Тихое вторжение - Дмитрий Володихин

Толстый наярился было размонтировать «котел света», но я сказал ему:

– Погоди. Минуту!

И щупаю взглядом старую свою знакомую, станцию «Университет», насколько вырывает ее из мрака ровное холодное свечение нашей железяки.

Сколько раз я тут бывал, когда учился на историческом факультете МГУ! Сколько раз поднимался и опускался по эскалатору, сколько раз ждал поезда, сидя на мраморных лавочках!

«Университет» совсем не похож на «Проспект Вернадского» и «Юго-Западную». Те наряжены по́шло, серо, как офисные чиновники средней руки. В унылые пиджаки из грубой толстой ткани. «Университет» строился всего-то несколькими годами ранее, но выглядит совсем иначе. Эта станция… она вроде щеголеватого профессора, преуспевающего ритора и публициста. И тоже на нем пиджак да галстук, но то ли сшиты они лучше, то ли лучше сидят, то ли галстучная заколка лучше подобрана, то ли от самого профессора идет жизнь, энергия, сила, а от чиновников ни рожна не идет, ноль, пустота, – но только «Университет» вызывает почтение, притягивает и покоит, в то время как его собратья по ветке не вызывают никаких чувств.

Тут вовсе нет тупого плоского потолка. Тут нет леса тоненьких колонн. Тут благородный полуциркульный свод. А колонны – мощные, облицованные крупными блоками нежного желтовато-серого мрамора, разделенные вертикальными нишами надвое, и в каждой нише – поблескивающая металлическая решетка. От них значительность исходит, солидность и в то же время какая-то нарядная соразмерность…

Здесь бывает очень хорошо, когда горит полный свет.

Вот как перцы, которые нами верховодят, допустили, что здесь воцарилась такая дрянь? Как они допустили, что вся Москва погрузилась в темную злую дрянь? Как они угробили Великий город?

Москва… О улицы твои, жемчужины древних белых палат, чистое золото дворянских особняков, резная кость доходных домов эпохи модерн! О парки твои, кружево тропинок, липовый цвет да соловьиные песни летом и катки, наполненные веселой суетой по зимней поре! О старые твои переулочки, горочки-низиночки, вышивкой прихотливою, мелодией трехрядочки, метелью тополиной венчающие главу Москвы! О бульвары твои, звенящие пением сирени, жасмина и черемухи, когда катит над ними на солнечной колеснице боярин Лето со своей женой-княгинюшкой! О проспекты твои, ширь ветра, тень небесных дорог! О храмы твои древние, корнями уходящие в землю на пятьсот лет! О монастыри твои честные, узорочьем и святостью украшенные древние якоря города! О вокзалы твои, пропустившие сквозь каменные пальцы половину державы! Где вы? Что с вами? Отчего искалечены вы? Отчего загажены? Отчего лежит на вас тьма? Сколько света было и ничего не сбереглось! Горько нам, пока вам худо! Куда вы ушли от нас? Зачем вы нас оставили? Что сохранилось от вас? Только память, только образ ваш чудесный, заключенный в наших душах!

О Москва! Ты – симфония, торжественная и величественная. Ты звучишь над землею смолистых боров и русых рек, простершихся меж лесными полянами в томительном ожидании суженого. Ты – море силы. Ты – каменная чаша, наполненная цветением!

Ты не умерла!

Ты вернешься!

Мы вернем тебя.

Сколько лет я не плакал? Страшно бывало, больно бывало, горько бывало, моя жизнь – не сахар, чего только не происходило в ней. Но я всё терпел. Сердце моё огрубело. А теперь смотрю в скудном сиянии казенного светильника на старые мраморные колонны, и что мне до них? что? а слезы катятся, и в горле стоит ком.

Да будь оно проклято, холодное злое грядущее, которое покушается отобрать наш свет и нашу любовь! Пусть споткнется о нас и сломает свои железные ноги.

– Гаси и разбирай. Пора валить отсюда.

Господи, благослови! Дай нам вернуться целыми и невредимыми.

Глава 11

О чистоте чувств

Полтора километра мы прошли без приключений. Чуть ли не самые безопасные полтора километра нынешнего рейда.

А потом на нашем пути стали встречаться кости. Много костей. И хоть бы одна из них не относилась к человеческой анатомии! И хоть бы одна была обглодана давно – месяцы назад! Но нет, все – свеженькие, и пятна крови рядом ними тоже еще не потеряли своей яркости.

Потом нам стали попадаться вещи, заставившие меня опять перевести группу на «самый малый вперед».

Во-первых, целенький немецкий пистолет-пулемет МР5, а он стоит немалых денег. Во-вторых, целенькая снайперская винтовка Драгунова, которая стоит еще больших денег. В-третьих, бинокль. Вполне приличный белорусский бинокль, я его взял себе, не побрезговал. И, наконец, походная переносная аптечка, подцепленная к старому армейскому кожаному ремню с пряжкой. В условиях Зоны – вещь просто золотая.

Если кто еще не понял, ребята: здесь обитало нечто до того опасное, что даже мародеры боялись сюда соваться за своей законной добычей.

Они должны были, они просто обязаны были облазить метротуннели на километр-полтора от своей базы. А база у них рядышком с «Проспектом Вернадского». И?

И ничего.

Вот оно впереди – место, где непроглядный мрак туннеля становится чуть менее густым. Сверху до платформы добираются скудные порции отраженного света. Еще метров сто, а может, меньше, и мы доберемся до станции «Проспект Вернадского».

Парни, кто-нибудь из вас слышал такой поганый звук, когда рядом железкой с силой проводят по стеклу? А стекляшкой по железу? А когда сосед сверху с утра пораньше заводил электродрель прямо над твоей головой? Словом, что-нибудь щедро причиняющее радость, жизнеутверждающее обухом по башке?

Вот я – слышал. Через пятнадцать шагов после аптечки услышал. И вся моя группа вместе со мной.

Ржавый, долгий, электродрелью по стеклу скрип. Кто? Аномалия? Звуковая? Не понимаю…

Впереди слева, там, где располагаются всякие служебные и хозяйственные помещения, не знаю уж какие, в стене открылась дверь. Из-за двери вырвался сноп света, и я рефлекторно заслонился ладонью – глазам же будет больно! Но глазам не было больно, нет, ощущение совсем другое: мне стало легко и приятно. На металлическом помосте, окруженном низенькими перильцами из труб, в ярком свете стояла девочка. Надо же, и здесь кто-то оборудовал электрический генератор…

Свет лился на нее, словно водопад, направленный по горизонтали, и девочка выглядела в нем настоящей маленькой красавицей. Истинная принцесса! Такая тоненькая, изящная, глазастая, ручки и ножки как у фарфоровой балерины. Коротенькое платьице, заколка в виде бабочки. Ужасно милая, само совершенство. Как ее можно не любить? Мы любим ее. Я, я люблю ее!

Да какого беса я ее люблю? Вот Катьку я люблю – это да. А ты кто такая? Умилился, надо же.

Но ведь она – чудо, живое чудо! Ей надо помогать, ее надо беречь, холить и лелеять…

Мнэ? Лелеять? Вот будет своя, тогда и буду лелеять.

Вдруг мимо меня проходит Толстый. Роняет автомат, тянет руки к нашей красавице. И как ему не восхищаться ею?! Она улыбнулась, о, она спрыгивает на пути! Осторожно, не сломай свой чудесные тонкие ножки о рельсы! Осторожно!

Я даже делаю пару судорожных шагов вперед – помочь ей, а вдруг упадет!

И сам себя останавливаю: обуел? Группа где твоя? Где кто?

А мимо проносится Нина с килотонной счастья на лице. Бежит. Падает на колени и начинает петь «Ночь прошла…» – песню из фильма «Отроки во вселенной». Конечно, надо развлечь нашу принцессу.

Толстый почти поймал девочку, он помог ей устоять.

Степан выскакивает у меня из-за спины, бежит к девочке и бухается перед ней на живот. Понятное дело, по его спине ей удобнее будет ходить в изящных, почти игрушечных туфельках. Молодец, старшой, очень хорошо придумал! Ее же надо беречь…

Да это пси-воздействие, ребята! И оно длится вот уже скоро полминуты. Я принимаюсь лихорадочно снаряжать шприц. Всё. Моя миссия на сегодня закончена. Извините, соображалка отключается…

Обидно, прав оказался Терех!

И чувствую, как меня легонько толкают справа. О, да и сам доцент шествует к девчонке, прижав ладони к сердцу. Автомат он тоже роняет.

Что за малявка такая? Контролер? Был бы контролер, я бы давно оказался у нее на «поводке». У нее, у любимой дочурки своей. Она ведь моя доченька, моя славная. Нет никого у меня ближе нее, нет никого слаще. Нет никого… кроме Катьки, разумеется.

Бред, ребята!

Смотрите-ка, Терех тоже на колени встал. Поклон делает, словно верующий. Аж лбом в рельс уперся. Терех, разум твой вселенский, он же точно не тут! И молекула твоя святая – точно размерами чуть помене десятилетней девочки.

Степан всё под ноги ей норовит упасть.

Толстый ведет нашу любимую красавицу под руку и блаженно улыбается. И мне надо подойти, тоже взять ее под руку, мою обожаемую дочку! Она ведь аж светится вся – вот чистое создание!

Она направляется ко мне, глаза огромные, и я делаю шаг ей навстречу.

Парни… а хрена в зубы? Да это тварь какая-то! Она от двери давно отошла, идет по путям, а свет всё пляшет вокруг нее. Она тащит свет с собой, точнее, на себе, будто наряд. А там, у двери, всё давно погасло! Она не человек, она… мутант, мать вашу!