На день погребения моего - Томас Пинчон

там всегда, но он не мог это увидеть...

  — Здесь мы должны слезть, — сказал Михай Бамос, — и идти осторожно.

Гуськом, в шахматном порядке, словно считая шаги, они приближались к длинному строению из обветренного бетона, удивительно темному в этот непривычный летний холод, повторение элементов, безжалостно обточенных одинаковым образом, словно для защиты от захватчиков, неизвестных, но равно не заслуживающих милосердия.

 Бамос провел их в помещение вроде расширенного каземата, построенное недавно, но уже подвергшееся коррозии. Внутри, среди теней полуденной охры, отслаивались формы официальных реляций, некогда кричавшие о неотложном, всё еще приколотые к каркасу старой доски объявлений, хотя многие отпали, и ветер разносил их по углам. Туннели вели в каменную тьму, к неизвестным прилегающим постройкам, находящимся на расстоянии многих миль отсюда, к тому, что столь явно заявляло о себе как о большом заградительном фортификационном сооружении.

На складе они нашли сотни канистр — абсолютно новых, без пыли, с этикеткой «ФОСГЕН».

—  Вещь нешуточная, — сказал Бамос. — Фосген —  больше не экзотика, заводы по его производству повсюду, там только хлор и окись углерода. При достаточном количестве электрического тока хлор легко добыть из соленой воды, а окись углерода можно получить почти при любом процессе горения. Подвергните их вместе воздействию света, и вы получите фосген.

  — Рожденный из света, — сказал Киприан, словно силясь что-то понять.

— Но всё же это, кажется, не газовое оружие, — возразил моторизированный motoros.— Фосген на самом деле — зашифрованный свет. Мы узнали, что на самом деле средство поражения здесь — свет. Всё остальное создатели Забранено хранили в строжайшей тайне, хотя небольшое количество опубликованных теоретических работ, кажется, немецких, датировано временами первых исследований городского освещения — тогда много внимания уделяли Эфиру, в качестве модели используя ударную волну, проходящую сквозь воздух при обычном взрыве, искали аналогичные методы усиления локального давления света в Эфире... На основании опыта использования прожекторов военными хорошо известно, насколько эффективно свет мощности лампы способен внушать чувство беспомощности и страх. Следующий этап — найти способ проецировать свет как поток разрушительной энергии.

 —  Страх в летальной форме, — сказал Киприан. —  А если эти устройства вдоль этой линии выстрелят все сразу...

—  Огромная волна слепоты и ужаса затопит центр Балкан. Не похожая ни на что, случавшееся прежде. Фотометрия еще слишком примитивна, чтобы можно было сказать, сколько света какой интенсивности будет задействовано —  где-то миллионы кандел на квадратный дюйм, но это лишь догадки, просто проявление военной паники.

—   О боже, — сказал Риф.

  — А может и нет.

   Худой упомянул черные кабели.

  —  Но я не вижу здесь никаких источников света.

   Бамос наградил его взглядом, который Киприан не мог вспомнить без содрогания.

 — Да. Странно, не правда ли?

   Когда они уходили, Бамос спросил:

  —  Твои люди отправили тебя сюда, чтобы ты отыскал это?

 — Они ничего не сказали о шифре, — тихо злился Киприан. — О еще одном чертовом шифре.

   Мотоциклисты попрощались с ним на перекрестке у Шипки.

 —  Sok szerencsét, удачи, Лейтвуд, — кивнул Бамос.

 По протоколу, принятому для таких вещей, особенно, вероятно, во Фракии, никто не оглянулся.

 Вскоре шум моторов растаял вдали, вернулся ветер, треплющий крылья ястребов.

  —  Что мы скажем Яшм? — поинтересовался Риф.

— Что не смогли ничего найти. Некоторое время будем притворяться, что ищем, но в неправильных направлениях. Мы должны держать ее и малышку подальше от всего этого, Риф. В какой-то момент объявим, что миссия провалилась, и вернемся...

 —  Потерял нить рассуждений? — некоторое время спустя спросил Риф.

— Думаю, что сказать людям Рэтти. У них сложилось столь глубоко ошибочное впечатление, не так ли.

— Ну это если те парни на мотоциклах сообщили нам достоверную информацию.

— Сейчас они охраняют эту вещь. К сожалению, балканский бардак и неразбериха. Не хотели они эту работенку, но получили. Не хочется им верить, но верю.

Когда на свободное время Киприана не претендовали слишком активно, он ждал эти яркие вспышки света, ядовитого и безжалостного, опустошавшего небо, с которого нельзя было убрать даже его сны.

Они вновь тронулись в путь, Риф восхищался тем, как легко этот младенец переносит путешествие. Любица плакала по тем же причинам, по которым плакал бы любой младенец, но не более того, словно знала судьбу своих войск и не видела смысла откладывать на потом их поддержку. Любой предмет, который она научилась держать, она потом швыряла. Хотя Рифу и нужно это было, и не нужно именно тогда, она напоминала ему сына Джесса в Колорадо.

  — Ты ведешь себя так, словно она — твой второй шанс, —  сказала Яшмин.

  — Что-то не так?

  —  Да, не так, если ты думаешь, что имеешь на него право.

—  А кто сказал, что нет? —  почти произнес он вслух, но вовремя спохватился.

Они направлялись на восток, к Черному морю, с полупродуманной идеей обосноваться в Варне и возобновить старую курортную жизнь, получать по несколько левов за малоинтенсивные азартные игры и так далее, вопреки младенцу, несмотря на него, как бы то ни было.

  —  Кто-то говорил, что там — летний дворец Короля.

  — И...

 — Еще ведь лето, не так ли? Когда Король в городе, всюду — прихлебатели, никогда не слышал? Старая поговорка.

Вопрос Интердикта больше не поднимали, из-за рождения Любицы этот вопрос теперь имел для Яшмин гораздо меньшее значение. Ни один из молодых мужчин также не касался этой темы, предполагалось, что все они придерживаются в этом вопросе одной точки зрения.

Даже невропат-любитель, который наблюдал бы их в это время, диагностировал бы послеродовой тройной психоз. Весь остальной мир искал укрытие, мечты буржуазии и рабочих с треском принимали одинаково ужасные формы, предсказатели согласны, что скоро начнет штормить — о чем думали эти трое? А еще и за младенцем нужно присматривать. Легкомыслие, если не сказать — гебефрения.

Была прекрасная дорога к морю, но почему-то они не могли следовать по ней. Постоянно сворачивали к горам, к Балканской гряде, даже снова сворачивали на запад, словно слепо повинуясь компасу, фатально чувствительному к аномалии.

В полдень сосновые ветви тянулись к ним, словно руки бесчисленных мертвецов, не столько в