ехать. Они тряслись на паровичке, Андрей и Павел старались развлечь Маню в дороге: это была их родина, а они гордились тем, что все здесь знают. Но Маня слушала их рассеянно. Она смотрела в окно вагона, любовалась сосновыми лесами, ручьями, темными от отраженных в них ветвей, первой, некошеной травой на болотистых низинах.

Бабы, возвращавшиеся с городского базара, разглядывали ее, пытались заговорить, но она отвечала односложно, и женщины обиженно замолкали. А одна, проходя к выходу и громыхнув пустым бидоном, бросила Андрею с Павлом:

— Хороша у одного из вас женушка, да только напрасно гордость в ней угнездилась.

Все рассмеялись и Маня оторвалась от окна.

В деревне мать Андрея руками всплеснула:

— Да никак и ты, Андреюшка?!

Андрей объяснил матери, кто такая Маня, какой она им товарищ. Мать поддакивала, одобряла, но, выслушав сына, повела все же Маню осмотреть хозяйство. Угощала свежей редиской, лук зеленый рвала. В избе она, несмотря на суету свадебных приготовлений, достала семейный альбом, дала его Мане, приговаривая:

— Вот Андреюшка совсем махонький… А вот на службе он…

Во главе свадебного застолья сидели жених, невеста, родня и председатель колхоза Максимыч, молодой и веселый. Когда свадьба разгулялась, Максимыч поднял стакан, обращаясь к Мане:

— А переезжайте к нам. На лучшую работу обоснуем!

Маня неловко пожала плечами, закраснелась.

— Нет, вы переезжайте, — закуражился Максимыч, — и жениха найдем… А хоть я сам, — стукнул он себя в грудь.

— Максимыча даем! — орали мужики.

Андрей встал и сказал раздельно:

— Не то говорите… Сергей… Максимович…

— Я к тому, — примирительно объяснил Максимыч, — что свадьба свадьбу должна рожать, как семя семечку…

Маня осталась свадьбой довольна. Наутро мужики бражничали, а она с девчатами пошла в лес за щавелем, находилась по лесным полянам, как на всю жизнь.

Андреева мать журила:

— Носки домотканые хоть надела б. Так и ноженьки захолодить недолго.

На прощание она заставила Маню забрать всякие домашние соленья-варенья. Маня простилась с ней ласково, а Андрей сказал на обратном пути:

— Вы уж извините ее, коли что не так…

…Когда Маня разобрала гостинцы, она пригласила на ужин своих соседей.

Парни пришли в праздничных костюмах, в белых рубашках с неразглаженными складками от долгого лежания в шкафу, в одинаковых галстуках — темных, в зеленую полоску; чувствовали себя неловко в парадной одежде и все время поправляли галстуки. Они уже знали подробности свадьбы, и им льстило, что Маня всех на свадьбе затмила.