Мессалина - Рафаэло Джованьоли

Поблагодарив слушателей за восторженные аплодисменты, прозвучавшие в ответ на эти слова, Гай спустился с триумфальной колесницы и вошел в павильон, где были приготовлены всевозможные яства и вина для восьмидесяти человек, пировавших на императорской вилле предыдущей ночью. Новое застолье, еще более роскошное, чем прежние, продолжалось вплоть до девятого часа (три часа дня), когда к нему присоединились мимы, странствующие музыканты и очаровательные танцовщицы, развлекавшие императорскую свиту не меньше пяти часов, в течение которых в павильон не допускали посторонних. Уже смеркалось. Наконец Цезарю сообщили, что представление для Друзиллы можно начинать. Взяв сестру под руку, он пригласил ее выйти на мост. Все гости последовали за сыном Германика.

Стояла теплая, безлунная ночь. Окружающие холмы с их садами, виллами и поселениями были почти полностью погружены во мрак. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, всюду вспыхнули тысячи, десятки тысяч факелов, светильников и костров, озаривших Байский залив и все близлежащие окрестности. Мост, на котором зажглись тысячи факелов, казалось, был объят пламенем. Все побережье с городами Байи и Поццуоли, все дома и дворцы, все сады и даже вершины гор осветились множеством огней, составив фантастическое зрелище [VI]. С одного края мыса послышались неистовые приветствия, на другом берегу тотчас заиграла музыка. Под этот неумолкающий аккомпанемент на площадке быстро накрыли новые столы для пиршества, которое вскоре превратилось в оргию с самыми непристойными шутками и сценами. А после полуночи, когда утомленные гости без аппетита закусывали и лениво перекидывались фруктами, слуги по знаку Калигулы подхватили под руки мертвецки пьяного Апелла и, сопровождаемые отчаянными криками вдруг протрезвевшего шута и безумным хохотом всех остальных, бросили его через парапет, в волны еще холодного моря. И пока несколько случайных лодочников, ловивших рыбу при неослабевающем свете факелов, спешили на помощь барахтавшемуся шуту, Калигула вместе с четырьмя преторианцами осторожно подняли с ложа спящего Клавдия и, стараясь преждевременно не разбудить, тоже бросили его в море, чем вызвали взрыв всеобщего веселья.

- А! Помогите! Мессалина! Я умираю! - истошно кричал брат Германика, не понимавший, почему он вдруг оказался в ледяной воде.

Мессалина испустила душераздирающий крик и кинулась к парапету.

- Эй! Клавдий! Спасите его! На помощь!

- Я не умею плавать! Я тону! - захлебываясь, кричал Клавдий, то исчезающий под водой, то появлявшийся вновь.

Калисто сбросил тогу и, описав в воздухе дугу, вниз головой прыгнул с моста. Через несколько минут он, гребя одной рукой, подплыл обратно к площадке, куда несколько преторианцев втащили полуживого Клавдия.

Там уже слышались громкие похвалы плебеев, которых император пригласил отпраздновать его великую победу. Но не успели они приблизиться к столам и по достоинству оценить угощение хозяев, как Цезарь и его свита стали их хватать и бросать через парапет моста. А когда одни несчастные попробовали спастись, уцепившись за парапет, а другие начали взбираться обратно по балкам моста, Калигула, охваченный приступом бессмысленной ярости, закричал:

- Бейте их мечами по рукам! Рубите им головы! Топите! Топите этих бездельников!

Он схватил меч и подал пример Вителию, Кассию, Протогену, Апеллу, Мнестеру и многим другим приближенным, которые принялись разить горожан направо и налево, не давая подняться на мост никому: вода под мостом скоро потемнела от крови [VII]. Среди кровожадных криков и воплей о пощаде то и дело раздавался свирепый крик обезумевшего Калигулы:

- Топите этих бездельников! Топите! Топите!

ГЛАВА VIII

Вознесение Друзиллы - Ливия Орестилла и Лоллия Паолина выходят замуж

На второй день после возвращения в Рим император вызвал Афрания Потита и еще раз велел выполнить данный им обет. Тщетно молил несчастный о пощаде, напрасно божился отдать в храмы все свое состояние, если ему будет дарована жизнь - Калигула был непреклонен. Более того, видя, что жертве не хватает мужества убить себя, Гай Цезарь приказал высечь его розгами. И пока в атрии тибериевского дворца тюремщики в кровь полосовали пухлую спину злополучного плебея, Калигула, садистски радовавшийся каждому новому удару и каждому новому воплю истязаемого, заглядывал ему в лицо и приговаривал:

- Выполни свой долг, клятвопреступник! Убей себя, нечестивец!

Наконец, давая передохнуть уставшим мучителям, он заставил окровавленного Афрания одеться, с глумливой ухмылкой водрузил ему на голову митру Понтифика, а потом, вдоволь поиздевавшись над ним, отдал на растерзание своре босоногих подростков, как назло, собравшихся на площади перед храмом Аполлона. И как только обезображенный, онемевший от боли и ужаса Потит появился на улице, ковыляя за четырьмя своими палачами и декурионом, приставленными к нему на случай побега, о котором едва ли мог подумать этот обессилевший человек, его сразу же окружила целая сотня несмышленых, но жестоких мальчишек. Они свистели, улюлюкали и пронзительно кричали:

- Афраний, выполни свой долг! Выполни свой долг, Афраний!

Оглушенный их воем, бедный клятвопреступник бросился бежать к холму Победы. Следом тотчас кинулась вся стая его безжалостных истязателей, завопивших громче прежнего:

- Выполни свой долг, Афраний! Афраний, выполни свой долг!

Затравленный беглец не знал, куда деться от этих разъяренных Эриний, число которых увеличивалось с каждой минутой. Его глаза вылезли из орбит, на губах выступила пена. Обезумевший Афраний Потит был похож на обреченного дикого зверя, не понимавшего, кто и за что измывается над ним. Беднягу через три часа нашли мертвым: он лежал с разбитой головой неподалеку от портика Сервия Туллия [I].

Понаблюдав за началом этой пытки из окна тибериевского дворца, Калигула облачился в роскошный греческий наряд и, сопровождаемый ликторами, отправился в курию, по дороге жалуясь Титу Флавию Веспасиану:

- Вот видишь, как тяжела моя ноша? Нет, тебе не понять, сколько безобразия мне приходится выносить. Доконают меня эти мерзавцы.

Рассуждая в том же духе, он вошел в сенат, где, еще даже не заняв курильного кресла [122], грозно прикрикнул на отцов города, почтительно склонившихся перед ним:

- И этим исчерпывается ваше признание, достойное Цезаря, великого покорителя морей?

Глядя на онемевших от страха сенаторов, он вдруг взбеленился и закричал во все горло:

- Вместо того, чтобы с триумфом и с подобающим божественному императору почестями встретить вашего благодетеля, вы прикидываетесь до смерти перепуганными! Верно, вы замышляете какие-то козни против меня!

- Нет, нет, нет!

- Ура Цезарю!

- Да здравствует Гай Германик Август!

- Да здравствует победитель моря!

Возгласы раздались сразу из всех углов просторного зала. Стараясь перекричать соседа, каждый сенатор хотел доказать, что именно он больше других предан прицепсу и больше других ценит его заслуги.

Когда немного улеглось смятение, вызванное всеобщим отчаянием и боязнью какой-нибудь новой кары, Калигула зло усмехнулся и проговорил:

- Слишком поздно вы опомнились! Мне не нужны аплодисменты, выпрошенные у вас, подлые льстецы и подхалимы!

В курии вновь воцарилась тишина. Сбитые с толку патриции затрепетали. Даже у самых мужественных кровь застыла в жилах от этого беспричинного гнева.

- Вы еще поплатитесь, - продолжал Калигула, - за то, что год тому назад заставляли меня позорить Тиберия и скрывать то благоговение, которое я питал к нему.

Его лицо неожиданно исказила свирепая гримаса, и он что было силы крикнул:

- Негодяи!!!

И после непродолжительной, но многозначительной паузы добавил:

- Вы грешны во всех жертвах, которые были во времена Тиберия. Это вы клеветали друг на друга, вы писали ложные доносы, а потом сами осуждали невинных. На что же вы жалуетесь?… За что поносите Тиберия? Вы думаете, я сжег все его тайные бумаги? Нет, я их сохранил: вот они!

С этими словами он взял из рук Протогена, стоявшего позади, большую кипу бумаг и дощечек, которые показал сенату.

- Хотите знать, подлые изменники, что в данную минуту говорит мой великодушный предшественник, который на небесах восседает подле самого Зевса? Слушайте же: вот что он мне вещает, видя с какими коварными злоумышленниками мне пришлось столкнуться.

Он сдвинул брови и, оттопырив ладонью правое ухо, проговорил немного измененным голосом:

- «Правильно, Гай, хватит жалеть тех, кто готовит тебе погибель. Думай только о себе и о своих удовольствиях. Все остальное еще ничтожней, чем толпа льстецов, пытающихся перехитрить тебя. О Гай, не доверяй людям, которые слишком быстро подчиняются твоей воле. Почитать прицепса способны лишь те, кто его боится. Чем больше будет казненных, тем сильнее полюбят тебя оставшиеся».